Глава XI

Зеленогорск. Последние годы жизни.

1954—1968

 

После прихода к власти Н.С. Хрущева вышло постановление Ленгорисполкома, разрешающее старшему научному и инженерно-техническому персоналу получать в безвозмездное пользование участки земли на Карельском перешейке для постройки дач. Папа решил взять землю в Зеленогорске (Териоки к тому времени переименовали). Там давали участки в лесу, недалеко от вокзала. Шел 1954 год. Папе исполнилось 70 лет, но он не побоялся начинать строительство.

Участок в 20 соток достался нам с прудиком — воронка от разрыва бомбы — след войны. Война напоминала о себе повсюду. Но «равнодушная природа» сияла «вечною красой». С юга наш будущий садик ограждали высокие сосны и ели, а на самом участке росло много молодого сосняка. Первой акцией была посадка в будущем саду березки. Мы выкопали ее в лесу. Хотелось, чтобы лиственное дерево смягчало суровость соснового леса. Березка в возрасте Наташи — папиной внучки, которая в это время жила у нас. Деревце легко прижилось и радовало нас, как и сама Наташа.

В 1954 году из-за отсутствия денег была построена только времянка со стенами из досок, обшитыми внутри сухой штукатуркой. Небольшая дровяная плита с обогревательным щитом ограждала кухоньку от комнаты. Папа сам мастерил мебель — топчаны, стол, ларь для продуктов, служивший в то же время диванчиком. Он по-прежнему испытывал удовольствие от физической работы. Во времянке устроились очень уютно и настолько просторно, что смогли принимать гостей. На участке среди сосен появился столик, за которым в хорошую погоду обедали и пили чай из старенького бывалого самовара.

 

За нашим участком тоже велось строительство своими силами. Познакомились. Соседями оказалась семья солиста балета Кировского (Мариинского) театра Владимира Владимировича Фидлера. Скоро знакомство переросло в дружбу.

Нужна была вода для питья. Где рыть колодец? Вспомнили наставления Лукреция в его «Природе вещей»: «Там, где высокая трава, где по утрам собирается роса — там колодец рой». Рабочие, нанятые совместно с соседями, принялись копать и действительно попали на родник — у нас оказалась прекрасная вода.

В эти годы Люся и Коля работали в Сибири. Когда их направили на повышение квалификации в Москву, Колю — в Академию нефти, а Люсю — на курсы, их дети жили у нас. Наташа училась в школе, а Веруся посещала детский сад, расположенный в Ботаническом саду. Наташа росла серьезной девочкой, любила живопись, Веруся же была совсем другим ребенком — веселым, непоседливым, своевольным. Она была не лишена кокетства, как бы восприняв черты характера Вероники — своей тети. У нее, так же как и у Наташи, были склонности к рисованию, что заметно по ее рисункам той поры. Видимо, невоплощенные стремления Люси как-то проявились в детях. К сожалению, Веруся не развила своих способностей. Позже, в Сибири, она училась в музыкальной школе и не только мило играла на рояле, но и интересно импровизировала.

В 1957 году я вышла замуж за Юн Чан Сика, гражданина Северной Кореи. Он окончил Лесотехническую академию, получил специальность архитектора садов и парков. Наше знакомство произошло в Никитском ботаническом саду в Крыму, где он проходил преддипломную практику, а я отдыхала, обитая в одном из домиков служителей сада. В Ленинграде мы вместе ходили на концерты. Его музыкальность и широкое образование, оригинальный склад ума не могли не привлечь моего внимания. Замужество длилось один-два месяца. Ему нужно было возвращаться на родину, которая в его представлении стала цветущей благополучной страной — так работала пропаганда в его землячестве. Уезжая, он был уверен, что я вскоре приеду в Корею, и мы славно заживем в его живописном крае, а потом, спустя какое-то время, вернемся сюда. Папа сразу подарил мне чемодан. Я очень удивилась, а потом узнала, что существует такая примета: если подарить чемодан, то человек не уедет. Письма от Чан Сика приходили безрадостные, а вскоре даже переписка стала невозможна, не то что мой приезд. Отношения между СССР времен Хрущева и Кореей Ким Ир Сена приобрели враждебный характер, прибывшие из Советского Союза вольнодумцы подвергались гонениям. Как сложилась

 

судьба Чан Сика на родине, узнать так и не удалось. Боюсь, что очень плохо. Мама и папа не возражали против моего замужества — они предоставляли мне самой решать этот вопрос, но скрыть свою радость, что я никуда не уеду, им не удавалось.

Возведение дома сопряжено было с неисчислимыми трудностями. Прежде всего, строительный материал — бревна. Следовало получить ордер на делянку, срубить там лес, превратить его в бревна, погрузить на платформы и железной дорогой доставить в Зеленогорск. Делянка предоставлялась далеко. За эту работу папа попросил взяться Дня, Никиного мужа. Эпопея с лесом происходила немного позже, после реабилитации и получения папой компенсации за Ольгинскую дачу.

В конце лета 1957 года на нашем зеленогорском участке свалили привезенные бревна. Настало время утверждать проект дома. Решили проект составить сами, исходя из семейных потребностей. За это дело взялись мы с мамой. Перед глазами слабо маячил ольгинский домик на Полевой улице, 5. Продумывали, обсуждали все с папой до мельчайших подробностей. Ведь у папы с мамой уже был опыт строительства дома, но, правда, совсем в других условиях.

Вначале дом рассчитывали только на свою семью из трех человек. Потом Люся захотела тоже принять участие в строительстве и иметь комнату для своей семьи. Проектирование мы начали с размещения будущей мебели в предполагаемых помещениях, прикидывая ее размеры, чтобы по возможности сократить площадь дома. Решили, что внизу будет кухня с котлом для водяного отопления, уборная, комната для домработницы и общая большая комната — холл с эркером и камином — с выходом на застекленную веранду. Из этой комнаты должна вести пологая лестница на второй этаж — мансарду. Здесь под высокой крышей три маленьких спальни (папина с мамой, моя и Люсина), а также ванная комната с дровяной колонкой и ватерклозетом. Из каждой спальни имелся выход на балкончик, а из Люсиной на солярий над верандой. Папа хотел, чтобы все было удобно и целесообразно. Воду из колодца в дом намечалось подавать с помощью насоса.

Началось строительство. Что это была за эпопея!.. Квалифицированных плотников найти не удавалось. На словах каждый выдавал себя за мастера, на деле — полная беспомощность. Один заявил сразу, что под угол дома надо положить 1000 рублей, чтобы дом хорошо стоял, другим не нравился проект, хотели строить по-своему, а скорее всего, не знали, как взяться. Все требовали вперед аванс. Папа, будучи человеком доверчивым, вначале давал — и рабочие тут же исчезали. В процессе строительства из всех рабочих единственными специалистами своего дела оказались только водопроводчик и столяр.

 

Дополнительные расчеты потребовались при сооружении лестницы на второй этаж: высчитать количество ступеней, их высоту, повороты, чтобы лестница была пологой и удобной. Камин по нашему эскизу из красного кирпича выложил лишь третий печник. Предыдущим не удавалось — дым валил в комнату.

Весной 1959 года плотницкие и штукатурные работы были закончены. Отдельные интерьеры, и особенно кухня, формировались в нашем сознании под впечатлением от просмотра французских журналов «Art decoration», которые я приносила из библиотеки. Все малярные работы велись своими силами. На лето приехала Люся с семьей, Никины дети тоже были с нами.

Папа занимался садом. Он распланировал его с учетом естественных условий: на открытом месте перед верандой — цветы, сирень, жасмин, за прудиком — посадки кустов смородины, малины, за времянкой в углу — место для будущего шлака (от котла отопления), среди сосен — «заповедник» — нетронутая природа, его дополнил большой гранитный валун. В глубину прудика, где, как оказалось, бил ключ, опустили бетонное кольцо, чтобы прудик не зацветал. Папа поставил несколько скамеек, две из них около прудика. Особенно полюбилась ему скамейка на маленькой площадке со ступенями к воде. Здесь он отдыхал, попивая из стакана крепкий горячий чай.

Дорожки, проложенные папой, вились вокруг прудика, петляли по саду. Общая длина их достигала чуть ли не полкилометра. Не спеша он прогуливался по ним, погруженный в свои думы. Не раз от рабочих, ходивших мимо на военный завод, спрятанный в лесу, слышались замечания: «Вот буржуи недорезанные...»

Папины знакомые сотрудники Ботанического сада Академии наук и университета давали ему отростки редких кустов и деревьев. Лимонник оплетал южную сторону веранды, амурский виноград обвивался вокруг столбов крылечка веранды. Все это могло прижиться и расти только благодаря многим тоннам земли, которые папе не раз приходилось покупать.

В пятидесятые годы комиссионные магазины города были полны мебелью разных эпох и стилей. Мы с мамой выбрали для холла гарнитур в стиле модерн небольшого формата и кабинетный рояль фабрики «Красный Октябрь-». Папа пригласил пожилого столяра из Академии художеств Михаила Павловича Бакланова, который в течение двух летних сезонов жил у нас. В сарае ему устроили мастерскую. Михаил Павлович был прекрасным человеком и искусным мастером-краснодеревцем, но тут ему пришлось работать с сосной и елью. Мебель он изготавливал по папиным эскизам, применительно к месту. В спальнях, как на корабле, — только необходимое: каждому подставка с ящиками под матрац, встроенный шкаф для одежды, столик. Маме еще полочка для книг.

 

Папа устроил себе кабинет в холле около лестницы: письменный стол с полками для справочников и подручных книг, за спиной большой шкаф для книг с выдвижными полками и местом для пишущей машинки. Вверху шкафа — наши старинные часы с боем, спасенные из Ольгино, для них специально сделан шкафик. Угол эркера оформлял шкаф-агрегат. На нем помещался с одной стороны — телевизор, с другой — радиоприемник, а внутри шкафа патефон, пластинки и ноты.

Кухню обустроили разнообразными закрытыми шкафами, специальным высоким столом для приготовления пищи. За раздвижным обеденным столом — диванчик, он же ларчик для продуктов. Все удобно. Одно мы забыли, когда проектировали дом — место для холодильника. В то время холодильники еще не были распространены, у нас его и вовсе не было. А когда стало возможным купить, то места для него не оказалось. Вначале без холодильника легко обходились, так как под кухней находился погреб, а в тамбуре был специальный шкафчик. Все это дело рук и мастерства Михаила Павловича.

В холле расставили мебель, повесили занавески, пол покрыли линолеумом, на стенах развесили картины Альберта Бенуа, над диваном — мамину большую вышитую картину. Наконец-то стало возможным жить в свое удовольствие: папе работать за письменным столом, маме играть на рояле. Папа говорил, что под музыку работается особенно хорошо.

Над камином папе хотелось повесить рога дикого оленя. Наш друг и сосед Владимир Владимирович Фидлер преподнес папе оленьи рога. Что тут было!.. Папина вспышка гнева удивила всех. Оказалось, что рога принадлежали одомашненному оленю, папа же считал кощунством любоваться такими рогами. Немного спустя папа успокоился — это у него происходило быстро, извинился перед милым Владимиром Владимировичем за свою горячность и с благодарностью укрепил рога над камином. Они выглядели вполне уместно, никто не знал, какому оленю они принадлежали.

К окончанию строительства приехала из Киева вдова папиного брата Вильгельма — тетя Нина. Седая миниатюрная старушка напоминала маркизу XVIII века. Ей хотелось отогреться душой среди единственных оставшихся родственников. Она всем восхищалась и всему радовалась после той жизненной катастрофы, которую ей пришлось пережить. Папа писал мне: «Мамочка и даже с Ниночкой сегодня копошатся в кухне — маринуют свеклу и очень весело ведут несмолкающую беседу. Вообще меня поражает, как женщины разговорчивы, а здесь нет конца разговору — и все на самые интересные разнообразные темы. Ниночка очень уютная и симпатичная».¹

 

Зима 1959—1960 года была первой, проведенной в новом зеленогорском доме. Красота зимнего леса — опушенные снегом ветви елей, сосен, тишина... Чириканье синичек, воробьев и соек — единственные звуки, нарушавшие безмолвие. Папа подвесил кормушки для птиц.

Еще летом Люся и Коля привезли из Сибири свою собачку, небольшую рыженькую мохнатую лайку, совсем похожую на лису. Ее и назвали Лиской. В Сибири она почувствовала, что хозяева уезжают, не отходила от них ни на шаг, скулила, явно просила ее не оставлять. Люся прислала телеграмму: что делать с Лиской? Ей ответили — приезжайте вместе. Так появилась Лисочка у нас. По платформе вокзала она шла на поводке с гордым видом, высоко поднятый хвост колыхался словно плюмаж. Дома, на Карповке, куда все прибыли с вокзала, Лиска сразу подбежала к маме и принялась лизать ей руки — поняла, кто хозяйка. В Зеленогорске для Лиски устроили место в ящике под роялем, которое она ревниво оберегала. Во дворе держать ее было жалко, а в доме звонкий ее лай предвещал приближение чужого человека, едва только подступавшего к крыльцу. Лиска стала членом семьи. Ее смышленость, тактичность, преданность и любвеобильное сердце всех подкупали. О ней можно было бы написать новеллу, настолько интересным созданием она оказалась.

Жил у нас и оставленный кем-то из соседей черный кот Тишка. Обычно ему не везло в кошачьих баталиях — частенько раны на его морде приходилось промывать и лечить. Он обитал преимущественно на кухне, но когда мама играла на рояле, приходил и степенно садился в дверях.

Одной из сложностей жизни зимой было отопление дома с помощью котла, находившегося на кухне. Ежедневно 6—7 ведер угля нужно было принести и немногим меньше в виде шлака вынести. Поддерживать постоянную температуру в котле не удавалось, да и часто уголь оказывался плохим. К вечеру бывало жарко, а утром холодно. Особенно от этого страдала мама.

Другой сложностью в зеленогорской жизни стал поиск помощницы по хозяйству. Найти домработницу было очень трудно, так как по-прежнему «быть в услужении» считалось непристойным и унизительным. Топка котла, покупка продуктов и приготовление обеда требовало силы и времени. У мамы не было первого, у папы второго, а я работала в Ленинграде, могла приезжать только накануне выходного дня. Те помощницы, которые вначале появлялись в нашем доме, задерживались недолго, так как очень скоро наглели, вели себя настолько вызывающе, что мама не спускалась вниз, когда папы не было дома, — чтобы не слышать их ругань. Среди них была и цыганка с десятилетним сыном. На смену ей приехала летом с Украины женщина по рекомендации папиных знакомых. Она очень вкусно

 

готовила, но поставила условие: вечером ей в постель подавать ужин. Пробыла она у нас один месяц и захотела съездить домой. Я ее провожала на Витебский вокзал, тащила ее вещи и должна была еще сбегать в магазин купить ей швейную машину. Не помню, купила ли я машину, но спустя какое-то время она пожелала вернуться. Папа ответил ей письмом в духе дипломатического послания, в котором выразил опасение, сможет ли она перенести непогоду и морозы, будучи «очень нежного сложения». «Мы пришли к заключению, — писал папа, — что для Вас будет лучше, если Вы ориентируетесь на юг к теплым отапливаемым домам с теплоцентралями, а не к отдельно стоящему среди леса домику». И далее: «У нас не было уверенности, что среди зимы Вы вдруг не захотите повидать своих милых родных детей и внуков, покинете нас, как это имело место после 33 дней, прожитых у нас»².

К этому времени освободилась бывшая няня Никиных детей — Люда Ляхова. Ей исполнилось уже 16 лет. Она охотно взялась за работу, была приветлива и внимательна. Мама с папой не могли на нее нарадоваться. Вечерами она училась в Зеленогорской средней школе. Прожила у нас 5 или 6 лет, окончила школу и вышла замуж. Папа принимал в ее судьбе живое участие.

В эти годы городские власти, как это было принято, несколько раз меняли свои требования по отношению к индивидуальным застройщикам и предъявляли претензии: то слишком велика площадь построенного дома, тогда как в городе семья имеет отдельную квартиру, то участок слишком велик — сократить, то времянку надо передвинуть, то времянку вообще надо убрать, оставить только сарай, иначе дом не будет принят, а владение не узаконено. Последнее решение — превратить Зеленогорск в базу массового отдыха трудящихся, для чего застроить прибрежную часть многоместными домами отдыха и зданиями больших санаториев, что и было сделано, а нашу сторону — направо от железной дороги, застроить многоквартирными жилыми домами для обслуживающего персонала. Слава Богу, эту идею полностью воплотить не успели по каким-то причинам. Постоянно папа и наши соседи находились в напряжении, ожидая следующих новшеств.

В связи с тем что сестра Никиного мужа Мария Михайловна Сапрыкина получила землю для садового участка в Белоострове, папа отдал на вывоз нашу времянку Нике и Дню, так как они хотели летом находиться там все вместе.

В остальном жизнь в Зеленогорске текла тихо и мирно — папин идеал тех лет. Недостатка в научных замыслах у папы не было: планы возникали

 

сами собою. Папа не чувствовал себя оторванным от геологического сообщества, так как вел огромную переписку, с ним советовались, часто приезжали на консультации или просто повидаться, он бывал на заседаниях в Географическом обществе. То, к чему папа стремился с ранних лет, — семья, жизнь среди природы и интересная работа, — им было восстановлено после стольких крушений и потерь. Его здоровье оставалось весьма удовлетворительным, если не считать перенесенных им нескольких воспалений легких (после последнего мама запретила ему в саду обтираться по утрам холодной водой) и повторной операции грыжи. Мамино здоровье в большей степени несло на себе печать пережитого — сильно сдавало сердце. Приходилось часто прибегать к помощи участкового врача.

Несмотря на частые приступы болезни, мама не падала духом, по-прежнему помогала папе в редактировании его работ, ее не покидал интерес к политике, она рассказывала нам за утренним чаем о новостях, прочитанных в газетах. Хотя эпоха Хрущева была полна противоречий, нами она воспринималась положительно: развенчание Сталина, реабилитация его невинных жертв, ослабление международной напряженности, приравнивание в гражданских правах колхозников, массовое жилищное строительство — все это не могло оставлять нас равнодушными. Недаром в эти годы сложились песни для человека, а не военные марши: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно...» или «Хотят ли русские войны?..» И литература и поэзия встрепенулись. Теперь-то почти все забыто, стараниями следующих правителей. Вспоминаются только блочные дома, названные хрущобами, которые, однако, дали возможность быстро расселить многие коммунальные квартиры.

Как и раньше, мама заботилась о семьях своих замужних дочерей, ее беспокоили чьи-либо неудачи, она всегда была готова помочь советом, находила нужные слова для разговоров по душам, когда видела в этом необходимость, у нее искали участия и поддержки друзья и знакомые. В семейной жизни моих сестер далеко не все обстояло благополучно. Никин муж по-прежнему не мог избавиться от пристрастия к спиртному, а в Люсиной семье трудность состояла в несовместимости характеров ее и мужа. Что касается меня, то я находила удовольствие в общении с родителями, наши отношения сложились самым дружеским образом, ни с кем мне не было так интересно и легко, как с ними. Сохранилось много писем мамы и папы, полученных мною за рабочую неделю. Мама начала обучать меня французскому языку, который она знала в совершенстве, — только теперь нашлось для этого время. Частенько мы с мамой музицировали к обоюдному нашему удовольствию и много смеялись — чувство юмора ее никогда не покидало.

 

По-прежнему, как когда-то в Ольгино, все вместе, теперь уже с семьями моих сестер, встречали все праздники: Новый год, Масленицу с блинами, Пасху с куличами и общепринятые 1 Мая и 7 ноября. К последним требовалось вывешивать на доме красный флаг с серпом и молотом. Мама называла это «проявлением лояльности к власти».

За столом собирались чада и домочадцы, кое-кто из знакомых или соседи Фидлеры. Готовили всякие вкусные угощения и взаимные подарки. Молодая поросль шалила и веселилась. За утренним чаем папа зачитывал многочисленные поздравления, полученные по почте, потом дети бежали на лыжах на Серенаду (высокие холмы в лесу за Зеленогорском), а летом кавалькадой на велосипедах отправлялись купаться в Чертовом или Щучьем озерах. Как-то папа увидел, что девочки в шортиках предприняли утреннюю пробежку. Он пришел в ужас: «Возмутительно! Как из моего дома девочки выбегают в одних штанишках!» Пришлось ему объяснить, что теперь так принято, теперь такая мода.

Дети очень любили приезжать к дедушке и бабушке. Они не только развлекались, но и имели «трудовые повинности»: ухаживали за садом (огорода у нас не было — мало солнца), пилили и укладывали дрова, ездили за продуктами, для чего объезжали на велосипедах многие магазины, успевая попутно выкупаться в море. В летние сумерки самым увлекательным занятием была игра в саду в 12 палочек или в пинг-понг вплоть до глубокой ночи.

Как-то папе попали на глаза лежащие где попало листочки с шутливыми стишками. Это оказались поэтические начинания Наташи. Вскоре дедушка ей вручил толстенькую тетрадь с застежкой, и она постепенно заполнялась. Однажды папа увидел в уединенном местечке за сараем читающую Наташу, сидящую чуть ли не на корточках. Наташа спряталась в надежде, что ее не найдут, а почитать очень хотелось. В другой раз, когда она отправилась туда, увидела маленькую скамеечку, приготовленную ей дедушкой.

Приятной обязанностью каждого летнего сезона было посещение семьи Евгения Евгеньевича Шведе на недавно постороенной ими даче у Щучьего озера. Поручалось это мне. Отправлялась летом пешком с кем-либо из племянниц. Нас радушно встречали, на большой полукруглой веранде с видом на озеро угощали чаем.

Наш дом навещали старые и новые друзья и знакомые, в том числе и папина племянница, дочь сестры Елены (Эли), Валида Эрнестовна и ее муж Сергей Васильевич Несмелое. Так восстановились родственные отношения ранней папиной юности.

Своеобразно сложилась жизнь Валиды: она в молодости параллельно с работой радистом (первая в стране женщина-радист на судах дальнего

 

плавания, о чем я уже упоминала) увлеклась живописью, в 1922 году поступила в Академию художеств, в мастерскую «пространственного реализма» М.В. Матюшина. Летом плавала на судах, а зимой училась. В 1926 году окончила академию, не теряя связи со своим профессором, под его влиянием приступила к изучению законов цвета, чему посвятила многие годы жизни. Она и некоторые ее соученицы под руководством М.В. Матюшина создали «Справочник по цвету»³. После смерти М.В. Матюшина в 1934 году Валида продолжала заниматься изучением закономерностей цвета в Лаборатории зрительного восприятия, организованной при Академии художеств. Параллельно она преподавала в Морском техникуме — готовила высококвалифицированных радистов. В начале 1930-х годов вышла замуж за Сергея Васильевича Несмелова — специалиста-оптика. В 1935 году у них родился сын Никита. К началу 1960-х они уже оба вышли на пенсию.

8 января 1960 года — большой семейный праздник: «золотая свадьба» папы и мамы. Прожита не простая жизнь, и в старости она освещалась теплотой чувств, сердечным участием и взаимным вниманием.

Мама как-то умела вести супружеские отношения на равных, в семье никто не командовал, любовь и взаимоуважение скрепляли этот союз. Обладая самостоятельным характером и большими творческими возможностями, мама умела свои интересы отодвигать на второй план, на протяжении всей семейной жизни она была мужу помощницей и опорой. Насколько непросто быть женой ученого — мама хорошо знала, изредка с оттенком горечи она замечала: «Папа — существительное, а я прилагательное». В отношении с детьми сложилась определенная система: общее направление решалось совместным обсуждением, конкретная реализация осуществлялась мамой. Другими словами — папа руководил детьми через маму, но непослушание детей, а затем и внуков разбиралось папой. Наблюдая отношения во многих других семьях, думаю, что наиболее гармоничными они были между нашими родителями.

Тихие и мирные годы жизни в Зеленогорске дважды нарушила внезапная болезнь мамы. Летом 1960 года ее состояние было настолько тяжелым, что хирургическое отделение Зеленогорской больницы установило у нас дома медицинский пост. Заведующий отделением Николай Осипович Синкевич и рекомендованный нам кардиолог Наум Герцевич Рабинович ежедневно посещали маму. Мы дежурили круглосуточно около нее попеременно с медицинскими сестрами больницы. Необходимые лекарства с готовностью привозил из города Пармен Григорьевич Бирагов, муж моей подруги

 

Наташи, друг нашей семьи и необыкновенно отзывчивый человек. В один наиболее тяжелый момент, когда маме стало совсем невмоготу, она попросила, чтобы зазвучал «Реквием» Моцарта. Я побежала за соседкой Фаней Брянской, пианисткой, преподавательницей консерватории, с просьбой сыграть на рояле. Она тотчас же пришла, и звуки Моцарта облегчили мамину боль. Вскоре была сделана операция.

Мама пролежала в постели, наверное, около двух месяцев, она страшно похудела и разучилась ходить. Поддерживаемая мною, второй раз в жизни она осваивала первые шаги. Мама умела не сдаваться. Спустя год у нее случился микроинсульт. Правильным лечением и усилием воли мама преодолела его последствия. По рекомендации врачей она гуляла в любую погоду в сопровождении Лисочки. В результате ей удалось восстановить двигательные способности ноги и руки. Она снова смогла играть на рояле. В последних числах ноября 1962 года у мамы произошел второй удар. Вечером 6 декабря она скончалась. Папа и мы с Люсей были у ее постели. После последнего вздоха лицо мамы мгновенно чудесным образом преобразилось — оно приняло умиротворенное выражение, осененное светлой радостью.

Похоронили маму на Зеленогорском кладбище среди сосен над обрывом. Деревянный крест, установленный папой, стоит и по сию пору.

Оставшись один, папа стремился занять себя как можно больше работой. Еще во время маминой болезни он задумывался над необходимостью подготовки к печати второго издания «Практического руководства для техников-геологов», дополненного и кое в чем измененного, так как на первое издание пришло много положительных отзывов.

Приступая к работе над этим изданием, папа заручился согласием нескольких ученых и практиков в написании ими специальных глав — Н.Б. Вассоевича, Р.Ф. Геккера, В.В. Ермолова. О геофизических методах разведки предложил написать Люсе, имевшей уже к этому времени большую практику, и геофизику — А.Г. Колчиной.

Узнав, что геолог Юрий Павлович Деньгин после перенесенного инсульта томится без дела, папа привлек его к работе. Врачам удалось восстановить подвижность его конечностей, но потерянную в результате перенесенного инсульта речь вернуть не смогли. Деньгин охотно приезжал к папе в Зеленогорек, и они с помощью карандаша и бумаги вели разговоры: обсуждали многие геологические вопросы в плане организации материала, включения новых разделов, составления предметного указателя. Мамы уже не было, вычитать папины рукописи было некому. Юрий Павлович не только отредактировал текст, но и включил в книгу ряд личных наблюдений и материалов.

 

В предисловии папа опять поместил обращение к читателю: «Издание не свободно от недостатков, и авторы с благодарностью примут критические замечания по адресу: Зеленогорск, Моховая 16»⁴.

Однако издательство «Недра» потребовало сократить текст с 30 до 20 печатных листов — дефицит бумаги. «Проделал мучительную операцию сокращения, — писал папа Е.А. Киреевой, — предложено сократить целыми главами. В том числе сократить текст Р.Ф. Геккера и пришлось изъять гидрологию, а также главу "Горные работы и бурение"»⁵.

В ожидании выхода книги папа писал той же Е.А. Киреевой:

«Вы, мои друзья, можете задать мне контрвопрос и спросить: о чем Вы, Павел Владимирович, сами мечтаете? Я мечтаю сам иметь возможность постоянно слушать симфоническую музыку у себя в окружении дивной природы, живя в своем маленьком домике, созданном желанием Зинаиды Ивановны по ее плану, и увлекаться прекрасными звуками музыки Чайковского, Шумана, Моцарта, Равеля, Гайдна и пр. — это во-первых, а во-вторых — читать книги по геологии и мечтать о третьем издании моего «Практического пособия для техников-геологов». Ко дню моего 80-летия обещают выпустить второе переработанное и дополненное издание, что будет в феврале месяце. Об этом я мечтаю и думаю — вернее, подготавливаю материал для будущего издания, так как по воле нашей системы издательством выпускается не 20 000 экземпляров⁶ и я надеюсь, что второй выпуск, также как и первый, скоро разойдется. А первый разошелся в 3 месяца»⁷.

Я.Я. Гаккель от имени Географического общества предложил папе торжественно отметить его 80-летний юбилей. В следующем письме к Е.А. Киреевой папа пишет: «От юбилейного торжественного чествования в Географическом обществе я категорически отказался. Получил ряд писем от своих друзей и близких знакомых. Дома у себя в кругу своих детей, внуков и близких друзей провели мы в мирной обстановке. Конечно, мне все недостает друга жизни, так грустно без Зинаиды Ивановны, ведь мы 53 года прожили так дружно, а теперь такое одиночество»⁸.

 

Летом в связи с налаживанием отношений между СССР и Норвегией и готовящейся поездкой Н.С. Хрущева в Осло, папа получил предложение выступить по Ленинградскому телевидению со своими воспоминаниями о встречах с Нансеном и другими норвежскими учеными, а также о необходимости взаимных научных связей. Выступление состоялось в июле 1964 года. Я его смотрела у знакомых по телевидению, так как своего телевизора у нас не было.

В то время у папы наладилась переписка с Энделем Фридриховичем Варепом — профессором Тартуского университета. Он сообщил папе и затем прислал фотографию памятника Э.В. Толлю, поставленного родственниками ученого в 1909 году на фамильном кладбище в бывшем имении Толлей Кукрузе (Северная Эстония). Памятник в виде парусного корабля вытесан из камня, но мемориальная доска пропала во время войны. Папа не раз получал приглашения на научные конференции в Тарту, но ими не воспользовался.

Еще в 1961 году папе предложили дать отзыв на кандидатскую диссертацию преподавателя географии Могилевского педагогического института Н.В. Ерашевой о последней экспедиции Толля. Папа, конечно, не мог отказать начинающему ученому, хотя работа была далека от совершенства и содержала массу ошибок. Исправление ошибок у автора шло с трудом, а работа с диссертанткой отнимала у папы много времени. Об этой диссертации не стоило бы упоминать, если бы следствием ее не явилась переписка папы с В.А. Троицким о географических названиях.

Владимир Александрович Троицкий — инженер-гидрограф, в прошлом курсант ВАМУ, работал на побережье Карского моря, где вела наблюдения последняя экспедиция Э.В. Толля. Зная хорошо те места, он в автореферате Н.В. Ерашевой нашел много ошибок в географических названиях. Он заметил и папе, что есть неточности в названиях и в папиной монографии и в переводе дневника Толля «Плавание на яхте "Заря"». Папа внимательно отнесся к замечаниям В.А. Троицкого, предложил ему внести нужные коррективы, учесть переименованные географические пункты, с тем чтобы попытаться переиздать монографию с его дополнениями и изменениями. Папина готовность внести исправления в свои книги вызвала к нему у Владимира Александровича большую симпатию. Он просил папу просмотреть и его собственные научные работы, дать на них отзывы.

На вышедшее в конце 1964 года «Практическое руководство для техников-геологов» опять пришло много писем с положительными отзывами и просьбами прислать книгу. Диапазон авторов писем — от Камчатки и Якутии до Болгарии. С некоторыми корреспондентами завязалась продолжительная переписка. Среди них был и военнослужащий Виктор Петров, в руки которому случайно попала папина книга: он решил посвятить себя

 

геологии и обращался к автору за советами, и докторант из Болгарии Борислав Фомич Рудковский. Последний настолько оценил значение теоретической части книги, «изложенной систематически и кратко», а также «лексикон этимологии геологических терминов», что решил книгу перевести на болгарский язык, написать биографию папы с научным анализом его деятельности. А пока, писал Б.Ф. Рудковский, разделил «Руководство» на главы, переплел отдельно каждую главу и в таком виде возил с собой на полевые работы⁹.

Естественно, перед папой встал вопрос о третьем издании. Издательство «Недра» было готово переиздать книгу, но вскоре руководство издательства поменялось, и требования к автору изменились. Просили убрать теоретическую часть. Опять длительная переписка. Все папины корреспонденты поддерживали именно данную структуру — вначале теория, затем практика. Убедительно защищал ее геолог Владимир Анатольевич Вакар:

«Такие книги действительно нужны молодым геологам. А таких книг по существу нет (во всяком случае, на современном уровне). Теперь ведь геологи пишут книги в сравнительно узких рамках — каждый по своей специальности. Это обычно учебники, пособия, руководства и справочники отраслевого характера. В Вашей же книге удачно совмещены теоретические основы и методические указания. Единственная беда, что ее пришлось очень обкарнать из-за недостаточного листажа»¹⁰. И в другом письме: «Выявлять, изучать, разбуривать, обрабатывать и т.п. геологическую структуру или какой-нибудь рудоносный интрузивный массив, не понимая их морфоструктурных и генетических особенностей, с достаточным успехом невозможно, хотя бы пользуясь самыми четкими практическими методическими указателями»¹¹.

Вакар предлагал назвать 3-е издание «Теоретические основы и полевые методы геологии».

Папе нужно было знать мнение как практиков, так и преподавателей вузов о структуре «Руководства» и о полноте сведений в нем. Из письма к Е.А. Киреевой:

«У меня с третьим изданием пока еще не оформилось. В ноябре в Геоморфологической комиссии Географического общества будет стоять мой доклад по поводу моей работы — хочу проверить себя, услышать

 

мнение товарищей по работе — ведь книга написана для тех, кто хочет стать геологом. Быть может, нужно больше уделить внимания методической работе. Меня только удивляет, почему четыре разных представителя, подготавливающих молодежь: профессор С.С. Кузнецов — заведующий кафедрой в ЛГУ, Н.В. Огнев — завед. кафедрой общей геологии ЛГУ, Н.М. Архангельский — зав. каф. географии в Герц, пединституте, проф. В.И. Серпухов — зав. каф. общей геологии Горного ин-та — мне не ответили ни на посланную книгу, ни на мое письмо рассмотреть ее на своих кафедрах. Секретарь кафедры общей геологии написал мне письмо и просил прислать от издательства [запрос на] отзыв — тогда оплачивается эта работа — оказывается, их интересует вопрос "подработать", а не по существу. <...> Параллельно с этим делом я прорабатываю текст своей книги, дополняю и улучшаю качество — готовлю к переизданию. Все мечтаю, что увижу третье издание»¹².

Вскоре выяснилось, что 3-е издание, если и будет издано, то только в 1968 году.

Одновременно с работой над «Практическим руководством» папа задумал написать монографию о Феодосии Николаевиче Чернышеве, известном палеонтологе, исследователе Урала и Северной Европейской части России, а также участнике экспедиции по градусному измерению на острове Шпицберген. Академик Ф.Н. Чернышев был первым большим русским ученым, который благожелательно отнесся к студенту Тюбингенского университета, пожелавшему отправиться самостоятельно в экспедицию в Уссурийский край. Когда в 1912 году в Геологическом музее открылась вакансия, Ф.Н. Чернышев пригласил папу на должность младшего ученого хранителя. Обоюдная симпатия связывала двух столь разных по возрасту людей.

Один из знакомых геологов, Юрий Александрович Анисимов, посвятил Чернышеву брошюру. Анисимов хотел вместе с папой издать теперь уже солидную книгу. Папа ему написал:

«Благодарю Вас также за предложение принять вместе с Вами участие в написании новой монографии, посвященной Феодосию Николаевичу. С Ф.Н. Чернышевым я был связан с 1908 года по день его печальной кончины. Принимал участие в его работах и переводил ему на немецкий язык его труды: «Брахиоподы Урала и Тимана», а также и др. работы;

 

я очень любил Феодосия Николаевича и глубоко его ценил и уважал и как исследователя, и как человека кристально чистой души!

Я мечтал посвятить Феодосию Николаевичу труд <...> полагаю, что имеющийся материал позволит дать более расширенное трактование неутомимой и кипучей деятельности Феодосия Николаевича. Ф.Н. еще при жизни передал мне свои дневники по Шпицбергену, которые я хотел опубликовать, и др.»¹³.

Свое намерение папа, к сожалению, не успел осуществить.

Его друг, Ю.П. Деньгин, имел коллекцию шлифов, образцов минералов и горных пород, собранную им для иллюстрации своих лекций. Они в совокупности с книгами, периодикой и картами представляли большую ценность для учебного процесса, но лежали без применения у него дома. Используя свои связи, папа взялся их предложить какому-либо институту. Юрий Павлович внезапно умер в вагоне поезда, возвращаясь от папы. Надо было торопиться с продажей коллекции. Папе удалось в конце концов найти индустриальный институт в Тюмени, который заинтересовался этими материалами, и организовать их отправку¹⁴.

В 1965 году предстояло отметить 35-летие промышленного освоения Хибин и 45-летие со дня первой экспедиции Александра Евгеньевича Ферсмана. Академия наук готовилась выпустить сборник воспоминаний, посвященный А.Е. Ферсману. Папе предложили принять в нем участие, и его статья «Открыватель Хибин» была помещена в сборнике. Воспользовавшись юбилейными датами, папа посчитал своевременным и справедливым увековечить в Хибинах память замечательного ученого — присвоить новому городу в окрестностях Кировска имя Ферсмана и установить ему памятник. В переписке с вдовой, Екатериной Матвеевной Ферсман, он получил одобрение своей идеи.

На протяжении двух лет (1964—1966) папа обращался к разным лицам и в разные учреждения — от местных властей Мурманской области (к ней относились Хибины) и президиума Академии наук до главы правительства СССР Председателя Совета Министров А.Н. Косыгина со своим предложением об установке памятника «перед филиалом Академии наук, основанного А.Е. Ферсманом в 1930 году в виде научной горной станции». В письме к А.Н. Косыгину папа в том числе пишет:

 

«Условия работы [в 1920 году] были чрезвычайно тяжелыми. Никаких дорог вглубь тундры не было. Пробирались по топким болотам и каменистым осыпям, перетаскивая на своих спинах оборудование и скудное продовольствие. Карманы были набиты динамитными патронами. За недостатком обуви, ноги обматывались берестой и мешковиной. Не было ни палаток, ни теплой одежды. Самоотверженный труд и энтузиазм Александра Евгеньевича всех зажигал и побеждал все преграды. <...> Второй период 1926—1930 гг. — период борьбы за апатитовую проблему. Хотя и первооткрывателю его — А.Е. Ферсману удалось доказать огромное распространение и промышленное значение хибинских апатито-нефелиновых месторождений, но в реальность использования этих богатств тогда мало кто верил. Пришлось преодолевать косность официальных геологических учреждений, бороться за предоставление кредитов для усиления работ, с недоверием хозяйственников и мн. др. <...> Благодаря энергии С.М. Кирова, понявшего необходимость разработки недр Кольского полуострова для развития народного хозяйства <...> Совет Труда и Обороны принял постановление о выделении в 1930 году средств на строительство, закладку шахт, постройку обогатительной фабрики и основания города Хибиногорска, ныне Кировска.

Двадцать пять лет своей жизни А.Е. Ферсман беззаветно отдал Хибинам, продолжая исследования полезных ископаемых, изучая их свойства, производя исследования по флотации»¹⁵.

Из канцелярии Председателя Совета Министров довольно скоро письмо было переадресовано секретарю Мурманского облисполкома, о чем папу поставили в известность. Круг замкнулся. Еще год папа переписывался с властями Мурманской области, разыскивал ветеранов освоения Хибин, с их помощью надеялся получить поддержку своей идеи. Он также предложил назвать улицы города именами сподвижников А.Е. Ферсмана.

Папе не удалось добиться ни присвоения имени Ферсмана новому городу, ни установки ему памятника — якобы у страны на это не было денег. Лишь памятник С.М. Кирову украшал город Кировск¹⁶: значение ученого для страны — ничто в сравнении с ролью политического деятеля.

В 1960-е годы у папы завязались особенно тесные связи с архивом Академии наук. Он и раньше там много работал, теперь же у него просили

 

консультаций в связи с организацией тех или других фондов (В.К. Арсеньева, А.П. Карпинского, комментариев к переписке Ф. Нансена с русскими учеными). В это же время папа передал в архив письмо Нансена, которое у него сохранилось¹⁷. У сотрудников архива возникали вопросы по конкретным научным проблемам, связанным с Полярными странами. Папа с готовностью на них отвечал и в письмах и лично, часто бывая в архиве. Сотрудники архива, в свою очередь, с интересом отвечали и на папины вопросы, касающиеся содержания тех или иных фондов. Папа предлагал темы для разработки по материалам архива, как, например, «А.А. Бялыницкий-Бируля — путешественник», его просили написать воспоминания о В.К. Арсеньеве в связи с подготовкой фонда — папа с ним в свое время был знаком.

Еще в 1961 году директор архива Г.А. Князев послал папе официальное письмо с предложением о передаче во вверенный ему архив личного папиного документального фонда, представляющего несомненную ценность для истории Академии наук¹⁸. Ученый секретарь А.М. Черников предложил помощь в подготовке материалов для передачи в архив¹⁹. Тогда папа был к этому не готов, а когда спустя несколько лет, уже после смерти и Г.А. Князева и папы, надо было решать, куда направить папины материалы, то из-за крайней тесноты академический архив соглашался взять их только выборочно. Мне пришлось предпочесть архив Географического общества, который был готов принять папин документальный фонд в полном объеме.

Папины работы прошлых лет продолжали интересовать исследователей. Гидрограф Борис Георгиевич Масленников, занимавшийся топонимикой Дальнего Востока, узнал, что автор книги «Геологическое описание полуострова Муравьева-Амурского...» жив, и обратился к папе с просьбой, как к единственному человеку, могущему ответить на интересующие его вопросы по топонимике Японского моря. Он занимался составлением «Морского топонимического словаря», и его интересовало происхождение названий: кем, когда и в честь кого или чего каждый пункт был назван. Запрос включал 85 названий географических пунктов полуострова Муравьева-Амурского и близлежащих островов. Папа, как обычно, со вниманием отнесся к просьбе и ответил на все вопросы несколькими

 

подробными письмами. Кроме того, папа выслал свою монографию, которую Б.Г. Масленников на Дальнем Востоке найти не мог. Б.Г. Масленников был последним, кто поздней осенью 1967 года приезжал в Зеленогорск консультироваться к уже больному папе.

Другой исследователь — геолог Александр Васильевич Мельников — несколько лет (1964—1967) состоял с папой в оживленной переписке, но встретиться с ним так и не успел. Работая в Нижнеленском районе Якутии, он много раз обращался к изданиям КЯР. В связи с этим он разыскал папу. Чем глубже А.В. Мельников занимался историей геологических исследований в Якутии, тем больше у него возникало вопросов, в том числе и о работах Э.В. Толля, К.А. Воллосовича и других. А.В. Мельников писал, что монография о Э.В. Толле стала его настольной книгой: «...Остается Вас от всего сердца благодарить за столь большой и настойчивый труд в стремлении дать полную и исчерпывающую характеристику жизни и деятельности Э.В. Толля»²⁰. Он сожалел только об отсутствии именного и географического указателей, а также карт. Александр Васильевич не знал, что издательство сократило текст монографии и отбросило весь справочный аппарат. Он побуждал папу писать статьи в якутские газеты и журналы и о КЯР и об отдельных исследователях, работавших в КЯР, и подготовить свою биографию «с научным уклоном». А.В. Мельников просил папу подробно написать о булунском восстании якутов в 1929—1930 годов, об аресте и остальном, связанном с обвинениями ГПУ, — это, по его мнению, необходимо для восстановления папиного доброго имени, «чтобы эти печальные для Вас времена обернулись бы теперь другим лицом»²¹.

Папа не хотел ворошить прошлое, да и славы никакой ему не надо было. В свое время он вложил и ум и душу в изучение Якутии, в ответ же получил унижения и нелепые обвинения. Папа, ссылаясь на большую занятость, послал Александру Васильевичу лишь статью Н.Ю. Загорской и фотографию, опубликованные как раз в это время в «Известиях ВГО»²². Но Мельников не унимался, ему нужен был еще список печатных работ, научных и правительственных наград (последних у папы и не было). В конце концов Мельников сам составил список главных изданных работ папы. Он подготавливал труд о Якутской комиссии 1925—1930 годов и роли папы в деятельности этой комиссии.

 

Неистощимый энтузиазм геолога и историка увлекли Александра Васильевича несколько в сторону — его заинтересовало становление советской власти на севере Якутии, так как оно не имело объективного освещения в литературе. По той или другой причине он не завершил своих исследований по истории геологических экспедиций в Якутии: издать ему ничего не удалось.

В 1974 году, как он мне об этом писал, к 90-летию папы А.В. Мельников сделал доклад на совместном заседании Полярной комиссии и отделения истории географических знаний и исторической географии Московского филиала ГО СССР: «Полярный исследователь П.В. Виттенбург». К 100-летию со дня рождения папы в 1984 году он там же сделал прекрасный доклад о папе: «Вклад П.В. Виттенбурга в работы Якутской комиссии АН СССР. 1925-1930».

 

Домашняя жизнь в этот период была сложной. Первые два с половиной года хозяйство в Зеленогорске вела Люда. Добрая, отзывчивая, тактичная, своей молодостью и ненавязчивым вниманием она скрашивала часы папиного одиночества. Папа в сопровождении Лиски часто ходил на кладбище. По возвращении его всегда ждал горячий обед, а дом был прибран и согрет. Через день и в выходные дни приезжала я. Папа так же, как недавно делала мама, встречал меня недалеко от вокзала. Лиска, едва услышав мой голос, неслась навстречу.

Летом Люда пригласила папу навестить ее родные края — деревню, находящуюся недалеко от Опочки и Пушкинских мест Псковской области. Вместе со своей младшей внучкой Олей, дочерью Ники, и в сопровождении Люды они отправились в путь. Их радушно встретила мать Люды, приветливая хлебосольная женщина. Завязалось знакомство, папа принял горячее участие в нуждах этой семьи, оказывал помощь в приобретении сена, поросенка, дров, хлопотал о проведении электричества в их деревню. Мать Люды жила с младшим сыном, ленивым и плохо учившимся мальчиком. Папа попытался пробудить в нем интерес к знаниям: в дальнейшем, переписываясь, журил его, требовал отчета о школьных делах, тот, отвечая, называл в письмах папу своим другом и как будто искренне стремился исправиться. Но надежды не оправдались.

В конце лета 1963 года у папы появилась новая забота — это внук Игорь, сын Ники. Игорь не хотел учиться, вел себя из рук вон плохо. Ника отправила его в интернат, надеясь на благотворное влияние закрытого учебного заведения. Интернаты появились в это время по указанию Н.С. Хрущева. Предполагалось, что, наподобие дореволюционных, они будут формировать достойных сынов отечества. Но из этого, конечно,

 

ничего не получилось: воспитывать-то было некому, реальная культура преподавательского персонала не соответствовала задачам. Игорь разболтался еще больше. Ника в отчаянии готова была от него совсем отказаться. Папа, жалея Нику, предложил взять Игоря к себе в Зеленогорск.

Папа полагал, что строгая дисциплина, которую он хотел применить к внуку, пойдет ему на пользу. Игорю надлежало учиться в вечерней школе и работать. Папа договорился на Сестрорецком заводе (на военный завод Зеленогорска Игоря не брали), что его возьмут в цех на какую-то несложную работу с тем, чтобы он попутно научился какому-то ремеслу. В вечернюю школу, где уже училась Люда, Игоря приняли в 6 или 7 класс. Папа постоянно следил за его поведением и отметками, как и за успехами Люды, часто бывал в школе. Его избрали в родительский совет школы. Игорь почти не поддавался воспитанию. Ему не хватало ни воли, ни интереса к наукам. Много часов проводили мы с папой в душеспасительных беседах с ним, анализируя те или иные его поступки, но результат оказался минимальным. Тщетны надежды перевоспитать 15—16-летнего парня. Конечно, его представления о долге и чести были бесконечно далеки от дедушкиных. Его воспитала реальность совсем другой жизни и другого семейного уклада. Игорь в то время не смог оценить значения культуры и связанных с ней ценностей жизни. Чего нельзя было сказать о Люде: спустя много лет она считает, что самый счастливый период ее жизни — это жизнь в Зеленогорске.

Игорю предстоял призыв в армию. Теперь папа надеялся, что армия сможет его исправить. В то время о дедовщине еще не было известно. Из письма папы к Нике и Дню: «Единственное спасение — это не только не добиться отсрочки, а просить взять его досрочно в армию, где ему привьют дисциплину, а до армии взять его к себе в Белоостров. Я больше сделать с ним ничего не могу. У меня нет сил и здоровья бороться с его недостатками, которых много»²³. У папы Игорь прожил два года и пошел в армию.

Эти годы отмечены еще двумя неприятными событиями.

Жилищный отдел Ленгорисполкома решил нас лишить городской квартиры. Поскольку родители окончательно поселились в Зеленогорске, то еще при жизни мамы я посчитала для себя благом съехаться с семьей наших друзей — Наташи и Пармена Григорьевича Бираговых. Они бы тем самым увеличили свою площадь, а я бы имела на всякий случай поддержку. Для обмена жилплощади нужно было получить разрешение (всюду

 

царило недоверие и подозрительность в скрытых махинациях). Жилотдел при помощи районного суда надеялся провернуть изъятие квартиры. Это происходило зимой, сразу после смерти мамы. Папа и без того был подавлен, а здесь еще суд... Нужны были свидетели в защиту наших интересов. Ими с охотой стали директор библиотеки, где я работала, Л.Л. Раков и моя сослуживица Н.И. Удимова. Они подтвердили, что я часто дежурю в библиотеке во вторую смену, работа кончается в 11 часов вечера, а на следующий день начинается в 9 часов утра. Учитывая это обстоятельство и тот факт, что папа после заседаний в Географическом обществе тоже поздно освобождается, суд постановил: требование жилищного отдела удовлетворено быть не может, так как ухудшит условия нашей жизни. Но обмен был запрещен.

Упоминая здесь о Льве Львовиче Ракове — директоре научной библиотеки Академии художеств с 1955 по 1963 гг. — времени ее расцвета, хочу отметить такой любопытный факт: Лев Львович, только что реабилитированный после второго ареста по «Ленинградскому делу» (20 лет тюрьмы) и восстановленный в партии, будучи интеллигентнейшим широкообразованным человеком, обладавшим глубоким умом, не терял веры в романтическую идею возможности построения справедливого общества в СССР под руководством КПСС. Ему представлялось, что партию для этого надо пополнить честными и порядочными людьми. Он настаивал, чтобы и я вступила в партию. Признаюсь, мне совсем этого не хотелось, не в силу четких, ясных убеждений политического характера, — не хотелось терять независимость суждений и претила привилегированность, которую давало членство в партии. Выглядело это нелепо и противно. На мое счастье, интеллигенцию в то время в партию не пускали, да и моя фамилия тому не способствовала.

Вторая неприятность случилась весной того же 1963 года. Меня вызвали в Большой дом. С трепетом пошла. Получила в окошечке пропуск, поднялась на указанный этаж, длинный коридор с плотно закрытыми дверями. Тишина. Нашла номер указанной мне комнаты. Около нее на банкетке сидели двое интеллигентных людей, разговаривали шепотом и заметно волновались. Села рядом. Их вскоре вызвали. Пробыли они там довольно долго. Затем вызвали меня. Большая комната. За пустым письменным столом сидела женщина. Официальным тоном предложила мне сесть. Строго спросила: «У Вас есть родственники за границей?» Я ответила: «Да, тетя, сестра моей мамы». Вопрос: «Что Вы о ней знаете?» — «Ничего». — «Так вот, она запрашивает о своей сестре Зинаиде Ивановне. Разыскивает ее». Я сказала, что ее сестра, моя мать, умерла несколько месяцев тому назад, и ее не оставляло желание что-либо узнать о своей сестре, но было негде, а теперь... Я спросила,

 

можно ли ей послать посылку или она, возможно, нуждается в деньгах? В ответ я услышала сказанное с презрением: «Они там ни в чем не нуждаются!» Я настаивала, что ей мы можем помочь, надо узнать, что ей нужно. На вопрос, хотим ли мы, чтобы ей был сообщен наш адрес, — предложила дать ответ в следующее посещение. Оказалось, меня вызвали в советское отделение Красного Креста. (Где же ему быть, как не при НКВД?)

Надо же было получить известие от тети Тали, когда мама уже умерла... Мы с папой решили непременно сообщить наш адрес. Во вторичный приход мне строго заметили, что я, оказывается, имею родственников не только на Западе, но и на Востоке — словно международная шпионка (имелся в виду пропавший без вести в Северной Корее мой муж).

Скорее всего, наш адрес Наталии Ивановне так и не сообщили — никаких известий от нее мы не получили. Спустя года два пришла открытка на адрес В.Е. Ляхницкого — друга юности мамы и Тали — от Вольдемара Пузино, сына тети Тали. Вольдемар нашел этот адрес в бумагах своей матери. Он писал, что мать скончалась после продолжительной болезни, приковывавшей ее к постели в течение пяти лет. Ей хотелось хотя бы что-то узнать о судьбе своей сестры. Из открытки выяснилось, что они жили во Франкфурте-на-Майне. Письмо, посланное нами Вольдемару, осталось безответным. Много позже, когда туда смогли поехать наши знакомые, найти Вольдемара им не удалось.

Тем временем папу ожидало полное одиночество. Люда, помощница по хозяйству, разумный человек строгих жизненных принципов, окончив школу, задумала построить свою собственную семью. У нее было много поклонников, но она тщательно выбирала себе спутника жизни. Папе пришлось принимать участие в оценке кандидатур. Однажды, когда уже выбор остановился на одном из молодых людей, приехали на смотрины его родители. Люда не хотела выступать в роли домработницы. Здесь не обошлось без маленькой инсценировки: она предстала в виде барышни — папиной дочки, а я заняла ее место. Гостей принимали на веранде, вели беседу, я подавала чай. Смотрины прошли весьма успешно, участники остались довольны друг другом. Потом его родители смеялись, так как перемена ролей была им очевидна.

Люда ушла в свою собственную жизнь. Шел 1965 год... Мы упорно искали Люде замену, но тщетно. Летом было проще — не надо топить котел и кто-нибудь гостил у нас. На часть отпуска из Сибири приезжала Люся с мужем. Их дети уже жили в Ленинграде. Наташа, старшая, заканчивала ЛГУ, сдавала госэкзамены на физическом факультете, одновременно заканчивала рисовальные классы при институте имени И.Е. Репина. Веруся, младшая, желая идти по стопам бабушки, сдавала вступительные

 

экзамены в 1-й Медицинский. С первой попытки ей не удалось пройти по конкурсу. Тогда она поступила санитаркой в хирургическое отделение одной из клиник. На следующий год поступила и была зачислена в институт на стоматологическое отделение. Наташа со своими подругами часто навещала дедушку.

Никина семейная жизнь оживилась, так как Дий Михайлович увлекся пением. В клубе имени Цюрупы в эти годы знаменитый Н.К. Печковский вел вокальный класс. Заниматься у Печковского было настолько интересно, что возвратившись в Ленинград, Люсин муж Николай Михайлович, также осмелился стать учеником известного певца. У Дии обнаружился баритон, а у Коли — тенор. Первый тяготел к оперному репертуару, второй — к русскому романсу. Они брали уроки вплоть до смерти Печковского (1966).

В это лето неожиданно нашлась Татьяна Павловна Дон, папина секретарь во времена Якутской комиссии Академии наук. Более тридцати лет они ничего не знали друг о друге... Встреча была трогательной. Татьяна Павловна жила вместе со своей сестрой в маленьком белорусском городке. Обе старушки очень нуждались. Папа всячески старался помочь им.

Бывала у нас и Елена Александровна — ученый-ботаник, вдова профессора Бориса Николаевича Городкова. Она привозила папе всякие редкие растения. Папа помогал ей с установкой памятника на могиле ее мужа.

Чтобы скрасить папино одиночество, часто приезжали в Зеленогорск мои сослуживцы — Н.Е. Белоутова, Л.Ф. Галич и Н.И. Удимова. Нина Иллиодоровна, сибирячка, образованный человек с феноменальной памятью, задушевная моя подруга, особенно часто бывала у нас, ее общество для всех всегда было желанно. Вот стишки, написанные ею по случаю папе:

Ах, в мире все сплошные перемены:

И замыслы меняются на пустяки —

Мечтала написать Вам ямбами поэму,

Дарю же ... безразмерные носки.

Или:

Дарю Вам маленький предмет,

Невиданный за много лет.

Он «перочисткой» наречен,

Надеюсь, Вам потребен он.

Как-то в поезде папа встретил нашу старинную знакомую Марию Германовну Кинд, необыкновенно душевного и отзывчивого человека. Она всегда находила возможность принять участие и чем-либо помочь, разделить

 

заботы другого. В недавние годы потеряла взрослого единственного сына, мужа и сестру. В полном душевном смятении только что приняла предложение соединить свою жизнь со старинным знакомым, тоже недавно овдовевшим. Папа нашел в ее лице человека, который мог его вполне понять и, не оскорбляя памяти мамы, разделить с ним остаток жизни. Но было поздно, ведь она уже заключила брак с Н.Б.П. Этот запоздалый союз не оказался удачным, напротив, принес ей много огорчений. Она бывала у нас в гостях и приносила всегда с собою тепло и спокойствие. Во всех ситуациях оставаясь верным другом.

Папа говорил мне, что любит, когда к нему приезжают знакомые, и всегда умел совместить радушный прием с обдумыванием своих научных вопросов. Одиночество для него было тягостно, хотя еще при жизни мамы он днями, сидя за письменным столом, увлеченный работой или даже чтением, был сосредоточен и мало разговорчив. Видимо, одно сознание присутствия в доме близкого человека его вполне устраивало. Мама же жаловалась мне, что рискует разучиться говорить, так как не с кем перемолвиться словом. Находясь на верхнем этаже, вдруг слышит папин голос. Как хорошо, думает, значит кто-нибудь приехал — ан нет, папа разговаривает с Лиской...

Однажды мы с папой заметили, что какой-то серый зверь прячется под навесом в сарае. Едва приблизимся — исчезнет. Наконец увидели собаку, похожую на овчарку. Поставили ей миску с едой. Когда мы ушли, она все съела и тотчас стала нести сторожевую службу, как бы за харчи. Собаку оставили у нас и назвали ее Альмой. Благородная Альма была полна благодарности к папе. Она не отпускала его ни на шаг, всюду его сопровождала. Несмотря на протесты, она и меня провожала на поезд, лизнет руку у вокзала и бежит назад. Сделали ей будку под крыльцом веранды, и она там родила щенят. Щенята ее всякий раз обнаруживали породистость — то овчарки, то лайки, то колли. Всегда находились желающие получить от нее щенка. Лисочка не хотела терпеть соперницы — бросалась на нее, вцеплялась зубами в горло. Альма все спокойно переносила, и со временем Лиска примирилась.

Когда папа ходил на кладбище, его сопровождали обе собаки. Лиска не выносила страданий, с половины дороги незаметно поворачивала назад, Альма же шла рядом с папой, на кладбище садилась около его ног, никуда не убегала, возвращались домой они всегда вместе.

Папа в 81 год стал опираться на палочку, но оставался таким же стройным и элегантным. Приближалась зима. Лопнул котел отопления, сразу же замерз водопровод. Отогревал водопровод папа сам, котел же пришлось купить новый. Каменный уголь и дрова были приобретены еще

 

летом. Дом постоянно требовал ухода и каких-то починок. Вот когда папа пожалел, что не построил маленький домик с печным отоплением.

Поиски домработницы увенчались наконец хотя бы частичным успехом: согласие помочь по хозяйству дала пожилая женщина Евдокия Петровна, но предупредила, что будет уезжать домой в пятницу днем и возвращаться в то же время в понедельник и что не может одна вечерами оставаться в доме, так как ее обуревает страх. В результате папе пришлось отказаться от поездок на заседания Географического общества и вообще не отлучаться в вечерние часы. Вместе с тем, ссылаясь на плохое самочувствие, Евдокия Петровна частенько вообще не возвращалась из города. Тогда я или Мария Германовна приезжали приготовить обед впрок. Отопление дома оставалось на папе. В большие морозы ему приходилось вставать ночью подбрасывать в котел уголь. А потом и не заснешь...

Теперь папа был совсем один. Вставал рано, часов в 7—8. Почистив и растопив котел, приносил несколько ведер угля, дрова, попутно раскидывал снег с дорожек и только тогда садился за письменный стол. Его скромные привычки оставались неизменными: в 2 часа дня выпить стакан крепкого горячего чая, а после обеда часа два поспать. Лиска ложилась за дверью его спаленки, но как приходило время вставать, словно у нее были часы, она начинала громко стучать лапами, чесаться, поскуливать — одним словом, будить. Целый день папа оставался бодрым и работоспособным. Вечер. В камине пылают дрова, он садится в глубокое старинное кресло (еще бабушкино) с книгой в руках. Серенькая кошечка Мурка, явившаяся взамен пропавшего Тишки, устраивается на его плече, а на коленях укладывается Лиска — никто не хочет поступиться вниманием хозяина. Но эта мирная картина должна была скоро кончиться...

Уже поздней осенью 1967 года после продолжительной переписки тетя Нина (вдова дяди Вили) окончательно решила покинуть Киев и поселиться у нас в Зеленогорске. Ей нравился наш покой и тишина. Папе очень хотелось, чтобы она прижилась в нашей семье, нашла тепло, ласку и внимание и сама внесла женскую заботу, так недостающую в доме после ухода мамы. Итак, в октябре одна наша знакомая привезла тетю Нину в Зеленогорск с остатками ее имущества. Устроили ее в моей комнате, как самой теплой, я же поместилась внизу. Папа рад был окружить ее вниманием и заботой. Но не все оказалось так гладко, как хотелось.

В новом месте тете Нине даже малые обязанности по приготовлению утреннего завтрака оказались трудны. Как мы узнали позже, перемена места и условий жизни для пожилого человека чревата осложнениями. Действительно,

 

к беде неопытность ведет. Самочувствие тети Нины стало ухудшаться — склероз головного мозга быстро прогрессировал, но мы этого не понимали.

В один из холодных дней октября папа, идучи на кладбище, как всегда в сопровождении Альмы, решил сократить путь, перепрыгнув через ручей, и пройтись по только что проложенной извилистой дорожке на другом берегу. Ручей он перепрыгнул, но поскольку противоположный берег оказался заросшим густой травой, ногами попал в воду. Не обратив на это внимания, пошел дальше. Ведь сколько раз в Арктике ему приходилось проваливаться в ледяную воду в полыньях — и никаких последствий, даже насморка не бывало. Посидев у маминой могилки, наверное, более часа, вернулся домбй. Только тогда он переодел носки. В эти дни домработницы Евдокии Петровны не было, она прихворнула и осталась в городе.

День ото дня все сильнее папа стал чувствовать недомогание, но не хотел обращать на это внимания. Вызывали из города врачей, но те не могли понять, в чем дело, так как, кроме небольшой температуры, ничего не находили. Папа продолжал таскать ведрами уголь и шлак из котла. На мои просьбы нанять истопника он отвечал: «Я сам должен топить очаг». В декабре ему стало совсем плохо. Перед Новым годом Люсе удалось с помощью Е.Е. Шведе поместить папу в Военно-медицинскую академию. Врачи были внимательны, но диагноз поставить не могли, скорее всего, склонялись к раку легких. Я пыталась им доказать, что этого быть не может, так как папа не пил, не курил, большую часть жизни провел на чистом воздухе. Около него мы попеременно дежурили — Ника, Люся и я, а также Мария Германовна и опекаемая папой геолог Катя Любимова. Папа словно заклинание время от времени твердил: «Я жизнь люблю, я жить хочу». На вопрос — как самочувствие? — большей частью отвечал для нашего успокоения «хорошо», а иногда «коряво». Как-то мне сказал: «Держись Несмеловых — они тебе помогут» (это семья его племянницы Валиды Делакроа-Несмеловой).

29 января 1968 года в 12 часов дня его не стало. У его изголовья находилась Мария Германовна.