33. ПОЧТИ СВИДАНИЕ

 

Еще ком расставания в горле;

Впереди — испытанья войны,

И ремни еще плеч не натерли,

И подсумки патронов полны.

Эти строки я написал значительно позднее, вспоминая роковой день 22 июня, кровавое воскресенье сорок первого года. «Ком расставания» от прощения с любимой девушкой Валей. Она провожала меня на фронт. Ее имя шептал я под бомбежками и обстрелами, ее судьба беспокоила меня в плену и продолжала беспокоить в голодной тюрьме. И вот весточка о ней. Тетя Гольда написала, что Валя разыскала ее и зашла к ней домой. Пришла с мужем, тоже артистом. Она играет в Москве в Центральном детском театре. Тетя наивно спросила: не думает ли она съездить ко мне в Александровский централ и попытаться получить свидание. Валя ответила уклончиво. Наивная тетя!.. В плену я часто вынимал из нагрудного кармана гимнастерки фотокарточки мамы, папы, дяди Бориса, Вали. Я пронес их через фронт и плен. Только у нас в контрразведке их отобрали и больше я их не видел. Когда немцы спрашивали женат ли я, я показывал фото Вали, «майне браут» (невеста). И они почтительно кивали головами. Мать моя вовсе не была похожа на еврейку, светловолосая и чуточку курносая. Папа выглядел на фото очень интеллигентно. Но ведь не все интеллигенты евреи... Дядя больше походил на японца. У папы были вьющиеся черные волосы. Они перешли ко мне, доставляя немало беспокойства в плену. Нет худа без добра: красноармейцев, в том числе добровольцев, стригли под нулевку, как всех каторжан и заключенных. Первое время в плену по стриженой голове вообще нельзя было определить, какие волосы, вьющиеся или нет. Командиров, начиная с младшего лейтенанта уже не остригали так: человеком считали, очевидно. Это было заметно и по пайкам. Между солдатским и офицерским пайком разница был огромнейшая, чего, как ни странно, не было у немцев и вообще в армиях цивилизованных стран.

Героическая тетя Гольда приехала в централ! Семьдесят километров в декабре она добиралась на попутном грузовике до села Александровки, где остановилась на ночлег у одной из женщин, обслуживавших тюрьму (кажется, фамилия ее Буянова). Свидания не дали: не поло-

 

 

жено. Тетя схватила воспаление легких и пролежала около двух недель. Однако, могучий организм взял свое и она выздоровела. Приезд совпал с денежной реформой, перевернувшей все понятия о ценах и деньгах. Пока тетя болела, она успела завоевать авторитет у населения. Великолепный врач (недаром она сорок пять лет работала в институте Склифосовского), она, сразу поставив точный диагноз нескольким жителям (первый из них обратился к ней, «смеха ради», а она ему сразу поставила диагноз и назначила лечение) и помогла им. Мне тогда она сумела передать три передачи, в которых было замечательное блюдо — горячая картошка и соленые огурцы. Конечно, получая передачи или посылки, я всегда делился с соседями. Не скрою, когда после получения первой посылки я убедился в непорядочности большинства сокамерников, я стал осторожнее и предпочел, когда оказался в камере с Мишелем, Борисом Григорьевым и Ильей Давиденко (это было в разное время) немного больше уделить им, чтобы спать спокойно. Скажу: Мишеля мне было просто жалко. Вся его жизнь, раннее сиротство, детдом, издевательства над мальчиком звали его на преступный путь, где он нашел свое призвание... Кроме того, я помнил, как в Иркутске, увидев меня, Мишель сказал: хлеба не гарантирую, а баланду («шлюмку») будешь иметь и голодным не будешь. Боря Григорьев («Бука») был юноша из хорошей семьи, очень симпатичный и любознательный, случайно попавший на скользкий путь и по глупости взявший на себя тяжелую вину старшего товарища. «Рыцарство» не прошло и Боря получил двадцать лет каторги. Илья Давиденко был на года полтора младше меня. Он был из Новосибирска или Кемерово. Увы, он получил срок за умышленное убийство: проиграл в карты и обязан был убить, кого ему скажут. Ему указали старуху депутатку райсовета. Он убил ее и знал, за что сидит. Обо всех этих трех скажу, что не в пример «Кузнецу», подходившему под все определения блатных Шаламовым, эти трое, беру на себя смелость утверждать, имели совесть, были любознательны, держали слово даже в отношении нас, фраеров, и имели мужество вступаться за фраеров, если кто-то из блатарей обижал их незаслуженно. Авторитетнее был, конечно, Давиденко, как старший и более сильный. Над Борисом насмехался и пытался издеваться «Кузнец», чего юноша тому не мог простить. С Давиденко мы познакомились уже в этапе из централа в Златоуст весной сорок восьмого года. В Златоусте мы были все время в одной камере.

 

 

Там не делали перестановок или почти не делали. Одно время в камере с нами был чудесный человек Александр Ощепков из Читинской или Иркутской области. Саша был фронтовиком, отмеченным наградами, а еще больше тяжелыми ранениями. У него были пробиты легкие и на теле было много ран, почти еще незаживших. Саша, будучи демобилизован по тяжелому ранению, в родном селе был назначен вроде бы председателем сельпо. Помощники, опытные в хищениях и темных махинациях, за его спиной сделали какие-то «дела» и, попавшись, свалили все на безвинного честного Ощепкова. Он пытался доказать свою непричастность, но у тех негодяев вся юстиция была «на крючке» и Саше дали двадцать лет каторги. Из свищей после ранений у него часто шла сукровица. Он нуждался в госпитализации, но его в больницу не клали: «поноса нет — не нуждается». Я как мог помогал ему. Но разве ему можно было жить в таком воздухе? Кстати, у него дома были молоденькая жена и малютки дети. У него началось кровохарканье и вскоре после того как его взяли наконец в тюремную больницу, мы узнали, что он умер. Ему было около двадцати шести лет.

В один прекрасный день года через полтора после войны мы увидели на гимнастерках наших надзирателей медали «За победу над Германией». Эти «фронтовики» всю войну служили Советскому Союзу в глубочайшем тылу, проявляя свое геройство в коридорах внутренней тюрьмы. Особенно памятно мне, как Чалый с блестящей медалью гордо входил в камеру, выискивая новую жертву для своих издевательств.

Когда тетя приезжала в централ, она получила разрешение передать мне книги и передала «Повесть о настоящем человеке», «Люди с чистой совестью» и «Мстители гетто» (про гетто в Минске). Вероятно, старушка думала, что я был в гетто.