40. САМОУТВЕРЖДЕНИЕ

 

По горькому опыту первых лет пребывания в тюрьме знаю, что драться мне бесполезно: свяжусь с одним, а набросятся десять. И в лагере окажусь я в положении еще более незавидном, чем в тюрьме до драки с Борисовым.

Мне надо кого-то отлупить и так, чтобы другим неповадно было меня трогать. Но как? Кого? Кто больше других насмехается надо мной? Постепенно, не за один день, я выявляю одного из главных насмешников и злобствующих задир. Это Скугарь. Он работает на плотине. На голову выше меня, куда шире в плечах. Лицо грубое, как топором вырубленное. Чурка с глазами. И вдруг я узнаю, что про него говорят, что он стукач. За стукача вряд ли кто заступится. Значит, будем драться один на один. Конечно, лучше избежать драки. Исход может быть такой, что и изобьет, и еще вдобавок в карцер попадешь. А там вовсе ослабнешь.

Я неприметно приглядываюсь к Скугарю. Ему под пятьдесят. Крепкий. Говорят, он был каким-то передовым коммунистом где-то у себя в Белоруссии, чуть ли не с самим Лениным был знаком, ходоком к нему ходил что ли. А при немцах был то ли начальником полиции, то ли бургомистром в каком-то селе или поселке. В общем, биография обычная. Характерец у него неважный. Его побаиваются. Но стукач...

И я решил выбрать удобный момент, чтобы с ним сцепиться. Ждать пришлось недолго.

Как-то после работы, когда в бараке народу было мало, пришел наш лагерный парикмахер и я сел у него стричься. Он меня обстриг, как надо, чтобы начальство не придиралось, что не стрижен.

Едва я поднялся со стула, как в барак вошел Скугарь.

 

 

— А, жидок уже постригся. Похорошел, мать твою...

— Послушай, — сказал я. — Что тебе во мне далось? Отстань по-хорошему.

Это дало повод Скугарю разразиться тирадой по поводу того, что евреи такие-сякие, вредные и тому подобное.

— Перестань говорить глупости, — предупредил я. — Я тебя не трогаю и ты от меня отстань.

— А чего мне отставать?— возразил гад.— Боишься правды?

— Не боюсь. Но как бы ты меня не стал бояться?

— Ого!— рассмеялся Скугарь.— Чего это я буду бояться?

Во мне все закипало сильнее и сильнее.

— Перестань,—едва сдерживая себя, прошипел я.— Смотри, как бы не пришлось за тридцать шагов мне кланяться. Замолчи, а то прибью.

— Нну-у, — вытянул Скугарь. — Брось. Это ты брось. Ваша нация вообще не дерется.

Слова кончились. Ударом в нижнюю челюсть я сразу опрокинул его. Он не успел закричать, я, не давая ему опомниться, стал молотить его. В ужасе он метнулся под нижние нары; ползком стремительно с неожиданным проворством на четвереньках прополз под ними, выскочил и побежал к вахте жаловаться. Нос, губы, все лицо у него было в крови и кровоподтеках. Он бежал, спотыкаясь. А я выскочил вслед за ним и еще с порога барака гаркнул: «Кланяться мне будешь, здороваться за три версты». — И прибавил ругательство. А вслед: «Иуда проклятый».

Конечно, мне не нужно было, чтоб кто-то мне кланялся. Но уж так принято орать при драках всякое. В барак прибежал Степан.

— Сашка! Что тут произошло? Я прибежал к тебе на выручку. Сказали, что ты с Скугарем сцепился.

— Спасибо, Степа. Он больше цепляться ко мне не будет.

Тут подошли другие и стали дружно поздравлять меня. От антисемитизма не осталось следа. Все были восхищены и нокаутом и дальнейшей обработкой стукача. Через несколько минут появился дежурный с вахты и прямо пошел ко мне: «Ступай за мной».

Он привел меня в помещение вахты-проходной, где сидели другие надзиратели.

— Ты за что это его Иудой обозвал да еще побил?!

— А он меня назвал жидом, — честно сказал я. —

 

«Жид» да «жид». А что хуже такого названия? Иуда, продажник, стукач. Вот я его в ответ и обозвал. У нас в стране никого не принято ругать за его нацию. Кто виноват в том, кем он родился? Вот я ему и дал, благо он мне вообще проходу не давал. Теперь пусть почувствует.

Скугарь сидел тут же, опустив голову и вытирая слезы и кровь с лица.

Надзиратели переглянулись.

— А ты правду говоришь?

— Я говорю правду, а он лгун и провокатор.

— Нну-ну.— Остановил надзиратель. Я тут глянул на Скугаря так, что он еще более потупился и трусливо оглянулся.

— Ты вот что, только больше его не бей. Ладно?

— Если не заслужит — не буду. А еще посмеет жидом обзывать — еще дам. Мы пока в советской стране живем.

Старший надзиратель почесал за ухом и сказал, чтобы я шел обратно в зону и там, когда придет Скугарь, его не трогал. Я повторил сказанное ранее: пусть не дразнит, не пытается издеваться. Иначе... По-моему, надзиратели были целиком на моей стороне: кто любит стукачей? А он хорош: чуть припекло — помчался, пополз к «защитникам»...

Действительно, после этого эпизода Скугарь стал обходить меня стороной, опасаясь провокаций уже с моей стороны (задену плечом и отлуплю: давай дорогу. «Солдатская причина»). А позднее, когда его как-то в обеденный перерыв уже на плотине стали подкусывать, как его жид обработал, он осторожно сказал: «Да разве он жид? Драчунами они не бывают». А за мной укоренилось прозвище «Сашка-драчун».

Но на примере Скугаря и другие увидели, что все имеет границы, и все, включая Побоженкова и Полыцикова, стали относиться ко мне с определенным уважением.