Глава тринадцатая

СЛУЖУ НА УЛИЦЕ ИМЕНИ ТОПОРКОВА

 

День победы встретил на Эльбе, в деревушке Альтограбово - туда перевели госпиталь. 16 мая был в Берлине, предстал перед военным комендантом района Тиргартен подполковником Топорковым. Не знал, что бургомистр переименовал одну из улиц, идущую от реки Шпрее до печально известной тюрьмы Моабит, в улицу Топоркова - в честь первого русского коменданта. Мало того, имя жены Топоркова Тамары носила теперь табачная фабрика и выпускала для советских офицеров папиросы под тем же названием, упакованные в красную коробку.

Меня определили в комендантский взвод. Патрулировали не только улицы разбитого города, но и следили за порядком, стояли часовыми у ворот мукомольного комбината. В нашем дворе

 

находился обширный подвал. Топорков отвёл его под гауптвахту. Проштрафившиеся очень скоро обратили внимание на кирпичную стену, сложенную без раствора. Разобрали, взору предстал богатейший винный склад. Штрафники незамедлительно продегустировали каждый сорт. Угостили и часового, сменив его на посту. После обильного виноизлияния часовой уснул сном праведника, спокойный за порядок на гауптвахте. На его беду проходил мимо него проверяющий посты старший лейтенант Сизов. Увидев спящего солдата, вынул из его карабина затвор и ушёл. Когда часовой оклемался, пришёл в ужас оттого, что проспал боевое оружие. Сообразив, чем это грозит, нырнул в караульное помещение, воспользовался беспечностью дежурного, вынул затвор из первого попавшегося под руку карабина и вернулся на место. Старший лейтенант Сизов, зная, какую оплошность допустил военнослужащий, сделал круг и вернулся к этому месту. Его остановил грозный окрик: «Стой! Кто идёт?» Сизов, не замедляя шаг, шёл прямо на него. «Пароль?» Лейтенант не ответил. И тогда часовой выстрелил. Пуля просвистела мимо уха проверяющего. На выстрел среагировал разводящий. Постовой доложил: «Задержал военного. Не знает пароля». Разводящий попытался поднять офицера, но у того пропал дар речи и от него слегка попахивало чесноком.

Разбирая ночное происшествие, комендант Топорков заключил:

— Неуставное поведение офицера могло закончиться для него трагически. Часовой формально прав, действовал по Уставу. Солдат, конечно, понесёт наказание, но только за нарушение караульной службы.

Солдат Козин умыкнул с товарного двора несколько бутылок спирта. Запомнил его по фронту, когда перед наступлением старшина разливал по кружкам наркомовские сто граммов. От этой утехи я отказался, Козин не растерялся, подставил алюминиевую кружку и залпом выпил за моё здоровье. В чёрных глазах его сверкнула радость. Уже тогда страдал алкоголизмом и побороть недуг самостоятельно не мог. И в этот раз перед обедом разлил по гранёным стаканам ворованный спирт, выпили четверо. Шофёр коменданта остановился на полстакане: «Неприятный какой-то...» Результат не заставил себя ждать. Козин потянулся за второй бутылкой, но она выпала из его рук и со звоном покатилась под стол. Сам он вслед за ней рухнул, изо рта пузырилась кровавая пена. Так бесславно завершил свой жизненный путь на чужбине солдат Козин. Шофёра и ещё одного солдата спасти не удалось. Выжил только рядовой Ваня Колосков. Видел его после комиссовки - потерял зрение, за пять метров едва различал

 

товарища. Так калекой и уехал домой. Врачи установили причину беды - ядовитый древесный спирт.

По требованию советской стороны американцы и англичане отвели свои войска из Тюрингии и Виттенберга, которые они заняли в нарушение Крымской договорённости. Вслед за этим в Берлин прибыли оккупационные части войск США, Англии и Франции и персонал административных органов Контрольного совета. Личный состав нашей комендатуры передали военной комендатуре Потсдама. Но пятерых нас оставили в Тиргартене. Рота англичан заняла почти всё здание, оставив нам комнату. Англичане взяли под охрану все оставленные нами объекты. Перед нами была поставлена задача: продолжать патрулирование, следить за обстановкой и докладывать обо всём коменданту Потсдама. Командовал отделением сержант Малыгин.

Главы правительств четырёх держав готовились к первой после войны конференции. Для её проведения в Берлине надлежащих условий не было. Жуков предложил ознакомиться с Потсдамом и Бабельсбергом. Потсдам меньше был разрушен, разместить там делегации можно. Привлекал внимание дворец германского кронпринца, расположенный в парке. Здесь было достаточно помещений для заседаний и работы многочисленных экспертов и советников. Пригород состоял из вилл, утопавших в зелени и цветниках. Его решили передать для расквартирования глав делегаций, министров иностранных дел, для главных экспертов и советников. Основным вопросом конференции был вопрос о послевоенном устройстве стран Европы и - главным образом -переустройстве Германии на демократической основе.

Район Тиргартена перешёл в состав английской зоны Берлина. Вслед за британцами там появились военные из Канады, Италии, Франции. Патрульную службу приходилось совмещать. Помню, как однажды патрулировал вместе с немолодым британцем. Было ему за сорок лет, на пальцах объяснил мне, что дома у него растёт такой же сын, как я. Завернули в Альтмоабит - ту страшную тюрьму, где замучили Эрнста Тельмана и казнили Мусу Джалиля, народного поэта Татарстана. Тюрьмы всегда и везде строились на века. Пример тому - Моабит. Вместе с тюремным двором и надворными постройками она занимает городской квартал. Во время бомбёжки бомбы большой разрушительной силы угодили в главный корпус здания, но пробили перекрытия лишь двух верхних этажей. В распахнутой камере увидели пристёгнутые к стене нары, скорее напоминавшие верхнюю полку плацкартного вагона. В бетонный пол встроены железный столик и табуретка. Одна из камер превращена в хранилище женских волос. Другая - в склад одежды: на куртках и свитерах знакомые бирки «Ost»,

 

такие носили советские военнопленные и мирные люди, насильственно угнанные на принудительные работы. Третья камера хранила не одну тысячу ботинок, сапог, тапочек. Сколько же человеческих жизней оборвалось здесь!

Тюрьму покинул с тяжёлым чувством. Хотелось с кем-нибудь поделиться увиденным. Неожиданно меня и британца поприветствовал проходящий мимо итальянский патруль. Четверо карабинеров присели на парковую скамейку, пригласили нас. Жестами мы объяснили, что только что побывали в тюрьме, в горле комок стоит. Вспомнил рассказ штабного офицера 60-й армии Первого Украинского фронта, которая овладела городом Освенцим и заняла территорию концентрационного лагеря. Перед нашими бойцами предстала чудовищная картина фашистского варварства. Более трёх десятков складов были забиты одеждой узников. Только в шести из них было обнаружено около 1,2 миллиона комплектов верхней и нижней одежды замученных, а на кожевенном заводе лагеря найдено семь тонн волос, снятых с голов 140 тысяч женщин. Экспертная комиссия установила, что только в этом лагере было уничтожено не менее четырех миллионов русских, поляков, французов, югославов, чехов, румын, венгров, болгар, голландцев, бельгийцев, представителей других народов.

На другой день, прогуливаясь вечером с приятелем-британцем по набережной Шпрее, вновь повстречали итальянцев, уже знакомых нам. С ними на этот раз были сержант-француз и миловидная девушка, как потом оказалось, его родная сестра. Британец первым протянул руку «макаронникам»: «Бона сэра!». Итальянцы дружно встали, крепко пожали нам руки. Я знал уже, что все они в конце войны находились в Северной Италии и служили в одном гарнизоне, в семи километрах от которого развёрнута немецкая часть в триста штыков. На исходе войны итальянцы боялись, что со дня на день появятся у них фрицы и разоружат. Так бы всё и произошло, противостоять немцам они не могли. Карабинеры пошли на тактическую уловку: освободили из плена 270 русских и передали им оружие. К удивлению, русские вогнали в винтовки только по одному патрону, объяснив: «Жаль тратить патроны. Один патрон - один фриц!» Когда гитлеровцы появились, по сигналу дали залп. Более половины фашистов пали замертво, шестьдесят сдались в плен.

Утром сержант Малыгин объявил, что в Тиргартене живём последний день, завтра перебираемся в Потсдам. Патрулирование с англичанами провели по сокращённой программе. Я обладал трофейным фотоаппаратом, сделали общий снимок. Более полувека прошло, а старая, чуть тронутая временем фотография на-

 

поминает мне далёкую беспокойную молодость. На старом месте, на берегу Шпрее поджидали нас все те же весёлые итальянцы и француз с сестрой. С сожалением друзья узнали о моём отъезде. Стали обмениваться адресами, приглашать друг друга в гости.

— Что Шпрее, видал бы ты нашу Сену! А Елисейские поля - сколько там тюльпанов! Приезжай, рады будем.

Про себя подумал, видели бы вы, как лён цветёт в поле, как по нему гуляет ветер и волну за волной гонит в бескрайнюю синюю даль, волнуя сердце.

— И всё же красивее Италии ни одной страны в мире нет! - перебили французов итальянцы. - Нет уж, сначала к нам. Мы ведь вам, французам, Наполеона в императоры подарили, а вы не уберегли... А он ведь гений! Такие раз в сто лет рождаются, - и обратились за помощью к британцу. Англичанин кивал головой: «О, йес!» - «Да, да!»

— А девушки!

— В части женского вопроса получилось, как на сессии ООН, — «к единому мнению стороны не пришли».

Ударил гром, дождь полил как из ведра, набережная опустела. Но скоро выглянуло солнце, и я вернулся к заветной скамейке. Ни души. Словно из-под земли выросла радуга и цветным золотым арочным мостом соединила берега Шпрее с городской окраиной. Словно золотой мостик пролёг от Германии в сторону России. Хотелось птицей взмыть в небо и улететь в родные края.

Кто-то ласково провёл ладонью по моим волосам. Оглянулся: передо мной стояла та самая француженка. Запомнил её имя - Эпиза, родом из Мармонда. Немцы расстреляли её отца - скрывал в доме двух русских военнопленных, бежавших из лагеря. Приехала навестить брата, служившего сержантом во французской армии. По случаю приезда сестры командование дало ему десять дней отпуска. Видя моё смущение, девушка поняла, что я ещё не целован. Моё лицо заливает краска, а может, и не краска, а отсвет радуги? Элиза поцеловала меня в щёку, лицо ещё больше загорелось. Не успел сообразить, как отреагировать на ласку, а француженка, изящно переставляя ножки, ушла в сторону парка. Не оглядываясь, помахала на прощанье белой ручкой. Вздохнул: «Бонжур, мадам!»

В Потсдаме принял нас комендант города полковник Верин. Не сводил с него глаз. Когда четверо из нас получили назначение в роту охраны, и очередь дошла до меня, заволновался

— Где раньше служил?

— В 185-й стрелковой дивизии, - и выпалил, - в вашей дивизии, товарищ полковник!

 

Комендант внимательно посмотрел на меня, заглянул в мой послужной список и улыбнулся. Вызвав старшего лейтенанта Кобцева, распорядился:

— Григорий Лукич, принимай пополнение. На пересыльный пункт требуется писарь, думаю, рядовой Шалай Иван Иванович в самый раз будет: молод, энергичен, армейской службой не избалован.

Пока шли в дежурную часть, узнал, что старший лейтенант родом из Белева, небольшого городка в Тульской области, заведует гарнизонной гауптвахтой. Недавно обзавёлся семьёй, с женой Таисией снимают отдельную квартиру.

Главное здание военной комендатуры занимало красивое двухэтажное здание, чудом уцелевшее во время бомбёжек. Зияла только над входной дверью дыра от снаряда. Перед самой конференцией заложили её кирпичом и снаружи прикрыли круглым двухметровым полотном с барельефом Ленина и Сталина. Цоколь здания отведён под гарнизонную гауптвахту. Здание обнесено забором, фасад - красивой кованой решёткой, три другие стороны - каменной стеной в три метра высотой. Во дворе разбит цветник. В беседке офицеры коротали свободное время за шахматной доской. Одну партию в день играл полковник Верин. Играл хорошо. Вспомнив школьные шахматные баталии, я дерзнул сразиться с полковником. И выиграл! Наблюдавший за игрой старший лейтенант Кононов вслух заметил:

— Рядовой Шалай, в этой партии вы допустили ошибку.

Полковник заступился за меня:

— Наоборот, играл толково, потому и выиграл.

— В том и кроется его ошибка. Тактическая...

Верин усмехнулся:

— Для настоящего спортсмена авторитетов не существует.

В старинном особняке через улицу комендатура занимала две квартиры. Дежурный комендант регистрировал прибывших военных, проверял документы, одних отпускал, кое-кого оставлял до выяснения. У задержанного изымались ценные вещи, документы. Я составлял акт в двух экземплярах под копирку, один вручал подозреваемому, и его отправляли на гауптвахту. Ценности вместе с актом хранились в сейфе. Каждое утро дежурный офицер уходил на доклад к полковнику Верину, там и решалась судьба задержанного.

Под пересыльный пункт комендатура арендовала на Кройцштрассе у господина Ненингера большой зал на первом этаже. Здесь собирались солдаты и сержанты, отставшие по какой-либо причине от своих подразделений. На них я тоже оформлял документы и вместе с сопровождающим отправлял в Фюрстенвальд.

 

Командование Группы советских войск в Германии о нас заботилось - питание хорошее, обмундирование новенькое. Правда, роту охраны поначалу обули в ботинки с обмотками. Но когда в таком виде солдаты появились в городе, заставили снять и переобуться в сапоги. Нательное бельё, простыни и наволочки меняли каждую субботу. При казарме имелась душевая, где можно было хоть каждый день мыться. Мне разрешили купаться в городской бане. При комендатуре имелась санитарная часть и парикмахерская. Офицеры в неё не ходили, пользовались услугами городской. Газеты и журналы приходили регулярно, мы были в курсе всего, что происходило в Союзе и в мире. В зале, где проводили занятия офицеры, по воскресеньям крутили кино. Смотрели все, кто был свободен от караула. И с деньгами в порядке: рядовой и офицерский состав получал от Наркомата обороны жалованье в двойном размере. Платили рублями, кроме того, давали марки, так называемую «оккупационную надбавку».

Хотя и числился я за ротой охраны, но на казарменном положении не был - не знал ни подъёма, ни отбоя, караульной службы не нёс, жил отдельно на квартире. Сдружился с Сашей Голиковым, украинцем с Полтавщины, киномехаником. Познакомился с ним в Тиргартене и дружбу продолжил в Потсдаме. Водил Саша меня в город в немецкие кинотеатры, где шли наши фильмы с субтитрами на немецком языке. Кинолента «Без вины виноватые» с Аллой Тарасовой и Владимиром Дружниковым имела громадный успех, а вот «Член правительства» с Верой Марецкой в заглавной роли такого ажиотажа не вызвала, шла при пустых залах. Я любил трофейные фильмы - за их весёлость, музыкальность, за то, что без политики. По несколько раз бегал смотреть «Богему», «Летучую мышь», «Карман, или Андалузийские ночи» Запали в душу американские ленты «Серенада солнечной долины», «Сестра его дворецкого», «Мужчины в её жизни». С удовольствием вспоминаю работы итальянских мастеров кино - «Утраченные грёзы», «Девушка из Неаполя». Запомнился английский фильм «Леди Гамильтон» и японский - «Чио-чио-сан».

В необычном для себя жанре выступали гастролировавшие у нас артисты Одесского театра музыкальной комедии, блистал молодой Михаил Водяной (помните его Попандопуло?) На сцене Дома офицеров они не только пели и танцевали, но и показывали фокусы, которые для меня остались загадкой и по сей день.

Событием стал приезд в Германию мастеров кожаного мяча из Центрального спортивного клуба армии. Столичные футболисты встретились с командами танкистов, авиаторов, артиллеристов. В Вердере дислоцировалась Вторая воздушная армия под командованием генерала Руденко. Четвёртым воздушным корпу-

 

сом командовал сын Сталина Василий, яростный поклонник футбола. Не сидел, всю игру носился у кромки поля - кричал, давал советы, нервничал, когда не выполняли его команды типа: «Пасуй Федотову!», «Передай Боброву!», «Подстрахуй вратаря!» А когда выскакивал на поле, арбитр, не останавливая игры, требовал, чтобы полковник покинул игровую площадку- Но как ни старался сын грозного вождя, «крылышки» проиграли. И вот на поле вышла сборная советских войск в Германии, тут уже и я, и Саша Голиков занервничали - от комендатуры играл старший сержант Ваня Абызов. Ждали победы, но москвичи переиграли наших футболистов с разгромным счётом.

С царских времён сохранилась в Потсдаме русская колония. Мы разыскали это уникальное местечко. Время здесь словно остановилось в восемнадцатом веке: усадьба напоминала нашу северную деревню, бревенчатая изба срублена топором, у церкви - золочёные купола, усадьбу опоясывает частокол. Второй свой визит посвятили православному храму. Было три часа по полудни, но служба шла. Прихожан немного, человек пятнадцать. Соблюдая обычай, задержались у алтаря, трижды с поклоном перекрестились. С благоговением рассматривали древние иконы, богатое внутреннее убранство. Были мы в военной форме, вероятно, потому обратили на себя внимание. Подошёл священник, сделав небольшой поклон, предложил присесть. Под расписным куполом многочисленными свечами сияла люстра. Свечи горели на золочёном паникадиле в центре зала - тонкие, пахнущие ладаном, они поставлены были русскими людьми в память о родных и близких.

Выходя из Божьего храма, обратил внимание на надгробные камни. Надпись на одном гласила: «Здесь покоится прах князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова». На втором указано, что тут упокоена душа супруги его княгини Софьи. Были и другие камни с надписями.

При подготовке к Потсдамской конференции началась извечная спешка с приведением в порядок территорий, зданий, путей движения. Маршал ПК. Жуков выделил многочисленные отряды и команды инженерных частей. Работа шла 24 часа в сутки. Тыловики в короткий срок проделали колоссальную работу. Во дворце капитально отремонтировали 36 комнат и конференц-зал с отдельными входами. В городском парке соорудили множество клумб, высадили десять тысяч различных цветов, сотни декоративных деревьев. Привели в порядок не только аллеи и фонтаны знаменитого парка, но и запустили в водоёмы золотистого карпа. К 10 июля всё было закончено.

В парк тянуло с первого дня, как побывал. Вырос я в глухой

 

деревне, а с такой чарующей рукотворной красотой встретился впервые. Вход в Сан-Суси, в замок, во дворец кронпринца был свободный. Можно было часами любоваться настенными росписями, панно, картинами, выполненными величайшими мастерами живописи, гобеленами редкой ручной работы.

Однажды во второй половине дня, менее занятой по службе, заглянул к дежурному. У него толпились офицеры, желающие получить разрешение на проживание в гостинице. На меня обратил внимание один из гостей:

— Случаем не из Белоруссии?

— Здесь много белорусов служит, — ответил уклончиво, подумал, неужели по говору догадался.

— Да не из Морговщины ли?

Господи, как сразу не опознал в нём учителя немецкого языка из соседней Алексеевки! Ну, конечно же, это Матюшонок Михаил Титович. Его родная сестра замужем за одним из моих земляков, в нашей деревне и виделись. В военной форме он совсем не был похож на сельского учителя. Предложил ему ночлег у себя. Попрощавшись с офицерами, мы отправились в столовую, а оттуда на квартиру. Говорили долго и горячо. Из его рассказа узнал, что всю войну прослужил он переводчиком при штабе фронта. Сгодилась учёба в московском институте иностранных языков. Утром повёл земляка в Сан-Суси, показал и городские достопримечательности. Расстались у гостиницы, где дожидались его офицеры штаба. Следующая встреча состоялась нескоро - в середине пятидесятых в Минске.

У нас - ЧП. Военная комендатура за время обысков и облав собрала несметное количество разного вида оружия. Только пистолетов набралось триста штук. Навалом они лежали в углу казармы. Нужно было что-то делать с этим арсеналом. Штаб Советских оккупационных войск направил к нам специалистов - определить, что годится для дальнейшего использования, а что надо уничтожить. Командированные майор Н. и капитан М. (так их назовём) пригласили в понятые командира комендантской роты старшего лейтенанта Дронова и старшину Панина. Капитану М, приглянулся бельгийский «Вальтер» на козьей ножке: «Этот себе возьму». Он вынул обойму, повертел пистолет в руках, нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел, пуля наповал сразила старшего лейтенанта. В стволе «Вальтера» остался боевой патрон, на что капитан не обратил внимания. Видя, как ему казалось, безвыходную ситуацию, капитан выхватил из кобуры парабеллум и попытался застрелиться. Но старшина роты сбил его с ног, навалился всем корпусом и отнял боевое оружие. Майор помог связать армейским ремнём руки, и вдвоём они доставили капи-

 

тана в камеру предварительного заключения.

Жаль было старшего лейтенанта - войну от первого до последнего дня - прошёл без царапинки, недавно вернулся из отпуска, привёз из Ленинграда молодую жену. Похоронили Виктора Дронова рядом с братской могилой воинов, павших в бою при взятии Потсдама.

Одна беда не угасла - другая разгорелась. Солдат роты охраны, позавтракав, почувствовал себя плохо и от несения караульной службы отказался. Старшина отправил его в санчасть. Но он ушёл в казарму, лёг в постель и под одеялом застрелился. Обыскали его вещи и в кармане нашли письмо из дома, порванное на кусочки. Когда сложили, поняли, что оно и стало причиной смерти.

У комендантской роты охраны работы хватало. Каждый день доставляли задержанных, большинство из них - дезертиры, мародеры, насильники. Но это мелочь, попадалась и более крупная рыба - бандиты из так называемого «Пятого украинского фронта».

Патруль задержал однажды троих военнослужащих. Документы вроде в порядке, но не было увольнительных. Объяснили, что отстали от командира взвода, с ним ещё пять человек, мол, у него и находится групповая увольнительная. Когда для проверки попросили у старшего сержанта полевую сумку, он не подчинился. Всю тройку взяли на «мушку» и под конвоем доставили в комендатуру. Вытряхнули из сумки на стол восемь наручных часов и пачку накладных на получение продуктов. Бланки изготовлены типографским способом, не заполнены, но с печатями и штампами. Ответ всё тот же: «Сумка не моя, принадлежит лейтенанту Вишневскому. Его и ищите». Дежурный по комендатуре принял решение задержать всех троих до выяснения. К концу дня старший сержант запросился к врачу. Конвоир повёл в санчасть четырёх сокамерников. Первым вышел старший сержант и спрятался за открытой дверью. Когда группа свернула налево, он повернул вправо и сбежал. На свободе гулял недолго. Оперуполномоченный капитан Иванов добился признания от одного из задержанных, тот и назвал адрес, где скрывается старший сержант Садовский. Помог в обнаружении преступной банды и другой случай. Недалеко от Потсдама в деревушке Ланговище остановили легковой автомобиль с тележкой. На борту тележки виднелись следы крови. Хозяин объяснил, что возил на продажу в Берлин тушку поросёнка, кровь от него. Ему не поверили, пригнали машину в комендатуру. Вместе с шофёром в машине находилась жена задержанного фермера. Вызвав даму на допрос, следователь схитрил: «Муж ваш во всём сознался, дело за вами.

 

Расскажите честно всё, как было, отпущу на свободу». Конечно, она не знала, о чём говорил муж, и рассказала всё, что было ей известно. По словам жены, поросёнка купил русский сержант, деньги вперёд дал и сообщил адрес, по которому нужно доставить мясо. Адрес выходил один и тот же - Западный Берлин. Уходя, женщина добавила:

— На звонок дверь вам не откроют. Но рядом есть почтовый ящик, хлопните по нему три раза крышкой.

Два оперативных работника, переводчик и четверо солдат отправились по указанному адресу. Поднявшись на третий этаж, постучали крышкой почтового ящика. Дверь приоткрылась, молодая женщина спросила: «Кто нужен?» Этого было достаточно, чтобы лейтенант выдернул фрау на лестничную площадку. В квартире пировали пятеро, среди веселившихся был и старший сержант Садовский. Каково же было удивление оперативников, когда он предъявил документы на лейтенанта Вишневского. Дальше, как говорится, дело техники. Группу судил трибунал и по этапу отправил в Союз обустраивать Крайний Север. Смешно стало, когда узнал, что, выходя из немецкой квартиры, сержант попросил лейтенанта: «Прошу записать, что при аресте сопротивления не оказал». И такое бывает.

Братва гуляла. Эйфория победы витала в душах заблудших соотечественников. Патруль обратил внимание на офицеров, в стельку пьяных, с трудом покидающих увеселительное заведение. Обидно было, что на груди капитана сияла Золотая звезда Героя Советского Союза. К ресторану подкатили на «опель-адмирале» и любезно предложили подвезти до места. Машина остановилась у здания комендатуры. Захмелевшую компанию лично принял полковник Верин. По документам выходило, что все они служат в 84-м Минском миномётном полку.

— Но ваш миномётный полк давно отправлен в Союз и там рас формирован. Что скажете?

Приятели молчали. При досмотре вещей обнаружили гербовую печать и печать войсковой части, незаполненные различные бланки, наградные удостоверения. Из Наркомата обороны пришёл ответ, что в списках Героев Советского Союза имя капитана не значится. Компанию передали в руки офицеров СМЕРШа.

Обратил внимание на такую деталь. Когда в комендатуру доставляли наших военнослужащих, совершивших преступления на территории Германии, они, словно сговорившись, твердили: «А что делали немцы у нас в России?» За боевые заслуги у многих были правительственные награды, кто-то только что выписался из госпиталя. В один голос говорили: «Победителей не судят'», «Заклятый враг - враг вековечный».

 

А как вели себя военнослужащие штрафных батальонов? Из мест заключения уходили на фронт добровольцами. Но чьи грехи закрыты, а их - все наружу. Таких не страшила ни смерть, ни немецкий плен. Попав в западню, понимали, что отступать некуда - позади свои пулю пустят в затылок, заградотрядчики затаённо шли след в след, впереди - немцы. Последний патрон на себя не оставляли, но и голову под пулю зря не совали, берегли. Штрафников немцы боялись. Но и после войны добровольцев-лагерников в нашей стране не жаловали, за малейшую провинность срок мотали на полную катушку, и снова - сталинско-бериевские лагеря. А представьте себе одного такого добровольца, познавшего тяготы немецкого плена и освобождённого из лагеря. Один и в каше загинет. Имея в руках оружие, прибивался к таким же волкам, как сам. Держались обособленно, не допуская в стаю чужаков. Грабили, жгли, убивали. Совершив тяжкое преступление, уходили в Западную зону, залегали на дно.

Самыми несчастными из всех советских солдат и командиров оказались те, кто попал в плен к немцам. Нацисты считали их, как и всех славян, недочеловеками - Untermenschen, сгоняли в лагеря и предоставляли право умирать от голода и болезней, не освобождая при этом от физического труда. Наше правительство отнеслось к ним безжалостно, приравняв плен к предательству, и отказалось подписать Женевскую конвенцию о помощи военнопленным. Больше того, те, кому удалось бежать, и те, кто смог выйти из окружения, подверглись унизительным допросам НКВД. Кого расстреляли как шпионов, кого отправили в лагеря. Для них в Торгау была устроена пересыльная тюрьма, забитая под завязку. Здесь формировались эшелоны, почему-то прозванные «вертушками» - думаю, от просторечного «вертать», возвращать назад. Внутри вагоны устроены были так же, как бараки: двух-, трехъярусные нары, в центре печки-буржуйки, в углу параши. И таких «врагов народа» набралось в Германии более двух миллионов. Возвращались в Россию не воинами-победителями, а уголовниками. Были среди военнослужащих и проштрафившиеся: опоздание из увольнения в свою часть более чем на три часа наказывалось лишением свободы на три и более лет, а задержка из отпуска свыше суток тянула от пяти до десяти лет лишения свободы с отбыванием срока в исправительно-трудовой колонии.

В этих вертушках на встречу с Родиной ехали и малолетние граждане Советского Союза, насильственно вывезенные фашистами с оккупированных территорий. Нацисты и немецкая армия считали их рабами и нещадно эксплуатировали в интересах Германской империи. Победа пришла, но не для них. Тех, кому на момент освобождения исполнилось восемнадцать, записывали

 

в графу как добровольно уехавших в Германию и упекали на какую-нибудь пятьсот первую гулаговскую стройку - умнеть, набираться зрелости.

На смену фронтовикам стали прибывать новобранцы, призванные после войны. Первый такой поток встречали 9 июля. В тот день вызвал меня на беседу к себе полковник А. 3. Верин:

— Есть для тебя, товарищ Шалай, более ответственный участок службы. В Потсдам прибыло пополнение, присмотрись к ребятам, поговори по душам. Они твои ровесники, тебе легче будет подобрать человека на своё место. Введи его в курс дела и приходи за назначением.

Так и сделал, как советовал полковник. Покрутившись среди новеньких, остановился на Ване Волкове, курянине, призванном в Прохоровке, ставшей, благодаря танковому сражению, известной всему миру.

Приказом по комендатуре назначили меня заведовать офицерской столовой. Полковник напутствовал:

— Здесь главное честность и никакой разболтанности. Подписывая меню, проверяй, всё ли ушло по норме, нет ли утаивания. В твои обязанности входит не только учёт продуктов, но и горюче-смазочных материалов, - помолчав, добавил, - за чистоту в зале и на кухне тоже спрошу. С неотложными вопросами обращайся к прямому своему начальнику капитану Бессарабу.

Я не был бухгалтером, и до всего нужно было доходить своим умом. Перелистал приходно-расходные документы, выполненные до меня, понял, что к чему. Помню, заполнил первую накладную и, контролируя себя, десять раз перепроверил, всё ли сделал так, как нужно. Очень скоро все операции прихода и расхода выполнял быстро и без погрешностей. Служил я в главной комендатуре Потсдама, но в городе ещё были четыре районных. Приказом Верина все четыре административно-хозяйственных части теперь подчинялись мне - по учёту материальных ценностей. Разобрался и с этой нагрузкой. Капитан Бессараб и его заместитель лейтенант Валах в бухгалтерию не вникали, предоставив это право мне и не глядя подписывали документы.

Работа оказалась интересной, я быстро усвоил премудрости бухгалтерии. Кто-то скажет: не жизнь, а малина. Может, и так, но я не спал ночами, переживал. Комендант распорядился поселить меня в доме, где проживали офицерские семьи, в комнате на втором этаже. Окружение офицеров делало меня более собранным, деревенская робость сошла на нет.

В конце месяца сверстал первый сводный отчёт. Волновался так, что спина взмокрела. Два экземпляра представил на подпись начальнику АХЧ капитану Бессарабу, он чиркнул пером, не

 

поинтересовавшись, всё ли в порядке. Но отчёт должен быть ещё утверждён комендантом города. Полковник Верин проявил интерес к моему творчеству, остановился на некоторых цифрах, что-то прикинул в уме, но поправок не внёс, только спросил:

— Подписывать можно9

— Старался, товарищ полковник... - сказал и густо покраснел. Дальше - больше. Финансовый отчёт предстояло доставить в интендантскую службу советских оккупационных войск, расположенную в Карлсхорсте. Патруль подсказал, как отыскать эту военную организацию, в том здании до войны размещалось военно-инженерное училище. Обстановка в бывшем училище выглядела будничной. Побродив по кабинетам первого этажа, нашёл нужный. Среди офицеров, прибывших из других частей по такому же делу, солдатом был я один. Офицеры выходили с улыбкой на лицах, правда, кое-кто с досадой, что во второй раз придётся проделать неблизкий путь. Те, кто сдал отчёт, дожидались друг друга, чувствовалось - знакомы не первый день, вместе торопились в бар - обмыть важное для себя событие.

В одиннадцать часов принял меня подполковник финансовой службы. Бросив быстрый взгляд, поинтересовался:

— Кому раньше сдавали отчёт?

— Здесь впервые.

— Тогда присаживайтесь. Показывайте, с чем приехали.

Пробежав глазами по бланку, ушёл в архив и вскоре вернулся с материальным отчётом Потсдамской комендатуры. Сверил остатки с прошлым месяцем, цифры сошлись. Просматривая бумаги, делал расчёты с помощью логарифмической линейки. Я устроился на диване и со страхом следил за его действиями. На последнем бланке подполковник поставил свою подпись. У меня от сердца отлегло. Один экземпляр оставил себе, второй вернул мне.

В бар не пошёл, а добравшись до центра Берлина, отправился в Трептов парк. Там шли подготовительные работы по возведению мемориала памяти погибшим советским воинам. В душе каждого человека жило радостное чувство - чувство победы. Подвиг павших вдохновлял живых. От благодарного человечества, думал я, русский солдат заслужил памятник на века.

Мимо меня, лавируя между руинами, проносились машины. Над куполом рейхстага, изрешечённого осколками снарядов, развевалось красное знамя. Ставку Гитлера хотя и разбомбили, однако в её многочисленных комнатах и подземельях всё осталось целёхоньким - ковры любых размеров, кресла, стулья, столы... Здесь, в имперской канцелярии, прошла церемония подписания Акта о капитуляции. Комендант рассказывал, как пятнад-

 

цать красноармейцев с трудом подняли, скатали и погрузили 120-метровый ковёр из кабинета Гитлера. Немецкие генералы, которые когда-то ходили по нему докладывать фюреру о военных планах, шли по этому ковру капитулировать

До вечера успел побывать в своей комендатуре. Полковник Верин полистал отчёт и не найдя исправлений, дружески улыбнулся:

— Поздравляю вас, товарищ Шалай! Экзамен выдержал.

Все последующие отчёты представлял в интендантскую службу своевременно и замечаний не получал. На обратном пути задерживался в центре Берлина, смотрел, как идёт восстановление германской столицы. По призыву руководства советской администрации немцы вышли на разборы завалов. За это давали дополнительно продовольственные карточки. Интерес вызвал зоопарк, где представление давали птицы и звери. Восторгу не было предела. Однажды доехал до Бранденбургских ворот. Рядом, в Тиргартене, шумел и копошился как муравейник главный чёрный рынок. Подростки торговали американскими сигаретами, старухи предлагали небольшие кусочки масла, кулёчки чёрного кофе, был даже сахар. Торговали всем: от угля в вёдрах до мыла и аспирина. Цены баснословно высокие и надежды, что когда-нибудь они снизятся, никакой. По рынку бродили калеки - живые и жалкие тени минувшей войны. На меня нашла тоска, и я отправился на набережную Шпрее, остановился у заветной скамейки, присел, вспоминая недавнее прошлое. Но кругом были чужие лица, ни одного знакомого, друзей по оружию не увидел. Больше сюда не приезжал.