Глава IV

«Предписывать и регламентировать сверху»,

Роковые годы. 1927-1930

 

Юбилейный год советской власти, 1927-й, для Академии наук оказался роковым — кончилась ее автономия как научного учреждения. На протяжении своей 200-летней истории Академия самостоятельно решала научные задачи, опираясь на авторитет ученых — членов Академии. Процесс подчинения Академии наук государству, превращения ее в советское учреждение, начался сразу после 1917 года и занял целое десятилетие. Ученые не оказывали сопротивления советской власти, но отстаивали свою независимость и пытались сохранить статус Академии наук как самостоятельного научного учреждения.

По мнению академика В.И. Вернадского, «государство должно дать средства, вызвать к жизни научные организации, поставить перед ними задачи. Но мы должны всегда помнить и знать, что дальше этого его вмешательство в научную творческую работу идти не может. <...> Задачей является не государственная организация науки, а государственная помощь научному творчеству нации»¹.

В 1921 году непременный секретарь академик С.Ф. Ольденбург на торжественном собрании Академии напомнил:

«Учреждения научные, создающие величайшие и необходимейшие для страны ценности духовные, должны содержаться всецело государством и не могут

 

быть приравнены к предприятиям, создающим ценности материальные, легко поддающиеся самой точной оценке и расценке <...>. Ценности духовные ни на каком рынке не расцениваются, их цену надо сознавать и понимать, и только тот народ и то государство сильны и жизненны, которые обладают этим сознанием. Попытка предписывать и регламентировать сверху может лишь убить всякую научно-исследовательскую работу, а не организовать и укрепить ее. Только путем бережного подхода, считаясь постоянно с единственно жизненным признанием свободной науки, можно действительно достигнуть громадных результатов не только в теории, но и на практике, достигнуть громадных результатов для жизни»².

Но в 1925 году с присвоением Академии статуса высшего научного учреждения СССР она была выведена из подчинения народного комиссариата просвещения и передана в ведение Отдела научных учреждений Совнаркома, как упоминалось ранее. Совнарком образовал специальную комиссию для разработки нового устава Академии под председательством В.П. Милютина. Устав был разработан и в мае 1927 года утвержден Совнаркомом³. Постепенно деятельность Академии перешла в ведение трех учреждений Совнаркома. Комиссия Милютина, в которую также вошли А.Н. Бах, М.Н. Покровский, А.Я. Вышинский, В.П. Волгин и другие, рассматривала планы, отчеты и сметы Академии. Впервые ученые должны были согласовывать планы своих работ с государственными чиновниками и отчитываться перед ними. Мало того, заключения комиссии являлись секретными и оглашению не подлежали. Общие направления работ Академии, в том числе ее заграничные связи, контролировались комиссией Совнаркома по содействию работам Академии под председательством А.С. Енукидзе. Третье учреждение — Отдел научных учреждений Совнаркома (заведующий Е.П. Воронов) — занималось решением текущих дел. Чиновничий аппарат вокруг Академии разрастался... Непременный секретарь С.Ф. Ольденбург летом 1928 года получил разъяснение от Е.П. Воронова: «Правительство десять лет ждало и дало много авансов, но <…> на одиннадцатом году оно поступает с Академией наук по-своему. Академия не сумела понять и занять то положение, которое она должна занять в Советском государстве»⁴.

 

Кроме того, правительство посчитало необходимым пополнить состав академиков новыми кадрами. Постановлением СНК СССР от 3 апреля 1928 года число действительных членов Академии было увеличено с 70 до 85⁵. Новые лица — Н. Бухарин, Г. Кржижановский, А. Деборин и другие — были избраны в академики.

Якутская комиссия пока продолжала работать согласно своему пятилетнему плану. К 1927 году председателем комиссии после А.Е. Ферсмана (1925) и Ф.Ю. Левинсона-Лессинга (1926—1927) был избран В.Л. Комаров. К этому времени работало десять полевых отрядов, которые в свою очередь делились на 24 подотряда. Ими были исследованы южные районы республики. За время работ было пройдено свыше 100 тысяч километров, участвовало в работах 177 человек научного персонала, из которых 73 непосредственно принимали участие в экспедициях, в том числе 34 молодых якутских краеведа.

Результаты работы каждого отряда — конкретные рекомендации по здравоохранению, организации хозяйства, наилучшему его ведению в разных климатических условиях республики. Была создана Центральная опытная агрономическая станция с сетью опорных пунктов. В Якутске открылась геофизическая обсерватория, которая вместе с метеорологическими и аэрологическими станциями изучала природные явления на всей обширной территории Якутии. В 1927 году ее удалось передать в ведение Главной геофизической обсерватории в Ленинграде, тем самым освободились средства для финансирования других отрядов. С продвижением экспедиционных исследований на север в 1927 году приступили к созданию аэрогидрометеорологической станции на острове Большом Ляховском. Углубленное исследование полезных ископаемых потребовало организации в Якутске геологической научной базы.

Кроме того, велась специальная работа по составлению «Библиографического сборника по Якутскому краю» (14000 названий), который предстояло издать по окончании работ. Были разработаны научно обоснованные положения по организации Якутского национального музея и библиотеки, а также Национальной картинной галереи. Второй год велась работа по составлению новой карты Якутии в масштабе 1:500000 с поправками и уточнениями по результатам работ КЯР. В Академии наук в Ленинграде проводилась подготовка якутских научных кадров по разным отраслям знаний. Все научные результаты деятельности экспедиций регулярно издавались в «Материалах» и « Трудах» КЯР. К этому времени вышло 20 выпусков

 

«Материалов» и 12 томов « Трудов»⁶. Вышел в свет сборник «Якутия» под редакцией папы и с предисловием С.Ф. Ольденбурга. Сергей Федорович писал: «Настоящий сборник является как бы «Введением» в познание той новой Якутии, которой суждено, мы в этом уверены, стать цветущей, культурной страной. Когда для всех частей нашего обширного Союза появятся сборники, подобные настоящему, все вспомнят, что в этой важной научной серии — первой явилась «Якутия»»⁷. На личном экземпляре папы есть вклейка: карта Якутии (рисунок акварелью), и на ней текст: «Глубокоуважаемому Павлу Владимировичу Виттенбургу, вдохновителю этого ценного труда по исследованию далекой Якутии на добрую память от сослуживцев КЯР» (22 подписи).

В течение апреля в большом конференц-зале Академии демонстрировалась выставка к трехлетию работы Якутской комиссии. Экспонаты — материалы, собранные за это время сотрудниками всех отрядов и многочисленные фотографии. Демонстрировалась также кинолента аэрометеоролога Н.В. Пинегина, на ней была заснята с самолета река Лена на всем ее протяжении вплоть до устья. По отзыву современника: «На выставке собран целый комплексный музей, представляющий собою ценный вклад в специальный академический музей»⁸.

По просьбе правительства Якутской республики президиум Академии предоставил папе командировку в Якутию на 4,5 месяца. Перед правительством республики он выступил с докладом о работах и перспективных планах экспедиции, ознакомился на месте с ходом работ отрядов, как в самом Якутске, так и в отдаленных районах. Результаты работ некоторых отрядов дали возможность Якутскому правительству корректировать свои действия как в области районирования, так и ведения народного хозяйства. В декабре 1927 года на заседании президиума Академии наук папа доложил о работе КЯР. По окончании доклада было предложено: «Благодарить ученого секретаря КЯР профессора П.В. Виттенбурга за сделанный доклад и за большую важную выполненную им работу»⁹. В постановлении президиума подчеркивалось, что по экономическим вопросам правительству Якутской республики целесообразно обращаться в ОКИСАР, а КЯР занята лишь научными исследованиями.

 

О работе Якутской комиссии папа не раз делал доклады в разных обществах, в том числе и в Якутском землячестве в Ленинграде. Он принимал участие в работах Общества социальной и экономической гигиены в Комитете содействия народностям Северных окраин при Госплане и в деятельности Общества изучения Урала, Сибири и Дальнего Востока.

Папа по-прежнему участвовал в заседаниях Полярной комиссии. Его настойчивое предложение направлять кого-либо из советских ученых в состав экспедиций зарубежных стран, а в этом году в экспедицию Роальда Амундсена, так и не нашло поддержки. Правда, теперь полярные исследования стали принимать новые формы — это были не столько экспедиции одиночек, сколько предприятия международных организаций, таких как «Аэроарктик». СССР имел в «Аэроарктик» свою группу, в состав которой входил и папа»¹⁰.

Комиссия по научным экспедициям продолжала работу, но средства на экспедиции постоянно урезывались, новое объединение ОКИСАР, особенно поддерживаемое Совнаркомом, постепенно перехватывало инициативу, требовало, чтобы Академия согласовывала свои экспедиции с Главным управлением по науке при Совнаркоме, что, естественно, еще более стесняло Академию.

Международная Тихоокеанская ассоциация обратилась к Академии наук с предложением принять участие в ее работе. Академия ответила согласием и 30 ноября 1927 года учредила свой постоянный Тихоокеанский комитет¹¹. После получения разрешения от комиссии Совнаркома общим собранием был избран состав комитета в количестве двенадцати человек во главе с председателем В.Л. Комаровым¹². В архиве сохранилось письмо С.Ф. Ольденбурга к папе с сообщением об образовании Тихоокеанского комитета: «Об изложенном считаю необходимым довести до Вашего сведения, просить Вас принять участие в работе названного комитета»13. В ответе папа выражал благодарность за избрание и готовность «принести посильную помощь интересующему меня делу изучения Тихого океана»14. Сверх избранного состава ученых правительством был назначен в Тихоокеанский комитет представитель народного комиссариата иностранных дел И.А. Залкинд. Бюрократический контроль распространялся на все стороны деятельности ученых.

 

Тихоокеанский комитет подразделялся на четыре секции — океанографическую, геологическую (в ее состав входил папа), этнологическую и местную, Владивостокскую. Академия надеялась, что с вхождением ее в состав Международной Тихоокеанской ассоциации она сможет провести новые научные исследования в водах северной части Тихого океана, поскольку у самой Академии на эти работы средств не было. По предложению папы, издательскую деятельность комитета следовало начать с напечатания карты Камчатки экспедиции Н.Г. Келля, трудов экспедиции Ф.П. Рябушинского, как представляющих исключительный научный интерес, и подготовить к печати рукописи покойного Л.Я. Штеренберга. Предполагалось также издавать « Труды» Тихоокеанского комитета и «Бюллетень».

При обсуждении возможных экспедиций папа предложил ассигнованную сумму использовать лишь на одну экспедицию, но провести ее углубленно и основательно. Такую экспедицию было решено провести на Камчатке, с расчетом ее работ в течение пяти лет. В.Л. Комарову, П.Ю. Шмидту и папе было поручено составить смету экспедиции. Геологическая секция под председательством А.Н. Криштофовича готовила доклады к IV Тихоокеанскому конгрессу на острове Ява, составляла также планы «тех геологических работ сводного характера, которые только и могут быть осуществлены при полном недостатке денежных средств на специальные геологические исследования на берегу Тихого океана»¹⁵.

Упомяну еще о Геологическом музее. Папе было поручено дирекцией в составе специальной комиссии принять участие в разработке каталога для всего музея. Директор Геологического музея А.А. Борисяк охарактеризовал состояние музея к 1927 году:

«В настоящее время, доминирующее значение в области геологии имеются две темы, разрабатываемые Музеем: изучение геологии Полярных стран и изучение геологии Центральной Азии. <...> Указанным двум основным областям работы Геологического Музея отвечают два его Отдела, основанные в самые последние его годы: Отдел Геологии Центральной Азии и Отдел Геологии Полярных стран. Последний, вместе со старым Отделом Музея Геологии Сибири, заключает ценнейшие материалы, на которых строилась в свое время геология Северной Азии»¹⁶.

 

Далее он отметил, что пополнение музея ведется за счет экспедиций. КЯР также предоставила ряд интересных новых материалов из районов реки Лены, Вилюя, Алдана и Верхоянского хребта.

В середине декабря 1927 года в Москве папа участвовал в III (как оказалось, последней) Конференции по краеведению. Над краеведением постепенно стали сгущаться тучи: начались аресты краеведов. Лахтинскую станцию и музей природы посещали комиссии, но пока их выводы носили благожелательный характер. В одной из статей по поводу краеведческой работы в Ленинградской области В.М. Непорожнева писала: «Благодаря необычайным организаторским талантам заведующего и умению подобрать себе сотрудников, этот музей может считаться одним из лучших в Ленинградской губернии по естественно-географическому разделу...»¹⁷.

 

Кажется, именно летом 1927 года папа предпринял ремонт нашего дома. Он решил оштукатурить дом снаружи, покрыть крышу кровельным железом и пристроить веранду. Все работы были выполнены настолько быстро, что не внесли большого неудобства в жизнь семьи. Теперь вместо коричневого бревенчатого дома с черной толевой крышей стоял белый стройный красавец в стиле северного модерна. С тех пор новые хозяева (завод № 7 — «Арсенал») дом ни разу капитально не ремонтировали, он обветшал, но внешне мало изменился: сгнили балконы первого и второго этажей, да кое-где переделаны окна. С этим ремонтом был связан один неприятный случай: воры влезли по лесам на чердак и украли все сушившееся там белье. Тобик не поднял тревогу, и никто воров не услышал.

Кстати, раньше просушенное постельное белье обычно не гладили утюгом, а разглаживали с помощью деревянных валька и скалки. Делалось это, естественно, вручную, белье получалось гладкое, наполненное ароматом озона.

Не только дом, но и сад постепенно преображался. Татьяна Львовна купила соседний с нами участок земли по Полевой улице № 3. Оба участка обнесли общим забором, вход перенесли на угол Полевой и Юнтоловской улиц. Неровность местности, его пониженную часть, обращенную к улице, папа оградил от более высокой гранитными блоками, как бы подпирающими высокую часть участка. Поскольку низкая часть была обращена к югу, то получился естественный солярий. Посередине посадили три яблони, которые почему-то плодов не давали. Гранитная ограда имела поворот в сторону дома, в ней были выемки в виде скамеек. На новом участке в следующем году заложили фундамент дома Татьяны Львовны.

 

В саду появилась своеобразная мебель — позвонки китов или мамонтов. Белые, большого размера, они были разбросаны по саду. Сидеть на них было очень удобно, особенно детям. У прудика был возведен прелестный «кукольный домик». Он был дощатый, площадью, наверное, 2 на 2 метра и имел два этажа. В первом — два длинных горизонтальных угловых окна, винтовая лестница вела во второй этаж, который находился под крутой высокой крышей, так что стоять в рост можно было только посередине. Окно выходило на прудик и в поля. Над фасадом домика сильно выступала крыша, по бокам у входа — резные встроенные скамейки, а над дверью — оленьи рога. Крутая крыша была покрыта деревянными зелеными дощечками, как бы черепицей. Этот домик был любимым местом детских игр, импровизированных «званых» детских обедов. Наверху, на разложенном во всю площадь пола ковре, можно было спать и даже разрешалось ночевать. Много детских тайн и фантазий знал этот домик... Удивительно, что он до сих пор еще сохранился, хотя и в поврежденном временем виде.

Сохранилась фотография, на которой видны три сидящие в саду фигуры, рисующие дом. Это художница Анна Алексеевна Геннерт, рядом Люся и я на маленькой скамеечке. Люсина акварель получилась лучше всех, и она в дальнейшем напоминала нам о счастливом далеком времени. Люся проявляла явную способность к рисованию. Она брала уроки рисунка, акварели, позже и гравюры на линолеуме у художника Адриана Владимировича Каплуна. Уроки были очень интересны, я тоже приглядывалась. Техника гравюры представляла большой интерес, особенно полихромная гравюра. Люся всю жизнь любила и умела рисовать, но судьба увела ее далеко от искусства.

Нику обучали игре на рояле. Приходил молодой учитель поэтической внешности. Ника с ним капризничала не без кокетства, отлынивала от уроков. Тогда пригласили преподавать фортепиано Елену Осиповну Блех. Она была опытным педагогом и хорошей пианисткой. Начали обучать и Люсю. Люся, прилежная во всем, занималась усердно и делала успехи. Она и в дальнейшем не потеряла интереса к музицированию. Мама любила играть в четыре руки с Еленой Осиповной.

Хочется немного рассказать о Татьяне Львовне Щепкиной-Куперник и ее муже Николае Борисовиче Полынове, об этих преданных друг другу людях. Внешне они были различны: Татьяна Львовна — миниатюрная миловидная женщина, а Николаи Борисович, напротив, высок и статен. Его стройная фигура с седой шевелюрой на красиво посаженой голове привлекала внимание представительниц противоположного пола. Он был адвокат по бракоразводным делам. Случались у него увлечения. Татьяна Львовна, безмерно его любя, находила мудрое решение — уезжала на время

 

в Москву к своей приятельнице Маргарите Николаевне Зелениной. Спустя некоторое время Николай Борисович приезжал за ней, и они возвращались вместе в свою квартиру на Кирочной улице, д. 12. Между ними никогда не бывало ссор. Как мне передавала мама, однажды, в самом начале их совместной жизни, когда Николай Борисович повысил голос, Татьяна Львовна скрала ему: «Никуся, ты не лакей, а я не кухарка, между нами скандалов быть не может». Так и было всю жизнь. У них не было детей. Татьяна Львовна называла себя биологической ненужностью.

Николай Борисович любил со мной гулять и частенько поддразнивал меня, называя слова, которые заведомо у меня не получались, например, «крыса» вместо «крыша» или бросал как бы невзначай в меня шишки, притворно удивляясь — откуда?.. Я его очень любила. Сохранилась присланная мне впоследствии Татьяной Львовной выдержка из его дневника от 5 июля 1927 года: «Ездил в Лахту. С Гулей ходил к морю. Сидели, беседовали. Необычайное ощущение чистоты и душевного покоя от этой прогулки... С удовольствием узнал, что Лахтинские две семьи Виттенбургов и Безруких очень подружились и сблизились. На эту тему беседовал по душам с 3[инаидой] И[вановной]»¹⁸. В самом деле, сложившаяся дружба между тремя этими семьями оказалась подлинной, выдержала самые тяжелые испытания жизни. Татьяна Львовна писала как-то маме: «Мы все многогранны и умудряемся одновременно жить душою в разных плоскостях и разных планах: тот, в котором я встречаюсь с Вами, — один из самых светлых, мирных и дорогих мне в моей жизни»¹⁹.

Благодаря Татьяне Львовне у нас бытовали разные игры, которыми увлекались и взрослые и дети. Так сочинялись истории весьма правдоподобного характера, действующим лицом или рассказчиком которых являлся загадочный персонаж под именем Тигельперчик. От его лица давались советы и предостережения. Любимой игрой на всю жизнь осталась игра в букву. Всем участникам, сколько бы их ни было, надлежало называть слова, начинающиеся на одну условленную букву в определенном порядке: страну, город, реку или море, растение, животное, неживую природу (минерал), политического деятеля или историческую личность, композитора, художника, писателя, название художественного произведения, героя, героиню, цитату из поэтического произведения, пословицу или поговорку. Вспоминать надо было названия более редкие и без задержки. Эта игра спасала нас в трудные моменты

 

жизни, когда надо было отвлечься от окружающего, например от бомбежки. Эта игра никогда не надоедала, а теперь, пожалуй, забыта совсем.

Татьяна Львовна любила давать свои имена некоторым знакомым: Маргариту Николаевну называла «Кисой», а ее сына, как мне казалось, взрослого человека, «Кошачьим обсоском», Люсю — «Лесной нечистью», по-видимому, длинные распущенные волосы Люси, меланхолический, задумчивый взгляд подсказали ей этот образ.

Иногда у нас бывали ученые, папины знакомые. Как-то приехал известный норвежский исследователь Шпицбергена Адольф Гуль (Хуль). Он ночевал в папином кабинете. Утром за завтраком мы должны были встретиться внизу в столовой. Меня одели в мое любимое платье из красной шерстяной ткани с юбочкой в мелкую складку и белым кружевным воротником. В детстве я носила челку, в это время такая прическа называлась пажен-копф. Одев меня, мама сказала: «Спустись вниз, вежливо поздоровайся с гостем и скажи Guten Morgen Herr Hul! Повтори». Повторяю. — «Все поняла?» — «Все!» Я спустилась по лестнице, в столовой стоит высокий господин. Я ему говорю: «Здравствуйте, Хера Хуля!» Что заставило меня проявить себя таким образом — так и не знаю. Родители как-то замяли мою выходку. В семье обиходным языком был русский, пересыпанный немецкими, французскими и латинскими поговорками и меткими словечками. Почему-то иногда за обеденным столом от нас, детей, требовали обращения на немецком, например: «Gieb mir bitte die Zuckerdose (Дай мне, пожалуйста, сахарницу)».

Летом жизнь перемещалась в сад. Взрослые читали, шили, вышивали в тени кустов сирени, а дети играли. Сложные переплетения открытых корней сосен на участке Татьяны Львовны создавали фантастический микромир в детском сознании — замки, гроты и тому подобное. Это было любимым Люсиным и моим местом игры в куклы. Папа привез Люсе из Норвегии куклу в национальном костюме — Сольвейг. К ней полагалась и детская колясочка. Люся с упоением играла, шила разнообразные платья и шляпки, и так мастерски, что все удивлялись.

Когда в летние вечера папе случалось быть свободным, он собирал окрестных детей и с ними вместе играл на опушке леса в лапту или городки. Лапта была самой увлекательной игрой, в ней могли участвовать все, от мала до велика. Сколько смеха, шуток и веселья!.. В ночь на Ивана-Купала молодежь также собиралась на этой опушке. Водили хороводы, играли в горелки, разводили костер, храбрые прыгали через огонь. Ходили и в лес искать цветущий папоротник... В саду у нас тоже бывали общие игры, более степенные — крокет и развеселые — прятки, когда и дети и взрослые принимали в них участие.

 

С открытием зимнего сезона мама с папой ездили на концерты в Филармонию. В Мариинском театре брали отдельную ложу и всей семьей направлялись слушать оперы и смотреть балеты. Перед поездкой в театр мама рассказывала нам сюжет оперы, на рояле проигрывала отрывки из нее. Первый мой выход в театр был на оперу «Сказки Гофмана» Оффенбаха. На вопрос, понравилась ли мне опера, я заявила, что музыка мне мешает понять, что делается на сцене, чем вызвала смех взрослых. Несколько позже опера «Руслан и Людмила» и балеты «Коппелия», «Спящая красавица» и «Щелкунчик» оставили неизгладимое впечатление. Увиденное в театре омрачалось для меня обратной дорогой домой. В жестком полутемном холодном вагоне я, конечно, засыпала. Проснуться же не было никаких сил, со станции тащилась с мамой за руку заплетающимися ногами, готовая заснуть каждую минуту.

В 1927 году в Ленинграде умерла папина старшая сестра Елена (Эля) Делакроа. Папа глубоко переживал ее смерть. Похоронили ее на Парго-ловском (Северном) кладбище.

 

1928

Этот год был знаменателен событиями, связанными с исследованиями Арктики: полет дирижабля «Италия» к Северному полюсу, организация спасения потерпевших крушение, затем поиски Роальда Амундсена, устремившегося на помощь пострадавшим и погибшего во льдах, и проводившаяся летом в Ленинграде Вторая конференция Международного общества «Аэроарктикл. Если в подготовке полета к Северному полюсу и в спасательной экспедиции папа, по-видимому, непосредственного участия не принимал, то в деятельности общества «Аэроарктик» его участие заметно.

Оба эти события связаны между собою, они явились свидетельством настойчивого поиска возможности исследования Арктики при помощи воздушного корабля, в том числе и для нахождения кратчайшего пути между Европой и Америкой через Северный полюс. Неудачная попытка Амундсена достичь Северного полюса на самолете в 1925 году, едва не стоившая ему и его спутникам жизни, затем в следующем году полет Амундсена на дирижабле «Норвегия» совместно со строителем дирижабля Умберто Нобиле на Аляску через Северный полюс, склонили ученых к мнению о предпочтительности дирижаблей перед самолетом при исследовании Арктики, так как они могли совершать более длительные полеты без заправки топливом.

Успех полета дирижабля «Норвегия» не давал покоя Нобиле. В середине мая 1928 года дирижабль «Италия» во главе с Нобиле и в основном с итальянским экипажем направился к Северному полюсу. На обратном пути

 

дирижабль обледенел и упал на лед. В поисках потерпевших крушение принимали участие многие страны, в том числе и Советский Союз. Спустя некоторое время ледоколу «Красин» удалось найти и спасти часть уцелевших итальянцев. Об этом много написано, пересказывать не буду.

Норвежское правительство обратилось к уже ушедшему на покой Амундсену с просьбой принять участие в поисках Нобиле и его команды. Амундсен моментально откликнулся, несмотря на свою ссору с Нобиле (как говорил папа), сел на самолет «Латам» и полетел на поиск. Самолет Амундсена пропал без вести. Его следов найти нигде не удалось, мир был потрясен его гибелью. В результате второго полета Нобиле к Северному полюсу два замечательных полярных исследователя — швед Финн Мальмгрен, метеоролог экспедиции, и норвежец Роальд Амундсен погибли. Мальмгрен был человеком исключительного обаяния и глубокой порядочности. В нашей семье его гибель приняли близко к сердцу. Амундсена папа лично не знал, но очень высоко ценил его как отважного полярного исследователя. Папе импонировала его целеустремленность и тщательность в подготовке экспедиций, благодаря чему у него никогда не было срывов, личная выносливость, достигнутая постоянными тренировками. Фотопортрет Амундсена, как и Нансена, всегда висели около папиного письменного стола.

Во время всех этих событий папа не только сам горячо сопереживал им, но и свою заинтересованность и увлеченность передавал студентам. Памяти Амундсена папа посвятил специальное заседание, проходившее 14 декабря 1928 года в конференц-зале университета. Сохранилась типографски изданная программа этого вечера²⁰. На форзаце профильный портрет Амундсена (орлиный нос, высокий лоб, решимость во взгляде), с его факсимильной подписью. Заседание открыл президент Академии наук А.П. Карпинский, затем профессорами П.В. Виттенбургом, В.Ю. Визе, Н.В. Розе и Н.И. Евгеновым были прочитаны четыре доклада об Амундсене как об исследователе, ученом, геофизике и одном из первых исследователей Северо-Западных и Северо-Восточных морских путей Арктики. Между докладами звучала музыка Э. Грига и Р. Вагнера. Поэт Всеволод Рождественский прочел свои стихи, посвященные Амундсену. В завершение вечера прозвучал «Марш на смерть героя» Бетховена.

Вторая конференция общества «Аэроарктик» открылась в Ленинграде в большом конференц-зале Академии наук 18 июня 1928 года. Приехали ученые семи стран: Германии, Дании, Италии, Норвегии, СССР, Финляндии и Эстонии. Конференцию возглавил Фритьоф Нансен. Он сообщил

 

о предложении правительства Германии предоставить обществу «Аэроарктик» новый дирижабль «Граф Цеппелин», для которого необходимо построить две причальные мачты — в СССР и США. Открытие конференции приветствовали: президент Академии наук А.П. Карпинский, представитель группы СССР профессор Н.М. Книпович, и от университета — папа. Были получены в адрес конференции правительственные телеграммы от председателя ВЦИКа СССР М.И. Калинина, германского посла, управляющего делами Совнаркома Н.П. Горбунова и других. К этому времени вышел в свет журнал «Arktic» № 1 (и единственный)²¹. Было избрано общее правление общества в количестве 17 человек. В процессе работы конференции сочли необходимым организовать 10 научных комиссий. Папа вошел в географическую комиссию.

По окончании докладов и прений папа выступил с предложением приступить к подготовке Второго Международного полярного года, подобного Первому, проведенному в 1882—1883 годах по синхронным метеорологическим наблюдениям на полярных станциях. Он предложил приурочить новый период наблюдений к 1932—1933 годам — пятидесятилетию Первого международного года, для чего организовать полярные станции, в том числе на острове Ляховском, на Земле Франца-Иосифа и на Новой Земле (мыс Желания). Эти предложения были приняты. А 22 июня «вечером профессор Нансен и профессор Виттенбург прочли в Коммунистическом университете имени Зиновьева доклады о целях и задачах исследований Полярных стран»²².

В журнале «Вокруг света» за 1928 год помещена статья папы «Загадки Арктики», содержащая основные положения этого доклада, его фотография за чтением доклада в зале дворца Урицкого (Таврического), последний снимок Фритьофа Нансена с его автографом и иллюстрация в виде схематического изображения Шапки холода над полюсом. В статье приводился обзор экспедиций и сделанных ими открытий, автор также подчеркнул, что многое еще остается неизвестным — наличие тех или иных земель, воздушных и морских течений и других явлений природы. «Для разрешения только что здесь намеченных основных загадок Арктики или проблем исследования полярных стран необходимы объединенные силы ученого мира в международном масштабе. <...> В Общество "Аэроарктик" объединилось 20 государств и около 300 отдельных ученых, занимающихся вопросами изучения Арктики»²³. Предстоящая экспедиция под общим научным

 

руководством Нансена на дирижабле вселяет надежду, писал автор, что многие вопросы будут разрешены.

«После закрытия официального заседания профессор Виттенбург пригласил присутствующих членов конгресса осмотреть Кабинет географии Полярных стран географического факультета при Ленинградском университете, выставку Якутской экспедиции Академии наук и Отделение геологии Полярных стран Геологического музея Академии. Председатель Общества Ф. Нансен и многочисленные члены конгресса последовали этому приглашению»²⁴.

Папа подготовил к печати все материалы Полярной конференции. Они вышли в 1929 году отдельным изданием. В предисловии читаем:

«Итак, мы видим, как в свете международных полярных исследований развернулась работа «Аэроарктик» и как преемственно идеи Карла Вейпрехта, дополненные идеями Фритьофа Нансена — президента Общества «Аэроарктик», за последние 50 лет развились и оформились и естественно должны будут вылиться в организацию Международного Института исследования Полярных стран с Музеем и Архивом, в котором научные работники могли бы найти все нужные материалы и литературу по части наших знаний Полярных стран»²⁵.

Папа последовательно проводил свою идею объединения ученых мира в изучении Полярных стран. Еще несколько лет продолжалось развитие международных связей в .области исследования Арктики²⁶, но вскоре мировые события сделали это невозможным.

В связи с окончанием работы 2-й Международной конференции общества «Аэроарктик» был устроен торжественный прием отечественных и иностранных ученых в ресторане гостиницы «Европейская» — на «крыше». Папа с мамой тоже были приглашены. Из-за границы папа привез маме крепдешиновое платье цвета беж с юбкой плиссе и костюм из тонкой

 

шерсти сиренево-коричневатого цвета, скромный, но с золотой полоской кожи на воротнике. Платье мама не любила, оно казалось ей слишком шикарным, а костюм носила очень долго, до дыр, потом из него получилось платье и для меня. В крепдешиновом платье с белым песцом на плечах мама в сопровождении элегантного папы (а он всегда выглядел элегантно) появилась на приеме. Маму кто-то пригласил танцевать, она положила мех на спинку стула, а когда вернулась — песца не оказалось. Господин, сидевший за соседним столиком, принял горячее участие в поисках, и в конце концов песец нашелся.

Якутская комиссия осенью 1928 года закончила строительство на острове Большой Ляховской (Новосибирские острова) радиометеостанции — одной из первых станций, предназначенных для обслуживания навигации в восточных районах Крайнего Севера и ведения научных наблюдений. Руководил строительством станции Н.В. Пинегин. Академия поздравила его радиограммой: «Президиум Академии наук и КЯР приветствуют Вас и персонал Ляховской станции с крупным достижением, имеющим международное значение. Радио 26 ноября было встречено общим восторгом и уверенностью в дальнейшей благополучной работе на благо науки Союза и процветания Якутии. Искренне желаем благополучия, дружной совместной работы. Примите и передайте сотрудникам благодарность Академии за проявленную самоотверженность. Ольденбург, Комаров, Виттенбург»²⁷.

Папа писал в предисловии к 11 выпуску материалов КЯР, что Ляховская станция вскоре должна стать «Полярной геофизической обсерваторией, чтобы включиться тем самым в кольцо полярных станций, изучающих не только законы циркуляции атмосферы как на поверхности земли, так и на разных высотах в свободной атмосфере, столь важных для аэронавигации, но и геомагнитные элементы, знание которых необходимо для правильного применения магнитнометрического метода при разведках полезных ископаемых»²⁸.

Радость по поводу успешного начала деятельности Ляховской станции сменилась тревогой. Уже в апреле 1929 года Полярная комиссия заслушала

 

сообщение папы о бедственном состоянии зимовщиков вследствие невозможности доставки продовольствия из-за неисправности судна, принадлежавшего КЯР. Пришлось сократить численность персонала станции до четырех человек и организовать вывоз людей и доставку продовольствия самолетами. Для того чтобы не свертывать работу станции, столь важной для науки и мореплавания, получили разрешение финансировать ее в размере 60 тысяч рублей за счет сметы КЯР будущего года.

Академия наук как центр фундаментальной науки считала, что всякой хозяйственной деятельности должны предшествовать научные изыскания. Правительство же, заинтересованное в получении природных ресурсов, таких как пушнина, рыба, лес из районов Дальнего Севера, организовывало специальные экспедиции, имевшие в первую очередь хозяйственное назначение (Северная научно-промысловая экспедиция, реорганизованная в Институт народов Севера, Карские товарообменные экспедиции и др.) и всячески ограничивало финансирование научных экспедиций как второстепенных с его точки зрения.

Эти противоречия повлекли за собой несогласованность действий. Так, Якутская Комиссия не считала возможным брать на себя ответственность за неподготовленные в научном отношении хозяйственные мероприятия. «Осуществление рейса на Лену в коммерческих целях находится вне компетенции Комиссии. Считаю долгом отметить, что без научного обоснования организация такого плавания рискованна. Поэтому в нем Академия наук принять участия не может. <...> Научное исследование устьевых участков должно предшествовать практическому использованию»²⁹.

Программу освоения побережья Якутии ученый секретарь КЯР изложил так:

«Каботажное плаванье вдоль берегов Якутии, помимо непосредственного обслуживания насущных нужд населения Крайнего Севера, должно также способствовать разрешению морской транспортной проблемы Северного Морского пути в его восточной части. Средством для осуществления плавания северо-восточным путем является исследование условий плаваний к устьевым участкам рек Колымы и Лены на восток к реке Яне и на запад — к устьевым участкам рек Оленка, Анабары и Хатанги. Особенное значение имеет изучение гидрометеорологического режима морей Лаптевых и Восточно-Сибирского»³⁰.

 

Далее папа раскрывает, что именно осуществлено и что будет выполнено при завершении плана пятилетних работ КЯР в этом направлении. Это гидрологические исследования побережья моря Лаптевых, изучение рек Яны, Индигирки, Алазеи и Колымы и их устьев для выяснения возможности судоходства, открытие геофизической станции на острове Ляховском с коротковолновым радиоприемником, опубликование материалов работ экспедиций, предшествовавших КЯР.

В 1928 году папа предложил правительству Якутии установить на острове Котельном (Новосибирские острова) мемориальную доску в память работ Э.В. Толля и Русской Полярной экспедиции на яхте «.Заря». На мраморной доске работы скульптора А.А. Улина высечен портрет в анфас отважного исследователя Арктики. Внизу надпись: «Эдуард Васильевич Толль вступил впервые на Ново-Сибирские острова 2 мая 1886 года. Погиб во время работ Русской Полярной экспедиции при возвращении с о. Бенетта в 1902 г. вместе со своими доблестными спутниками Ф.Г. Зеебергом, Н. Дьяконовым и В. Гороховым. Академия наук СССР, Якутская АССР. Лето 1928 года»³¹. В Полярном отделе Геологического музея папа установил бюст Э.В. Толля работы того же скульптора. К этому времени относится и папин бюст, выполненный Улиным из гипса. Художник предложил папе немного попозировать. Улин работал суховато, но бюст получился очень похожий. У нас дома он стоял в гостиной, потом, когда папу арестовали, мы его похитили из запечатанной комнаты, сохранили, а уже в конце 1970-х годов я передала его в Музей Арктики и Антарктики по их просьбе.

В Геологическом музее папа продолжал заниматься изучением коллекции, собранных экспедициями Э.В. Толля, К.А. Воллосовича, А. Бунге, Г.Л. Брусилова, и редактировать геологическую часть работ Русской полярной экспедиции 1900—1903 годов. Параллельно он подготавливал к печати «Геологический очерк Новой Земли», а в Гидрологическом институте прочел доклад «Морфология берегов Новой Земли в связи с тектоникой Арктики». Кроме того, он не оставлял исследования триасовой фауны, собранной Ш.Н. Чернышевым на Шпицбергене, и хотел заняться сбором материалов в Центрархиве по истории первых посещений русскими этого архипелага.

В сентябре—октябре 1928 года открылся 2-й Всесоюзный геологический съезд в Ташкенте. На него папу делегировал Геологический музей. Помимо заседаний, предлагались экскурсии в разные районы, интересные с геологической точки зрения. Папа выбрал Ташкентский и Алтайский. Работу на съезде ему пришлось ненадолго прервать, так как

 

он был вызван в Москву телеграммой заместителя Наркомвоенмора и Предреввоенсовета:

«Аэроарктик профессору П.В. Виттенбургу. Заседание Правительственной комиссии по Пятилетнему плану научно-исследовательских работ в Арктике состоится 28 сентября с.г. в 11 часов в кабинете тов. Каменева С.С. (ул. Фрунзе, 19). Просьба прибыть»³².

По окончании заседания он вернулся в Ташкент.

Правительственная комиссия по ведению научных работ в Арктике была создана 31 июля 1928 года решением Совнаркома СССР «в связи с ходатайством ряда научных учреждений Союза ССР об усилении научно-исследовательских работ в арктических владениях Союза ССР»³³. Образованная при Совнаркоме, она, помимо составления пятилетнего плана работ в Арктике, обсуждала организацию на земле Франца-Иосифа, Новой Земле и Северной Земле геофизических обсерваторий с радиоустановками, строительство причальных мачт. Возглавил комиссию С.С. Каменев. В ее состав, помимо персонально приглашенных ученых и общественных деятелей, вошли представители Академии наук, общества «Аэроарктик», Наркомвоенмора и другие. Академия наук вручила папе удостоверение: «Ученый секретарь КЯР командирован Академией наук в Москву для участия в Комиссии для проработки пятилетнего плана научно-исследовательской работы в Арктических владениях Союза ССР»³⁴. На заседания комиссии папу вызывали неоднократно. Пятилетний план формировался вплоть до 1930 года. Создание этой комиссии практически ликвидировало Полярную комиссию Академии наук, которая к этому времени из-за отсутствия финансирования потеряла свое значение как координирующий орган в арктических исследованиях.

Академия наук также получила указание Совнаркома составить пятилетний план научной работы на 1928—1933 годы. Многие ученые недоумевали, как можно жестко планировать научную работу, когда «новые идеи появляются иной раз совершенно неожиданно»³⁵. Попытки составить пятилетний план исследований в Полярной зоне страны предпринимались и ранее. Такой план был составлен в 1924 году, но осуществить его не удалось из-за прекращения финансирования. Работа КЯР также строилась на основе пятилетнего плана (1925—1930), но следовать ему становилось все труднее,

 

так как деньги не поступали то на работу отдельных отрядов, то на оснащение Ляховской станции, то на издание « Трудов» и «Материалов».

Академия стремительно теряла свою автономию. Еще в 1927 году ей в противовес был создан Московский научный центр ВАРНИТСО, поддерживаемый высшим партийным аппаратом. Независимость взглядов академиков, неприятие диктата сверху раздражало власть. Председатель ВСНХ Куйбышев потребовал действовать против Академии «огнем и мечом»³⁶. Теперь борьба шла и в стенах Академии: ряды академиков пополнены членами правящей партии по принципу: «небольшой по объему научный багаж не может служить препятствием»³⁷. Курировал Академию новый академик М.Н. Покровский, руководитель Комакадемии, института Красной профессуры и тому подобных заведений, сторонник абсолютной централизации управления научной деятельностью. «Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца»³⁸, — призывал Покровский. Вот вкратце та атмосфера, которая сложилась в Академии к концу 1920-х годов.

В середине октября мама поехала в Москву навстречу папе, возвращавшемуся с Геологического съезда. Она прислала нам несколько открыток. Вот ее впечатление от дороги: «Ни минуты не спала в дороге, так как в течение всей ночи ходили охранники в погоне за воришками. И, действительно, к 5 часам утра их охота благодаря полицейской собаке увенчалась успехом — поймали трех человек, которые бегали по крыше вагона». И дальше — впечатления от Москвы: «Вчера был дивный балет "Красный мак в Большом театре. Видела там всех красинцев и Чухновского. Билеты только очень дорогие. Сегодня улицы оцеплены из-за похорон Скворцова-Степанова. Москва мне очень нравится. Стало гораздо чище и много красивых новых домов в том стиле, как в заграничных журналах»³⁹.

Домашняя жизнь шла своим чередом. В этом году Нике исполнилось шестнадцать лет. Мама поехала с ней к хорошему фотографу. В честь Никиного шестнадцатилетия устроили два праздника. В первый вечер — молодежный маскарад. Были приглашены Никины и Люсины соклассники в маскарадных костюмах, народу набралось много, и было весело.

 

Нике сшили костюм Коломбины, Люся появилась в виде бабочки, за ее спиной красовались пестрые крылья, волосы распущены, надо лбом два изогнутых усика. Меня же нарядили котенком в шапочке с ушками и мохнатым хвостиком. Другой вечер был литературно-художественный — игры, стихи, музыка. В этом году у Ники появился серьезный поклонник — Николай Петрович Богородицкий — студент, будущий инженер. У нас дома он играл на скрипке, что меня в нем чрезвычайно привлекало. Тамара Александровна Колпакова, друг нашей семьи, считала своим долгом подыскать каждой из нас жениха. Для Ники был предназначен Николай Петрович, но у нее уже было много поклонников и выбор пал на другого. Об этом Тамара Александровна не переставала жалеть всю жизнь, так как Николай Петрович представлял хорошую партию, став впоследствии ректором АЭТИ.

Подвигалось вперед строительство дома Татьяны Львовны: крышу покрыли толем, второй этаж кое-где зашили тесом. В углах крыши с четырех сторон на уровне второго этажа образовались как бы карманы. Такой маленький карман, обращенный в сторону поля и леса, словно парящий над землей, был любимым местом уединения Люси. Она забиралась туда по приставной лестнице, чтобы спокойно почитать или помечтать.

Родители решили учить меня языку и определили в немецкую группу Эдиты Казимировны Коломийцевой, одной из дочерей Казимира Федоровича Грюнбуша. Я ходила в их большой семейный дом, где на втором этаже были комнаты Эдиты Казимировны. Группа состояла из пяти-шести человек, занятия шли в занимательной форме. Пожалуй, то, что я знаю из немецкого, все это получено в детстве. Ни школа, ни университет к моим знаниям немецкого языка почти ничего не прибавили. Иногда нас приглашали в большую столовую, где за семейным столом с множеством ножек (такие столы-сороконожки бывали в больших семьях) восседали — на одном конце стола глава дома Казимир Федорович, а на противоположном — добрая его жена София Романовна, остальные уже взрослые дети занимали свои места по бокам стола. Если в комнатах Эдиты Казимировны можно было шалить (в присутствии Люли вообще невозможно было не шалить, такая она была выдумщица), то в столовой следовало себя вести чинно и благородно. В их доме так было уютно, спокойно, доброжелательно, что осталось на всю жизнь в памяти чувство порядка, аккуратности и благопристойности, царивших в этой семье, от которой, увы, не осталось никого.

В хорошую погоду мама возила нас и Люлю в город осматривать разные музеи и пригородные дворцы. Хорошо зная русскую и западную живопись, мама нам рассказывала о художниках, объясняла сюжеты картин. Она помнила, в каком зале какие художники представлены, ей не надо

 

было читать этикетки. Помню мамино замешательство однажды в Эрмитаже, когда, приведя нас в один из залов итальянского искусства, она сказала: «В следующем зале вы увидите одну из замечательнейших картин Тициана «Венера перед зеркалом»». Входим в зал... Картины нет. Нет нигде... Тогда еще не было известно о распродаже правительством картин Эрмитажа.

 

1929 и начало 1930

Работа в Якутской комиссии протекала в эти годы весьма напряженно: подводились итоги выполнения плана текущего пятилетия и составлялся план на следующие пять лет (1930—1935). Для согласования предварительных наметок плана КЯР папе приходилось множество раз выезжать в командировки в Москву в Совнарком, Гидрометеорологический комитет, Якутское представительство и другие учреждения. 4 июня папа выехал в Якутию для обсуждения нового плана с правительством. В Якутске он сделал подробный доклад. Обсуждались вопросы, связанные с Якутской геофизической обсерваторией и аэрометеостанциями, центральной опытной сельскохозяйственной станцией и ее опорными пунктами, геохимической лабораторией, консервным заводом, лабораторией по рыбному делу и другими, а также задачи, посвященные научным проблемам изучения республики. Видимо, в эту поездку папа узнал подробности о Якутском восстании зимой 1927—1928 года под лозунгом «Якутия для якутов». Восстание было подавлено через несколько месяцев войсками, подошедшими из Иркутска⁴⁰. Это восстание чуть не стоило ему жизни в 1930 году.

Дела Якутской комиссии требовали поездки папы в Норвегию и Германию. В Норвегии следовало осмотреть научное судно «Веслепер», предназначенное для исследования гидрометеорологического режима морей Лаптевых и Восточно-Сибирского. Якутское правительство еще в 1928 году ассигновало на его покупку определенную сумму. В Германии необходимо было приобрести научное оборудование для гидроаэрологической станции на острове Большой Ляховский, а также для Индигирского отряда, занятого наблюдением за земным магнетизмом, солнечной радиацией и другими природными явлениями. Кроме того, в Германии папе предстояло участвовать в заседании геологической комиссии общества «Аэроарктик», а в 1930 году желательно присутствовать на 2-м Международном конгрессе по фотометрии — столь важному методу для изучения Якутии.

Многократные обращения непременного секретаря Академии С.Ф. Ольденбурга и председателя КЯР В.Л. Комарова в высшие инстанции с

 

просьбой предоставить папе командировки успеха не имели. «Возбуждение этого ходатайства по линии Академии наук представляется в настоящее время затруднительным»⁴¹, — констатировал президиум Академии наук. Ничего удивительного в этом ответе нет: власть занялась «чисткой» научного состава Академии и ради выполнения этой задачи готова была принести в жертву и науку и самых ее талантливых и преданных служителей. Приступила к «работе» правительственная комиссия во главе с Ю.П. Фигатнером, членом коллегии наркомата РКИ и Президиума ЦКК ВКП(б)⁴² как раз в то время, когда папа начал подводить итоги пятилетней работы Якутской комиссии.

К весне 1930 года еще не все отряды Якутской экспедиции закончили свои маршруты. Они должны были вернуться осенью и тогда составить отчеты. Поэтому «.Краткий обзор Якутской экспедиции Академии наук за первое пятилетие (1925—1930)»⁴³, подготовленный папой перед арестом, далек от полноты и тем более научного осмысления материалов. В нем одиннадцать разделов посвящены характеристике работы отраслевых отрядов (по числу отрядов), раздел с отчетом по издательской деятельности и раздел с описанием общественно-культурной работы сотрудников экспедиции.

За время работы Якутская комиссия создала в республике в общей сложности 32 самостоятельных учреждения: обсерватории, лаборатории, станции, рыбоконсервный завод, библиотеку в 60 тысяч томов и многое другое. Деятельность КЯР имела следствием не только помощь в организации изучения состояния и возможностей естественно-производительных сил республики, но и конкретные действия по оздоровлению ее населения, организации медицинской службы, методов ведения сельского хозяйства и многое другое. Работы КЯР подготовили условия для начавшегося освоения Северного морского пути. Благодаря изучению устьев рек Лены, Яны, Индигирки, Колымы, гидрологии прибрежных районов моря Лаптевых и Восточно-Сибирского стало возможным приступить к строительству морских портов. Функционирование сети метеостанций, и особенно Ляховской станции, внесло существенный вклад в организацию арктического мореплавания⁴⁴.

Результаты научных исследований, проводившихся в течение пяти лет, опубликованы в 36 выпусках «Материалов» КЯР, 16 томах «Трудов»,

 

двух сборниках «Якутия» и «Полезные ископаемые и транспортные проблемы Якутии». Папа надеялся, что по окончании пятилетних работ будет издан такой же объемный сборник, каким был сборник «Якутия», вышедший в свет в 1927 году, в котором будут подведены все итоги.

Вообще Академия с большим напряжением заканчивала экспедиционные работы КЯР из-за нехватки денежных средств. Из всех отпущенных ассигнований на академические экспедиции 1929 года было решено 50 % предоставить КЯР для завершения полевых работ⁴⁵. В соответствии с постановлением Госплана было решено: «Признать необходимым продолжение работ по исследованию Якутской ССР, считая, что Якутская экспедиция должна полностью закончить первый концентр исследовательских работ в Якутии и дать материалы как по общему описанию Якутии, так и материалы для правильного намечания культурного строительства ЯАССР на пятилетие»⁴⁶. Якутская комиссия Академии наук была ликвидирована в 1931 году. Исследование и освоение Якутии в дальнейшем передали разным отраслевым ведомствам⁴⁷, тем не менее оно шло успешно во многом благодаря предшествующей работе КЯР.

Насколько мне известно, серьезного исследования, посвященного истории Якутской комиссии Академии наук, нет. «Академическое дело» с изъятием из научной жизни ученых, в том числе и работавших в Якутской комиссии, пренебрежение в дальнейшем к истории науки привело к забвению интересных научных начинаний. В 1960-х годах занялся историей изучения Якутии и в том числе КЯР московский геолог А.В. Мельников. Однако свой труд он не довел до конца по неизвестным мне обстоятельствам.

В 1965 году Институт географии Академии наук и Институт географии Сибири и Дальнего Востока Сибирского отделения Академии наук СССР издали сборник «Якутия» из серии «.Природные условия и естественные ресурсы СССР» под общей редакцией академика И.П. Герасимова. Во введении, написанном С.С. Коржуевым и К.П. Космачевым, дана характеристика работ Якутской комиссии 1925—1930 годов. Приведу выдержки из него:

«Исследования Якутской экспедиции дали много нового и для развития науки, в частности, была выдвинута гипотеза о фирновом оледенении равнины Центральной Якутии (А.А. Григорьев), сделаны обобщения по истории развития

 

рельефа в условиях многолетней мерзлоты и об оледенениях гор и его влиянии на развитие рельефа. Были высказаны интересные соображения о происхождении и развитии почв Якутии и освещены некоторые вопросы геоботаники, зоогеографии и гидрологии. Теоретические представления о геологическом строении и развитии территории Якутии были существенно дополнены. Появились сводные работы о полезных ископаемых, в которых давался научный прогноз и перспективная оценка минеральных ресурсов Якутии. Важные обобщения были сделаны и в других отраслях знаний (этнографии, экономике, медицине и др.). <...> В целом Якутская экспедиция была выдающимся событием в истории исследования и освоения Якутии. Собранные ею материалы надолго оставались основным источником наших знаний об этой стране»⁴⁸.

Полярная комиссия Академии наук в это время также доживала последние дни. Ее теснил создаваемый правительственной комиссией С.С. Каменева Всесоюзный Арктический институт (ВАИ). Полярная комиссия по существу готовила научную и практическую базу институту. Она представила проект пятилетнего плана исследований в Арктике: развитие сети полярных станций (Земля Франца-Иосифа, остров Колгуев, мыс Желания, остров Белый, Таймыр или Северная Земля, бухта Тикси, устье Колымы, мыс Шелагский, мыс Северный, расширение станций на Индигирке, Малых Кармакулах, село Хатангское, мыс Дежнева), организацию баз для воздушных экспедиций в Арктике, исследование Таймырского архипелага как первоочередного региона в Арктике⁴⁹. Папу множество раз вызывали на заседания в Москву в связи с организацией Арктического института. Его официальное открытие состоялось 22 ноября 1930 года. В положении об институте говорится, что ВАИ «является центральным организующим и руководящим научно-исследовательским учреждением для всестороннего изучения полярных стран Союза ССР»⁵⁰.

Постоянная комиссия по научным экспедициям Академии наук в начале 1929 года трансформировалась в Комиссию экспедиционных исследований под председательством А.Е. Ферсмана при секретаре Н.В. Раевском. В ее деятельности папа почти не участвовал.

 

Геологический музей — второе основное место работы папы в Академии наук — в эти годы также подлежал реорганизации. По мнению комиссии Локального бюро (отделения комиссии Ю.П. Фигатнера, в данном случае занятой реорганизацией Геологического музея), следовало упразднить отделы Сибирских коллекций и Полярных стран⁵¹.

Папа представил комиссии содержание работ Полярного отдела: составление геологической карты Арктики, обработка геологических материалов с Новой Земли, Ново-Сибирских островов, триасовой фауны острова Шпицберген, редакция научных работ по геологии Арктики, в том числе о кристаллических породах Таймырского полуострова. Директор музея Ф.Ю. Левинсон-Лессинг после обсуждения этих вопросов на заседании совета музея предложил провести голосование. 8 января 1930 года против упразднения отделов проголосовало 8 членов совета, за — 3, воздержалось — 4. Что касается общей реорганизации музея, большинство совета признало желательным разделение музея на три самостоятельных отделения или института: геологии, палеозоологии и петрографии⁵². В 1930 году Геологический музей Академии наук был в соответствии с этим решением реорганизован.

Тем временем Музей получил задание организовать отчетную выставку о своей работе за период 1928—1929 годы к середине марта 1930 года. Наряду с М.В. Баярунасом, Д.С. Белянкиным и Р.Ф. Геккером это поручение получил и папа. Весь выставочный материал, и особенно этикетки и объяснительные тексты, черновики докладов требовалось представить для тщательной проверки в другую комиссию, специально для этого созданную⁵³.

Пришло время, когда и С.Ф. Ольденбург вынужден был заняться организацией социалистического соревнования: «Непременный секретарь просит Вас прибыть на собрание коллектива Академии наук совместно с профактивом Академии наук по вопросу о социалистическом соревновании Академии с некоторыми другими учреждениями, назначенное на 13 сего июня в 5 часов в Клубе Академии (Тучкова наб. 2а) 12.VI.29»⁵⁴.

С июля 1929 года началась чистка аппарата Академии наук⁵⁵. 30 октября 1929 года Председатель Совнаркома А.И. Рыков отстранил от должности академика С.Ф. Ольденбурга — непременного секретаря Академии с 1904 года⁵⁶. Аресты в Академии наук начались с октября 1929 и закончились в

 

основном в декабре 1930 года⁵⁷. Комиссия Фигатнера усердно поработала: из академии было уволено более 640 человек, под следствием оказались 86 ученых и служащих Академии. Фигатнер заявил: «Сейчас Академии в старом виде нет, она сломлена»⁵⁸.

 

Из командировки в Якутию папа вернулся 24 августа. «Разбор» его личного дела начался в ноябре. В.Л. Комаров, обязанный участвовать в работе комиссии и будучи в это время председателем КЯР, послал телеграмму-молнию в Якутский обком Барышеву:

«Телеграфируйте отзыв также характеристику работы Ученого секретаря Якутской комиссии Виттенбурга Якутске ввиду проверки аппарата Академии наук. Ответ сроч[но] те[леграфируйте]»⁵⁹.

5 ноября Представитель Якутской Автономной Республики при Президиуме ВЦИК в Москве сообщил в комиссию по проверке аппарата Академии:

«Со дня организации комиссии по изучению Якутской АССР при АН СССР профессор П.В. Виттенбург состоит ученым секретарем этой комиссии. Как ученый секретарь в деле выполнения плана изучения Якутской АССР проявил максимум энергии и зарекомендовал себя как дельный организатор этого дела.

Якутское правительство работу Комиссии, где непосредственным руководителем состоит профессор П.В. Виттенбург, не раз признавало удовлетворительной и выражало Академии наук благодарность за успешное выполнение намеченного плана.

Представительство Якутской республики при Президиуме ВЦИК со своей стороны отмечает плодотворную работу профессора Виттенбурга и комиссии по изучению ЯАССР и его отзывчивое отношение к запросам якутских научных организаций. Правительство в своей практической работе не раз пользовалось ценными советами профессора П.В. Виттенбурга, как человека сведущего с научной стороны вопросами Якутии.

Врид. Представителя ЯАССР при Президиуме ВЦИК С.Ф. Гоголев»⁶⁰.

 

Привожу документы без комментариев:

«8 ноября 1929 года. В Правительственную комиссию по проверке аппарата АН СССР.

В связи с проверкой работы проф. П.В. Виттенбурга препровождаю при этом материалы, характеризующие деятельность П.В. Виттенбурга как Ученого Секретаря Комиссии по изучению ЯАССР:

1. Отзыв представителя ЯАССР.

2. Резолюцию по докладу П.В. Виттенбурга в Якутске Объединенного Собрания членов Якутского исследовательского общества «Саха-Каскиле» и Якутского Отдела Географического общества.

3. Протокол Госплана ЯАССР с постановлением по докладу П.В. Виттенбурга.

4. Протокол заседания Президиума ЦИК и СНК ЯАССР с постановлением по докладу проф. П.В. Виттенбурга.

Председатель Комиссии академик В.Л. Комаров»⁶¹.

 

«Выписка из Протокола Заседания Комиссии по проверке аппарата Академии наук СССР от 24 ноября 1929 года. <...>

Постановили: Виттенбурга П.В. снять с административной работы, не возражая против использования на научной работе в Академии наук»⁶².

 

«Приказ по Академии наук СССР от 25 ноября 1929 года.

На основании постановления Комиссии по проверке аппарата АН СССР:

По комиссии по изучению Як.АССР — ученый секретарь Виттенбург П.В. снимается с административных должностей в А.Н. в двухдневный срок.

Так как Комиссия по проверке А.Н. не возражает против использования П.В. Виттенбурга на научной работе в А.Н., просит Председателя КЯР срочно представить в Президиум А.Н. по этому поводу свои соображения.

И. об. Непременного секретаря акад. В. Комаров

Вице-президент акад. А. Ферсман

За управделами А.Н. В. Тереховко»⁶³.

Папа на следующий день после выхода приказа по Академии наук послал письмо представителю правительства ЯАССР в Москве С.Ф. Гоголеву:

«26 ноября 1929 г. № 3218.

Многоуважаемый Степан Филиппович, считаю своим долгом довести до Вашего сведения, что постановлением от 24 сего ноября

 

Правительственной Комиссией по проверке аппарата Академии наук я освобожден от административных обязанностей по должности Ученого секретаря Якутской комиссии Академии наук. Настоящим прошу Вас не отказать довести также до сведения Правительства ЯАССР, представителем коего Вы состоите»⁶⁴.

За этим последовало письмо С. Гоголева В.Л. Комарову:

«Сегодня получил от нашего ученого Секретаря проф. П.В. Виттенбурга сообщение, в котором пишет: что "постановлением 24 сего ноября Правительственной комиссией по проверке аппарата я освобожден от административных обязанностей [...] Как понимать это постановление? Оставлен ли он Ученым Секретарем комиссии? Кто будет выполнять административные обязанности? Прошу Вас не отказать в исполнении настоящей просьбы»⁶⁵.

6 декабря 1929 года последовал ответ:

«На Ваш запрос о служебном положении проф. П.В. Виттенбурга КЯР сообщает, что проф. П.В. Виттенбург состоит в настоящее время членом Президиума КЯР со специальным поручением вести с Вами совместную плановую работу по научному исследованию Якутской АССР. Временно исполняющим обязанности Ученого секретаря, впредь до решения этого вопроса Секцией Научных работников, приглашен руководитель Этнографического Отдела В.Н. Васильев»⁶⁶.

Папа некоторое время продолжал работать, как и прежде, в Якутской комиссии. Он в течение всех этих пяти лет не пользовался отпуском. 27 ноября обратился в КЯР с просьбой выдать компенсацию за неиспользованный отпуск за последний год.

Все 1920-е годы папа не оставлял своим вниманием любимое детище — Лахтинскую экскурсионную станцию и Музей природы Северного побережья Невской губы. Станция и музей успешно развивались. Отрабатывалась методика занятий, расширялся круг тем, пополнялся ученическими работами учебный музей, созданный в 1922 году как дополнение к основному Музею природы. Школьное краеведение увлекало его возможностью развития у детей любознательности, приобщения к начальным основам

 

научного познания путем овладения методами исследовательской работы, обращенными к природе своего края. Была опубликована папина статья о ходе работ на станции⁶⁷.

На станции сложилась четкая система работы с детьми — экскурсии и кружки по отраслям наук — зоологии, ботанике, почвоведению, геологии, метеорологии и — дань времени — обществоведению (изучению быта населения). Кружки работали и летом и зимою. Каждый экскурсант мог выбрать себе отрасль знания, по которой будет заниматься. Переходя под руководством специалиста от непосредственного наблюдения своего объекта в природе, учащийся постепенно приступал к его изучению в лабораториях станции, ведя при этом ежедневный дневник наблюдений. В его распоряжении находились различные справочники и определители.

Результаты работ в виде препаратов и дневниковых записей поступали в специальный отдел ученических работ музея природы или в школьные краеведческие музеи. Кроме того, кружковцы, занимающиеся, например, вредителями растений, имели возможность при завершении своей темы составить рекомендации крестьянам и лесозаготовителям о средствах борьбы с данным вредителем. «Такая небольшая общественно полезная работа и является по существу той целью, к которой должен стремиться при своем исследовании молодой краевед»⁶⁸, — считал папа. Занимающиеся в кружках по обществоведению пробовали обследовать совхоз, местную артель, выяснить их производительность и рентабельность, влияние совхоза на население, оценить влияние города и тому подобное, что требовали вышестоящие организации. Обществоведение еще не разработало свою научную методику, учащиеся большей частью просто помогали крестьянам в уборке урожая и вели просветительную работу. Более органичными были попытки этнографического обследования населения.

Музей природы выполнял две функции: он представлял животный, растительный мир и явления природы и одновременно знакомил с методами ведения краеведческой работы. Папа надеялся, что пример Лахтинской станции приведет к возникновению кружков и музеев на периферии, организованных молодыми краеведами. В ноябре 1928 года он организовал на Экскурсионной станции «собрание членов Объединения молодых краеведов Ленинграда и его округа». Тиражом 500 экземпляров была издана

 

листовка с призывом к учебным заведениям Ленинграда принять участие в краеведческой работе и указанием порядка проведения собрания. Предлагалось выступление председателя объединения молодых краеведов Н.П. Иешина, папы и руководителя краеведов станции П.А. Вельтищева. Листовка украшена рисунком пером Альберта Бенуа «Лахта. Северное побережье Невской губы».

В свободное время папа бывал на станции, а иногда и сам вел занятия по геологии. В ведении дел он полностью полагался на свой персонал — Н.П. Серебренникову, своего помощника; научных работников — Б.В. Пестинского (зоолог, художник), И.Е. Сергееву (экскурсовод), П.А. Вельтищева и технический персонал — В.С. Семенова (завхоз), А.Ю. Манн (кассир) и А.И. Ковалеву (уборщица).

Население поселков Лахта и Ольгино гордилось музеем, жители часто приходили вместе со своими приезжими друзьями осмотреть экспонаты животного и растительного мира этих мест. С 1919 года по 1929 год музей и станцию посетило более 104 тысяч человек. За это время было опубликовано 27 научных и методических работ, 18 — подготовлено к печати. На станции велся журнал посещений. Сам журнал не сохранился, но по одному из печатных источников можно познакомиться с некоторыми отзывами, относящимися к 1928 году.

С.Пархоменко, помощник ученого секретаря Центрального бюро краеведения (Москва) пишет:

«Лахтинская экскурсионная станция представляет прекрасное учреждение, которое может научить школьника и взрослого краеведа методике и технике изучения природы и ее производительных сил, а вместе с тем и любви к природе и бережному к ней отношению. Для школ Ленинграда и его окрестностей станция удачно разрешает вопрос о лабораторной постановке в деле изучения природы в трудовой школе. Для краеведа станция является тем учреждением, где он может значительно повысить свою исследовательскую квалификацию по целому ряду вопросов. Способность станции пропускать в течение года тысячи экскурсантов делает доступным для широких масс исследовательский метод, — проблема, которая еще никем не была разрешена. Строго научная постановка дела облегчает учащимся, поработавшим на станции, сделаться исследователями, что с большим трудом добиваются лишь избранные. Тематическое расположение материала в музее делает его весьма ценным пособием для школ, работающих по программам Гуса⁶⁹. Значение станции для советской школы и для краеведения огромно».⁷⁰

 

Воспитатель детского карантинного пункта отметил, что три дня, проведенных на станции, имели колоссальное педагогическое значение для работы с трудновоспитуемыми подростками. «Хорошо представленная организация приема экскурсий, хорошее отношение сотрудников станции видно из того, что наши дети — бывшие беспризорники, воры, хулиганы — вели себя прекрасно. Из беседы с воспитанниками видно, что то, что они получили здесь, оставит в их памяти неизгладимый след. Четко поставленная исследовательская работа станции, прекрасно оборудованный интересными экспонатами музей лишний раз оправдывает педагогическое значение краеведческого музея Лахты»⁷¹.

Среди отзывов есть запись, сделанная профессором Д. Дьюи, возглавившим группу американских педагогов, работников экспериментальной школы в Нью-Йорке:

«В этом учреждении мы видим образцовый пример правильного педагогического метода в деле изучения природы и ее отношения к человеку. Замечательными особенностями этого учреждения являются: 1. полное изучение местной природы в отношении окружающей среды, 2. уяснение взаимной связи ботанических, зоологических и геологических факторов и 3. то обстоятельство, что дети, сами составляя коллекции и производя опыты и наблюдения, знакомятся не только с общим количеством фактов, но и С методами исследования, которые они научаются применять. Я был бы счастлив, если бы многие американские преподаватели естественных наук могли бы ближе ознакомиться с этой прекрасной развитой педагогической системой»⁷².

К 1929 году резко изменилась политика правительства по отношению к музеям и краеведческому движению. Руководящие организации Ленинграда требовали во всех музеях вести активную политико-воспитательную работу с трудящимися. Лахтинская станция и Музей природы получили от вышестоящих организаций критические замечания в свой адрес:

«Изучение экономики края в связи с классовой структурой населения его, изучение форм классовой борьбы в городе и деревне, изучение различных пережитков буржуазного прошлого, начиная с элемента религии, и изучение форм борьбы с этими пережитками, изучение темпа и форм развития социалистического сектора, отражение в музее победоносного шествия пролетарской революции, — вот что надо было бы добавить, чтобы вся работа станции, весь ее музей создали действительно "симфонию краевого музея"»⁷³.

 

Музейный сектор Наркомпроса считал целесообразным объединить малые музеи, которых в Ленинграде и области насчитывалось до 50. Музею Лахтинской экскурсионной станции неоднократно предлагали свернуть свою экспозицию, а экспонаты отправить в Ленинград. Идея «разрушения до основания» господствовала в умах власть предержащих. Пока папа руководил музеем, ему удавалось убедить высокие инстанции, что смысл музея природы только в том месте, на материале которого он создан.

После 1930 года Лахтинская станция и Музей природы просуществовали еще около двух лет. В 1932 году и музей и станция были ликвидированы. Богатейшие коллекции музея, в том числе великолепные чучела зверей и птиц, выполненные таксидермистом Академии наук С.К. Приходко, разошлись по многим организациям. Часть экспонатов была передана в Сельскохозяйственный музей в Пушкине, часть археологической коллекции влилась в отдел первобытного искусства Эрмитажа, многие экспонаты погибли на чердаках жителей Ольгино и Лахты, которые пытались их сохранить. Большая картина Альберта Бенуа была разорвана при переезде. Зоолога и художника Б.В. Пестинского арестовали и выслали.

Краеведческое движение оказалось разгромлено по всей стране. Центральное бюро краеведения ГПУ расценило как подпольную контрреволюционную организацию, его деятели были арестованы.

К сожалению, я мало смогла написать о папиной работе в Ленинградском университете, так как в архиве университета мне не удалось поработать. Знаю, что папа с увлечением читал лекции, привлекал студентов к участию в экспедициях, всегда был готов оказать помощь терпящим затруднения. У него были ученики, на которых он особенно возлагал надежды — это С.В. Калесник и Д.Г. Панов.

Жизнь в Ольгино, несмотря на все сгущающиеся тучи в Академии, внешне не менялась. Папа, как всегда, дома был доброжелателен, приветлив, внимателен, но в маме чувствовалась напряженность и тревога. Не знаю, как реагировали мои сестры, я же ощущала мамину озабоченность не домашними делами, а чем-то другим, посторонним.

У нас бывали прежние друзья. Из молодежи часто гостили Вова Лежоев, Шура Алешко и Петя Вельтищев — питомцы Лахтинскои экскурсионной станции. Они старались быть полезными в домашних делах, завоевать симпатии старших девочек. Ника кокетничала со всеми, но предпочитала Вову. Она кончила школу и готовилась к поступлению в Горный институт, где уже учился Вова. Люся усердно училась в школе, рисовала и занималась музыкой. Была по-прежнему задумчивой и несколько отчужденной. Ника, желая быть на уровне моды, однажды приехала из города в совершенно

 

новом виде — постриглась почти под мальчика с прической так называемой боби-копф. Люся оставалась с длинными волосами недолго: они как-то поспорили между собой — слабо мол Нике отрезать косу Люси. Сказано — сделано. Ника с трудом перерезала Люсину толстую косу. Та рыдала долго и безутешно, наверное, была не готова переступить порог новой жизни, нового самоощущения.

Проявилась необходимость завести собаку-сторожа, так как воровство в поселке процветало. Тобика, нашу любимую собачку-лайку, кто-то зимой убил и поставил в снег на дорожке, ведущей от железнодорожной станции к дому. Мы долго горевали, потом мама решила отправиться на собачью выставку, чтобы там выбрать верного сторожа. На выставке среди покупателей собак оказались пограничники. Мама подумала, что надо ориентироваться на их выбор — они-то в собаках понимают. Так мама купила приглянувшуюся ей и им немецкую овчарку под кличкой Мирза. В строгом ошейнике и наморднике, на цепи мама привезла его домой. Свирепость Мирзы была очевидна — он рвался, рычал и устрашал всех. Его привязали в столовой к столбу лестницы, ведущей наверх. Пищу подали в миске, пододвигаемой длинной палкой. Прошло немного времени и Мирза превратился в добряка-простофилю: как-то он спал под яблоней в саду, а мальчишки преспокойно воровали яблоки с той же яблони.

Мирза был красавцем. Он запечатлен на большом холсте — картине маслом, где Ника с развевающимся шарфом изображена стоящей на берегу Финского залива на фоне летящих облаков и виднеющегося вдалеке силуэта города. Она держит на коротком поводке Мирзу. Картину написал художник П.М. Дикий, вероятно, увлеченный Никой. Она с лукавой полуулыбкой смотрит на зрителя. Эту картину мы повсюду возили с собой. Она украшала самые разные наши жилища. Сейчас она висит у меня над роялем.

Два погрудных портрета — итальянским карандашом и маслом — написал с меня Б.В. Пестинский. Карандашный портрет вышел очень удачно. Портрет маслом не сохранился.

В то время в Ольгино часто случались пожары. Когда кто-то увидит начинающийся пожар, хватает медную трубу, которую полагалось иметь в каждом доме, и трубит на весь поселок. Это был единственный способ оповещения. Однажды случился пожар на даче Яичкиных, недалеко от нас. Мама выбежала на балкон детской комнаты и громко затрубила. Мне стало ужасно страшно. С тех пор я панически боюсь пожаров.

Одно из воспоминаний детства, которое застряло в памяти на всю жизнь: Бабенька (Аннушка) ведет меня за руку. Мы направляемся по Полевой улице в кооператив за продуктами (НЭП уже кончился). Бабенька рассуждает:

 

«Как это можно было город, построенный Петром Великим, назвать Ленинградом? Ведь Ленин его не строил и ничего для него не сделал». Я тоже думала: как это?

Новый 1930-й год мы встречали как будто спокойно. Сохранилась фотография: за круглым столом в столовой сидит семья и гости. Папа наставил фотоаппарат и сам успел встать за маминым стулом.

Весна 1930 года была ранней. Приближалась Пасха. В этом году она совпадала с маминым днем рождения. С продуктами становилось все хуже и хуже, но мы старались хотя бы что-то приготовить к празднику. Предчувствие чего-то страшного витало в воздухе, родители по вечерам долго не ложились. В ночь на 15 апреля, когда мы, дети, уже засыпали, раздался резкий звонок у входной двери. Свершилось... Гэпэушники обыскивали дом... Как они поднимались по скрипучим ступеням на второй этаж (с моей кроватки видна была лестница), запечатлелось на всю жизнь. Много раз с ужасом я видела эту сцену во сне.

Окончив обыск, опечатали кабинеты и гостиную, наложив печати на портьеры, пол и плинтусы, так как в гостиной двери не было.

Папу увезли. Наутро мы вступили в другую жизнь.