ПОСЛЕДНИЙ ДОЛГ
Летом 1959 года мы снимали дачу, на которой неохотно жил отец. Когда приезжала Агнесса, он жаловался на мою чрезмерную заботу и, смеясь, говорил:
– Майя готова повязывать мне на шею слюнявчик и кормить с ложечки! Меня тяготит ее забота!
Но в душе ему было приятно, и мы все отмечали улучшение его физического состояния.
Осенью приступы удушья участились и утяжелились.
Первого декабря во время очередного приступа отец скончался.
Его смерть для нас с сестрой была тяжкой утратой, может быть потому, что мы хоронили его второй раз – ушел из жизни после воскрешения...
Надо сказать, что Агнесса бережно хранила все его письма, документы и дневниковые записи. Они попали в мои руки, когда спустя двадцать лет умерла и она — последняя папина любовь...
* * *
Второго ноября 1988 года я впервые прочла несколько слов о своем отце в еженедельнике “Семья”. Там была опубликована статья киносценариста Валерия Фрида и в ней фраза: “... находились, кстати, люди, державшиеся до последнего, например - бывший полпред Александровский и бывший редактор “Красной Звезды” Король. Они вызывали уважение, на них смотрели с трепетом, но и с ужасом, остро чувствуя общий для всех исход”.
Летом 1983 года ряд документов и фотографий Михаила Давыдовича я сдала в музей вооруженных Сил СССР начальнику сектора комплектования.
Летом 1990 года газета “Свобода” (орган “Мемориала”) сообщила о торжественном открытии памятника жертвам сталинских репрессий в дачном поселке “Красная Звезда”, на ст. Красково. Среди сорока шести имен есть на нем и имя моего отца.
* * *
В 1991 году в журнале “Наука и жизнь” №4 помещены отрывки из писем моего отца под рубрикой “Не ищи жар-птицы”.
* * *
Летом 1992 года большую подборку документов и писем Михаила Давыдовича из ГУЛАГа я отдала представительству А.И. Солженицына (для участия в создании Всероссийской мемуарной библиотеки).
* * *
Биография отца, написанная мною, а так же фрагменты его дневниковых записей вошли в сборник очерков о
репрессированных журналистах – “Боль и память”, выпущенный издательством “Республика” в 1993 году.
* * *
В августе 1990 года по телевидению передавали интервью с сыном бывшего царского сановника Кривошеина, который в двадцатых годах эмигрировал, жил во Франции, во время Второй Мировой войны был активным участником сопротивления, попал в концлагерь, а в 1945 году репатриирован на родину – прямо в Лефортовскую тюрьму. Там от него добивались признания в том, что он – немецкий шпион. Однажды во время “приятной беседы” ночью генерал РУБЛЕВ сказал:
– Мы убедились в том, что Вы не немецкий шпион, но отсюда отправитесь не домой...
Кривошеин был осужден на десять лет. После реабилитации уехал во Францию, где скончался в 1987 году.
Не тот ли это палач РУБЛЕВ, проделавший за пять лет путь от майора до генерала?! (Кстати, имя и отчество генерала Рублева сын Кривошеина не упомянул).
* * *
В 1991 году, преодолевая страх, я отправила письмо на имя Председателя КГБ тов. Крючкова. В письмо вложила копию заявления отца, написанного им за месяц до смерти Генеральному Прокурору СССР тов. Руденко. Я просила сообщить, понесли ли наказание майор РУБЛЕВ, пытавший отца в Лефортовской тюрьме, и прокурор Северного Казахстана Жигалов, глумившийся над ним с 1950 по 1955 годы.
Через некоторое время меня пригласили в приемную КГБ СССР, где приветливый сотрудник средних лет вернул мне военный билет отца – бригадного комиссара запаса, его отсрочку от призыва и пропуск на киностудию.
Почему эти документы не возвратили при реабилитации — Михаилу Давыдовичу? Забыли или думали, что свобода будет недолгой?!
Этот любезный сотрудник с извинениями и сочувствием сообщил, что майора РУБЛЕВА не нашли, так как отец не указал в своем заявлении его имени и отчества. А по поводу применения недозволенных методов прокурором Жигаловым рекомендовал обратиться в Прокуратуру Сев. Казахской ССР.
Утром 22 февраля 1993 года я получила в руки страшную папку и села за стол в комнате при приемной.
Некоторые данные, касающиеся первого ареста отца в августе 1944 года, я выписала. Обстоятельства второго ареста мне были давно известны, но я обратила внимание на весьма странные детали:
1. В деле имеются показания против отца лиц, расстрелянных задолго до его ареста (1937–1938 г.г.), но ни слова о письме Михаила Давыдовича, адресованном Берии, датированным 1942 годом!
2. Я догадалась, что доносы в органы Госбезопасности поступали от некоторых работников студии кинохроники, хотя в папке их не оказалось. Свидетельские показания почти всех тех же сотрудников, полученные в 1955 году были не первыми!
3. За два года РУБЛЕВА не нашли (?), якобы, потому, что отец не указал его имени и отчества. Но в деле, с которым я знакомилась, фигурировали и другие следователи и их фамилии были указаны даже без инициалов. Может быть, эти фамилии – ПСЕВДОНИМЫ?
4. Нет никаких данных о применении недозволенных методов допроса, так же, как нет заявления Короля М.Д. на имя Генерального Прокурора Руденко, в котором он о них писал.
Когда я покидала приемную на Кузнецком мосту, во мне боролись волнение, уверенность в том, что получила кастрированную информацию, страх и благодарность за свидание спустя десятилетия, за частицу правды о чистом, благородном человеке – моем отце.
* * *
В конце мая 1993 года в Москве проходила международная конференция, организованная обществом “Мемориал”. Тема ее: “КГБ вчера, сегодня, завтра”.
Среди уважаемых докладчиков выступал биолог Борис Володин с докладом: ”Наш одноделец маршал Рокоссовский”.
Я внимательно слушала и вдруг вздрогнула, услыхав из его уст фамилию и воинское звание следователя Лубянки – генерала РУБЛЕВА!
Во время перерыва подошла к докладчику и спросила:
– Известны ли вам имя и отчество, а также – дальнейшая судьба генерала Рублева?
- Да, конечно, – ответил он. – ИВАН ФЕДОРОВИЧ
РУБЛЕВ расстрелян вскоре после разоблачения Берии, тогда, когда расстреляли Рюмина, Меркулова и других “главных палачей”.
И как завещание, предупреждение, итог тех горьких лет звучит оставленное отцом письмо в ЦК КПСС. Оно написано им 7 ноября 1959 года – день праздника. Читайте!