41. Я... ПОРТНОЙ

 

Шли дни. Постепенно меня знакомили с «сильным мира сего» — Побоженковым, Полыциковым, Барабановым (в лагере кухня — его сердце). Впечатления свои я уже описал. Дополню лишь тем, что Алексей сразу как-то благожелательно взглянул на меня и вздохнул, выражая сожаление, что артисту здесь делать нечего: клуба нет и выступать негде, а в театр Сиблага каторжникам вход за-

 

 

крыт, хотя там в труппе вместе с вольнонаемными играют зэки пятьдесят восьмой статьи, но, конечно, малосрочники: кому дано не больше десяти лет.

Полыциков сперва нахмурился, потом попросил прочитать что-нибудь, а когда я прочитал «Погасло дневное светило» Пушкина, махнул рукой: «Есть же у него (Пушкина), что потолковее». Я догадался и прочитал «Царя Никиту». Полыцикову понравилось и он затем не раз просил читать ему эту не совсем приличную поэму.

С Барабановым и Яско (или Ясько) мы нашли общий язык за шахматами.

После утверждения законности своего существования путем избиения Скугаря встал вопрос о необходимости приискать мне более достойное место, чем разнорабочего. Тут Степан, успешно начавший работать в портновской мастерской у Рассохи, уходя на плотину, предложил меня в портновскую. Рассоха познакомился со мной и спросил, что я умею? Я честно объяснил, что, кроме пришивания пуговиц и латок вряд ли смогу быть полезен.

— Что ж, — решил Рассоха, — и это не всякий может.

Побоженков утвердил мой переход в бригаду Рассохи. На следующее утро я уже был в его мастерской.

В бригаде Рассохи в основном были люди пожилые. Они хмуро встретили меня не в пример самому Рассохе. Мне сразу же дали работу: латать ватные брюки. Конечно, не случайно мне их подбросили: проверяли, не брезглив ли я. Я оказался не брезгливым. Но твердющие штанины, которые надо было прошивать, сперва привели к тому, что я сломал две-три иголки и, кроме того, шил медленно. Тогда Рассоха научил меня пользоваться наперстком и вскоре дело пошло лучше. Нормы были большие и трудно поддающиеся учету. Когда я выполнял, нормировщик говорил, что у меня было мало дыр для латания и не замечал места, где я сшивал по швам. Рассоха в эти мелочи не вмешивался, не желая портить отношения с скандальным нормировщиком. Тот несколько раз придирался к тому, что мне попадались брюки, с которыми «нечего делать» (сюда свозили брюки из нескольких лагпунктов, в том числе из женских. По поводу последних острили, что они «с корейского фронта»...).

Между тем, мой веселый характер, любовь к шутке и некоторые меткие выражения, утвердив мою славу «артиста», в то же время как-то способствовали укреплению авторитета. Не раз и в портновской я смешил товарищей и Рассоху своими шутками и прибаутками. Придирки нор-

 

мировщика мне надоели и я решил положить им конец. Как-то, когда он мне, как всегда не глядя, отсчитал «порцию» брюк для починки, я, собрав несколько лоскутьев разноцветной материи, включая красную и белую, так «залатал» брюки, что их даже каторжнику надеть было смешно: они пестрели почище клоунского наряда. Нормировщик вызверился и позвал Рассоху. Тот глянул и захохотал: все надо перелатывать. «Чего это ты?» — Спросил он.                                                        

— Чтобы нормировщик видел, что я работаю. Теперь, надеюсь, он убедился? Если надо, еще больше пестрых латок поставлю. Во-он, сколько поставил. А он говорит: мало.                                          

— Как же я буду ему засчитывать? — возмутился нормировщик.

Тут я глянул на него так, что он понял: возможна расправа...

— Помиритесь, — сказал Рассоха. — Делайте свое дело и не ссорьтесь.

    Я продолжал работать не хуже других. За латаньем я нет-нет да затягивал песню, иные подхватывали и, хотя с пустоватым брюхом, но «припеваючи» проходил тягучий рабочий день. Работа эта, устраивавшая стариков, меня уже не радовала. А солнышко заглядывало в нашу пропыленную, провонявшуюся мастерскую и манило на свежий воздух.

Степан быстро освоился на постройке плотины. Там мы, каторжники, выполняли все земляные работы, самые трудные. Об экскаваторах или какой-либо технике речи не было. «Техническими средствами» служили издавна проверенные — лопата, кирка, лом, если потребуется, и «транспортные» — тачки и носилки. Работы проходили в двух-трех километрах от зоны. Туда же в обеденный перерыв доставляли приварок и двести граммов хлеба к обеду, отличавшие этим особую тяжесть и значимость земляных работ. На них было занято основное население зоны, человек триста-двести. К объекту и обратно, конечно, вели под усиленным конвоем.   Придя, конвой становился по разным сторонам, огораживая место, откуда выбирали землю, узкую полоску, где были настелены доски для катания одноколесных тачек, и место, где сбрасывали землю, создавая огромную насыпь. В зависимости от дальности, где выкапывали землю до ее сбрасывания, удлинялся и путь следования с нагруженной тачкой. Сбросив груз, быстро бежали с тачкой к «забою»,

 

где уже ждала следующая, нагруженная тачка. Правда, так впоследствии делали я и мой напарник, а иные работали поодиночке: каждый и нагружал и отвозил тачку. Но все эти премудрости я познал позже. А пока искал способа вырваться из портновской, хотя работа в ней считалась «блатной», благо была не очень тяжелой, а просто нудной.

Нередко в мастерскую заглядывало разное начальство с поручениями к Рассохе. Иногда эти заказы, если они не отличались сложностью, выполняли его ближайшие два помощника, а иногда он сам. За все подобные заказы приходившие обычно приносили либо немножко хлеба или дешевых конфет, а то и махорку или папиросы. Последнее было особенно выгодно нам, так как Рассоха не курил и всегда отдавал свой «заработок» остальным «портным». Подчас безотказного Рассоху так заваливали заказами — и все срочные! — что, бедняге приходилось туго. Каждый из заказчиков являлся каким-нибудь начальником, каждый требовал, а то и грозил, в случае несвоевременного выполнения его заказа. Конечно, одним из наиболее требовательных клиентов был начальник КЭЧ (коммунально-эксплуатационной части), которому подчинялась мастерская. Он приносил работу для своего начальства, для своей семьи и для всех, кто мог быть ему полезным. Он не был груб, но требователен до анекдотичности.

В мастерской меня никто не обижал: расправа с Скугарем произвела должное впечатление и люди понимали, что Сашка шутник до поры, а если что поперек, то чего доброго, разделается, как с черепахой...

И вот как-то, когда у бедного Рассохи было работы невпроворот, начальник КЭЧ явился и потребовал, чтобы ему немедленно перелицевали плащ. Он зайдет за ним через два часа, чтоб был готов... Он едет в командировку.

Плащ, как сейчас помню, был большой, очень твердый и тяжелый. Рассоха, выполнявший заказ начальника лагеря, отказался. Тогда начальник КЭЧ начал ругаться. Напрасно Рассоха ему доказывал, что за два часа (а примерно столько оставалось до конца рабочего дня) выполнить подобную работу невозможно. Начальник заорал, что «собрались тут бездельники», а мастеров нет и тому подобное.

— Дайте мне ваш плащ. — Сказал я. — Через два часа зайдете.

Все обмерли, но, побаиваясь меня, никто ничего не сказал.

 

 

— Вот видите! Возможно! Мать вашу так... — Гаркнул начальник КЭЧ; на радостях дал мне едва начатую пачку «Беломора» и довольный ушел.

Я раздал папиросы товарищам, сам закурил и принялся за дело. Отпорол наружные карманы, вывернул плащ наизнанку и пристрочил карманы с другой стороны, сломав при этом дефицитную иглу у швейной машины. Вся эта процедура заняла менее часа. Видя, что еще осталось время, я не поленился взять утюг и еще пригладить карманы на обратной стороне плаща.

Начальник пришел. Я ему спокойно вручил плащ. Он сперва не разглядел (вся мастерская, давясь от смеха, ждала его реакции), довольно хмыкнул и направился к выходу. Но вдруг решил надеть «обновку» и тут его поразило, осенило и взорвало. Он вылил на меня ушат ругани, правда, не прибегая к рукоприкладству (каторжник — человек опасный...). А потом, успокоившись немного, спросил: что ему делать?

Я спокойно объяснил, что за два часа это максимум того, что можно было сделать с его заказом, а предложенные им сроки нереальны. Рассоха тоже подтвердил правильность сказанного.

— В карцер тебя надо. — Заявил начальник.

— За что? — Удивился я. — Ваш заказ я выполнил в указанный вами срок. Не будь такого срока — другой разговор.

«Высокий заказчик» подошел к Рассохе и уже миролюбиво обратился к нему с вопросом о выполнении его работы.

— А этого (он указал Рассохе пальцем на меня), чтоб здесь я больше не видел.

На этом закончилась моя портновская карьера. С Рассохой мы остались друзьями, а весь лагерь, узнав, как я выполнил срочный заказ начальства, покатывался со смеху.

Побоженков спросил, что ему со мной делать? Опять в разнорабочие? Больше работы в зоне нет.

— Леша, не надо, — ответил я, — отправь меня на плотину.

— Да там же ты не осилишь!

— Попробую. Отправьте туда.

Побоженков подвел меня к коренастому лет под сорок бригадиру и представил: просится, мол, к тебе.

Бригадир посмотрел на меня весьма скептически и спросил, умею ли я возить тачку. Я честно признался, что

 

 

таких игрушек у меня в детстве не было, хотя я их видел. А не было потому, что вообще игрушками меня не баловали, считали, чем их меньше, тем лучше, тем больше будет развиваться у ребенка фантазия.

— А ведь мне артистов не надо. — Улыбнувшись, сказал бригадир.

— Артистом я у вас буду в перерыве на обед или после работы, — заметил я, — а попробую так поработать.

— Что ж, раз с тачкой незнаком, поставим пока на носилки,— заключил бригадир.