Глава 6. Переписка. 1968 год. «Библиотека поэта». «Друзья и близкие,
у которых мы бывали с Павлом». 1989 год. Сборник «Воспоминания о Павле Васильеве».
Павлодар — Первые Всесоюзные Васильевские чтения. Мемориал. Послесловие.
Елена Александровна непременно отвечала на все приходившие к ней письма. Иногда ее «голос» срывался, объяснить это можно тем, что вокруг Павла Васильева ходило много всяких выдумок, наговоров — хотелось все, не имевшее к поэту отношения, отвести.
Письмо Донату Мечику.
10.6.1965 г.
Уважаемый Донат Исаакович!
Прошу извинить меня, что не сразу ответила на Ваше письмо. Несколько дней меня не было в Москве, и бандероль пришла в мое отсутствие. Рукопись прочла. В своей записке ко мне просите поделиться моим мнением и советами. Пользуясь этим правом, объективно и честно, выскажу свое мнение.
Не будем ставить под сомнение год рождения поэта, да это и не столь важно, годом раньше, годом позднее, неоспоримо только, что развитие его и мировоззрение было много старше его возраста. Когда библиографы будут заниматься Васильевым (а это будет), может быть, они и установят точный год его рождения. Я же, как писала раньше, взяла эту дату со слов его матери Глафиры Матвеевны, да и самого Павла. Кроме того, его брат Виктор пишет и печатает сейчас свои воспоминания в Павлодарской газете «Звезда Прииртышья» и указывает эту же дату.
Буду отвечать Вам по пунктам рукописи, так мне легче не пропустить того, о чем нужно сказать.
К своим стихам Павел относился весьма самокритично, никогда он не был влюблен в них и не кичился своим талантом, которого отнять у него нельзя. Правда, некоторым своим произведениям он отдавал должное, как-то — «Стихи в честь Натальи», «Иртыш», «В черном небе волчья проседь», «Соляной бунт» и ряд других. Помню такой случай: это был год 1933 или 34. В ГИХ-ЛЕ у него был договор на книгу лирики. Присланы гранки. Павел с жаром принялся за читку. А через несколько дней эти гранки нашла глубоко засунутыми в письменный стол. Когда вернулся Павел, я спросила: «Почему ты не проверяешь гранки, ведь скоро срок сдачи?» Павел пристально посмотрел на меня, и немного помедлив, произнес. «А я не собираюсь выпускать книгу». — «Как?» — «Да так, рано ей еще выходить в свет, все это не то, что могу дать, выпущу ее тогда, когда каждое стихотворение будет достойно одно другому, пусть хоть годы пройдут». На этом разговор и кончился.
Позднее в том же ГИХЛе, в конце 1936 года все же должна была выйти книга, называлась она «Путь на Семиге», но так и не вышла из-за ареста Павла. При жизни поэта отдельным издание вышла только поэма «Соляной бунт», А в те годы, когда имя его было известно не только в столице, а далеко и за пределами ее, разве он не мог издавать сборники? Конечно, мог, только слишком требовательно относился к своим произведениям, а Вы пишете о его самовлюбленности в свои стихи и о кичливости таланта.
Нежно, трогательно и бережно относился Павел к поэзии Есенина. Об этом говорят строки из стихотворения «Другу-поэту» — (Василию Наседкину, мужу Кати Есениной):
«Как здоровье дочери и сына,
Как живет жена Екатерина,
Князя песни русския сестра? »
Подражал ли он Есенину? Возможно, в ранних стихотворениях, но это подражание или, вернее, влияние было недолгим. Вскоре в творчестве Васильева зазвучало свое яркое, своеобразное, сочное, стремительное счастливое воображение, без которого, как говорил Борис Пастернак, не может быть большой поэзии. А если о некоторых стихах Есенина Павел отзывался не всегда «доброжелательно», нет ничего удивительного, разве все произведения Есенина безупречны, такие высказывания Павла
говорят только о том, как он требовательно относился к творчеству как своему, так и других.
За все время, за все те годы, когда была рядом с Васильевым и бессчетное количество раз слушала его читку, где бы он ни читал, не помню ни разу, что б он читал по бумажке, даже большие куски из поэм. А ведь, как известно, в юности память крепче, так что не могу представить Павла с бумажкой в руках, тем более тогда-то его литературное богатство в объеме было невелико.
Вы пишете, якобы Повицкий рассказывал, что в литературную среду Есенин был введен Рюриком Ивневым, так ведь это абсолютный абсурд. Достаточно прочесть автобиографию самого Сергея Есенина, том 1. Кроме того, после Вашего письма я повидалась с Львом Осиповичем, он просто истерически хохотал над такой нелепицей. Хотела увидеться и с Рюриком, но после большого горя (похоронил жену) уехал на какое-то время из Москвы. В литературную среду Есенин был введен С.М.Городецким, А.Блоком и Клюевым. Прочтите его первый том или краткую литературную энциклопедию, том 2-й.
Искать «дружбу» Павлу не приходилось. Как мне писал Н.И.Титов, на Дальнем Востоке он вечно был окружен людьми. В Москве же, например, его крепкая, настоящая дружба была с людьми много старше его, к мнению которых он прислушивался. Сам он говорил мало, за исключением только тех случаев, когда его просили читать стихи, а делал он это всегда с большим удовольствием, не заставлял себя просить дважды. Мы часто бывали в доме Ивана Михайловича Гронского, в то время бывшего редактора «Известий» и журнала «Новый мир». На его квартире часто собирались старые большевики и политкаторжане. Частым гостем был Валериан Владимирович Куйбышев, с которым у Павла была трогательная дружба. Бывал Луначарский, с которым Павел вел долгие беседы о литературе. А.Толстой, ну, те, как сойдутся, спорят о учении Гегеля, Демьян Бедный — шумливый, громкий, заключал Павла в свои объятия и просил читать стихи и старые и новые. Басни Демьяна приводили Павла в восторг. Он находил их глубокими, как говорил: «в точку эпохе».
Скромно и, пожалуй, немного застенчиво держался Павел среди этих людей, а ведь это были люди, с которыми он постоянно встречался. С жадным любопытством слушал рассказы В.В.Куйбышева о перспективах развития России, о Ленине, о партии и героизме большевиков.
Оживали легендарные герои гражданской войны и ее чудо богатыри. Когда все расходились, Павел долго ходил по комнате и без конца твердил: «Какие люди, какие люди! Ведь они же поэты, мечтатели. И какая трогательная любовь к человечеству, какое понимание нужд народа. Вот готовые характеры новых людей, людей-гигантов. Но, Боже мой, как трудно писать о них. Эти люди страшно сложны. В них совмещается все — огромный ум и воля, реальный расчет и мечта, суровость и величайшая человечность. — И все же я напишу о них, обязательно напишу». Но в связи со сложившимися обстоятельствами, осуществить этого не удалось из-за ареста.
Под впечатлением этих встреч была задумана «Красная армия». Закончена не была, остались только фрагменты.
Вас удивляет, почему в те 20-е годы имя Павла не появлялось в дальневосточной печати. А меня это не удивляет, видимо, он не был удовлетворен своими стихами, это еще раз подтверждает то, как он критически относился к своим произведениям. Но в газете «Тихоокеанская звезда» появлялись его очерки, только он тогда печатался под фамилией «Китаев». Вам, видимо, это неизвестно.
Вы пишете, что обычно свою читку стихов во Владивостоке, а это должно быть, годы 27 — 28, Павел начинал со стихотворения:
«Почему ты снишься, Настя,
В лентах, в серьгах, в кружевах? »
Это никак не может быть. Стихотворение «Песня» («В черном небе волчья проседь»), написано много позднее, уже в Москве. Впервые было напечатано в журнале «Красная Новь» за 1933 год. А стихи его не залеживались, тем более такое прекрасное стихотворение он не стал бы держать под спудом.
И, пожалуй, последнее: Вы пишете, что после встречи в Москве, около памятника Пушкину, вы вместе с Павлом пошли в редакцию журнала «Новый мир», Павел по-хозяйски раскрыл дверь кабинета. За столом сидел человек с абсолютно знакомым лицом.
— Поэт из Владивостока — Донат Мечик, — сказал Павел, дружески обнимая меня. — А перед тобой, наш любимый поэт Борис Пастернак, доставай стихи».
Борис Пастернак приходил в редакцию «Нового мира» как обыкновенный посетитель, бывал там редко, только тогда, когда приносил стихи. Он никогда не был даже членом редколлегии
этого журнала, так что сидеть за столом в кабинете редактора он никак не мог. Видимо, Вы здесь что-то забыли. Редактором журнала был Иван Михайлович Гронский.
Павел Васильев человек большого ума, большого таланта, требовательный к себе и к другим. Критику своих стихов он выслушивал с большим, я бы сказала, напряженным вниманием, продумывал сказанное критиками, и если сказанное заслуживало внимания — исправлял, а то и перерабатывал стихи, другими словами, писал новые.
Образ молодого Васильева дан не совсем правдивый, судя со слов его близко знавших людей. Павел много говорил мне о своих дальневосточных знакомых, но Вашим именем почему-то он не обмолвился ни одним словом.
Короче говоря, Ваши воспоминания произвели на меня не совсем хорошее впечатление. Это воспоминания не друга. Печатать их в таком виде не советую, чтоб спустя какое-то время не пришлось краснеть за них, как будут краснеть за свои статьи Коваленков, Макаров и др.
Извините за резкое суждение, но иначе писать не могла.
Желаю всего хорошего».
Письмо к Сергею Алексеевичу Музалевскому, написано оно примерно в 1978 году.
«...Постараюсь ответить на Ваши вопросы.
...Взаимоотношения Павла с Б.Л.Пастернаком были самые теплые, дружеские; уважающих друг друга два больших поэта.
Любимым писателем Павла был, пожалуй, Достоевский. Помню, однажды я вошла в комнату, перед Павлом лежала книга, а на глазах его были слезы. Как бы незаметно, я запомнила страницу, а потом прочла. Это было место из «Идиота» — встреча в Швейцарии Мышкина с девушкой Мэри. Да, пожалуй, это был самый любимый писатель, ну, конечно, наши классики, как в прозе, так и в поэзии.
...Вы спрашиваете, кто были враги Павла. Не враги, а завистники его таланту, его поэтической славе, те, кто подписывался под заметками о его аресте. Перечислять не стоит даже мертвых. И еще ваш вопрос. Кто «накапал»? Дело Павла я не читала, так что знать не могу, у меня могут быть только предположения, но этот вопрос не подлежит обсуждению».
Другое письмо — адресовано Павлу Петровичу Косенко 15.5.1979 г., но перекликается по теме с предыдущим:
«...Когда в тридцатых годах мы были с Павлом в Семипалатинске, нам очень хотелось побывать в домике писателя. Улица имени Достоевского существовала, но никто из жителей нам не мог указать домика, пока один пожилой человек не подвел нас к нему. Не знаю, как сейчас, но тогда на нем не существовало мемориальной доки. На нас он произвел самое тяжелое впечатление. Полутораэтажное здание, если только его можно назвать зданием, выходило окнами на улицу. Вышли во двор. На второй этаж вела деревянная полусгнившая лестница, из-за которой, оскалив пасть и громко лая, выскочил на нас огромный пес. Из открытых дверей квартиры во весь голос орало радио на казахском языке. На лай пса в дверях появилась хозяйка-казашка. Павел попросил разрешения осмотреть квартиру. Она как-то недоверчиво посмотрела на нас, а потом пригласила войти и вдруг спросила: «А что этот дом будут сносить? » Павел объяснил, что здесь жил великий писатель и нам хотелось бы осмотреть это жилище. Она покачала головой и сказала: «Не знаю, милый, когда мы сюда переехали, тут уже никто не жил». Грустно и обидно.
Я не знаю, бывали ли Вы в Семипалатинске и в этом доме, но на меня произвела тяжелое впечатление первая комната или, вернее, передняя. Я уверена, что для квартиры Алены Ивановны в «Преступлении и наказании» Достоевским была описана именно эта комната, с теми же вделанным в стены скамьями, маленьким окошечком и дверью с левой стороны в другую комнату. Я так ясно все это вижу».
Из письма к С.А.Музалевскому, когда он работал над полотном с Павлом Васильевым. Подробнее об этом можно прочитать в письмах Сергея Алексеевича.
Без даты — конец 1979 г.
«...О наружности Павла. Во-первых, он был немного смугловат. Волосы русые с небольшим медным отливом. Глаза серо-зеленые, в гневе же, почти зеленые. Ресницы обыкновенные, темнее, чем волосы».
* * *
Васильев не дожил до 28 лет. Оставил большое и достойное наследие. Следы его жизни и творческой деятельности остались во многих местах.
Прошли годы, к поиску поэзии и прозы П.Н.Васильева подключались новые люди. Интерес к наследию и личности заставил литераторов, исследователей просмотреть архивы многих городов. Результаты радовали — были найдены автографы, фотографии, посвящения и другие документы. По крохам восстанавливалось все, что когда-то было опубликовано по разным изданиям. Все находки бесценны!
Справедливо назвать имена самых активных, не равнодушных: Н.В.Банников, Л.Ф.Бондина, Л.Г.Бунеева, В.Н.Васильев, Н.П.Васильева-Фурман, П.С.Выходцев, Л.С.Кашина, В.Константинов, П.П.Косенко, С.С.Куняев, С.Ю.Куняев, Т.М.Мадзигон, А.А.Михайлов, СА.Музалевский, С.Н.Поварцев, СА.Поделков, В.П.Татенко, Е.М.Туманский, ГАТюрин, В.Д.Цыбин, С.Е.Черных, С.П.Шевченко и многие, многие другие. Честь и хвала каждому, кто внес свою лепту!
Обозначился характер поэта. Определился круг его друзей, недругов, взаимоотношения с ними. Жизнь Павла Васильева стала более объемной, выпуклой. Ровесников, свидетелей уже нет, остаются архивы — домашние, государственные и, конечно, газетно-журнальные публикации. К сожалению, до сих пор появляются откровенно враждебные и несправедливые публикации; в воспоминаниях встречаются не скажу «былины», но «небылицы», которые со временем надо отшелушить от настоящего облика поэта. Досадно, что они так и будут перекочевывать из одного издания в другое.
Первый и значительный вклад в дело памяти Павла Васильева на павлодарской земле, сделал павлодарский журналист С.А.Музалевский. В 60-е годы Сергей Алексеевич, большой энтузиаст и поклонник поэзии П.Н.Васильева, по подсказке Д.П.Багаева, нашел дом, в котором жили Васильевы. Он — вдохновитель и руководитель литературного объединения им. П.Васильева с конца 50-х годов. Он наладил связь с Москвой — Еленой Александровной. Пригласил ее в Павлодар, куда она приехала в 1967 году и привезла портрет Павла Васильева, после этого с Павлодаром установилась переписка.
* * *
В 1968 году в Ленинграде, в Большой серии «Библиотека поэта» вышел сборник стихотворений и поэм Павла Васильева с вариантами и комментариями, со вступительной статьей Сергея
Залыгина и биографической справкой о поэте Сергея Поделкова. Объем книги 608 страниц, тираж 25 тысяч экземпляров. К сожалению, Елена Александровна в подготовке сборника участия не принимала. С.А.Поделков этого не захотел. Отношения их расстроились. Елена Александровна получила ограниченное количество экземпляров книги(14).
* * *
Говорю Вам откровенно
В эти наши времена:
Вы — сестра нам золотая,
Русской славы — мать родная
И Поэзии жена.
1.1.1966 г. Василий Журавлев
Память о поэте сохранялась выходом сборников стихотворений в разных городах СССР и публикациям в газетах — «Литературная Россия», «Комсомольская правда», «Труд», «Звезда Прииртышья», «Рудный Алтай» и других. Были публикации в журналах «Наш современник», «Простор», «Сибирские огни».
Изредка в Москве в Доме литераторов проходили вечера памяти Павла Васильева. Комиссия по литературному наследию поэта фактически не работала.
* * *
Время шло. Елена Александровна старилась, приходили болезни. Я знала, что у нее бывали бессонницы, иногда снились кошмары — лагерь тяжелой серой завесой навсегда остался в ее памяти. Но приходил новый день и тетя Лена — творческий человек, не сидела сложа руки, — придумывала себе дело — рукодельничала. Так, например, сама обила диван и стулья. Вязала, вышивала, все делала с душой, вкладывала много выдумки. Вышила халат с японским рисунком, подушки на диванчик, красивую салфетку редкими старинными русскими швами. Навыки вышивания получила в школе и в лагере.
Переехав в Лаврушинский переулок, устроилась работать смотрителем в залы Третьяковской галереи. Этой работе отдалась всей душой — слушала экскурсоводов, наблюдала за посетителями, записывала смешные, забавные истории, читала литературу о художниках. Удлиненный рабочий день, бесконечный поток людей перед глазами утомляли, работала через день. В сво-
бодный день вставала поздно, пытаясь восстановить силы. Там же в галерее ей приходилось по утрам мыть мраморную лестницу — входило в ее обязанности смотрителя зала (!). Годы были уже не те. Ей уже было за семьдесят.
Страшно прозвучал диагноз болезни — рак гортани. Администрация, формально придравшись к чему-то, уволила тетю Лену из Третьяковской галереи «по собственному желанию». Она лишилась не только возможности иметь лишнюю копейку, но и быть рядом с любимыми полотнами. Печально. Она стала быстро терять зрение и почти ослепла. Пришлось делать операцию в клинике Федорова. Медперсонал отнесся к Елене Александровне тепло, внимательно — вдове русского поэта старались помочь из всех сил. После операции тетя Лена действительно кое-что стала видеть с очками плюс 14!
На зиму переезжала к нам, а лето проводила у себя в Лаврушинском. Последние два года жила вместе с нами. Ее уютная комната всегда была чистой, опрятной — казалось, что ждет гостей. Портреты я развесила под ее руководством. Она всегда готова была принять людей — к ней шли, звонили, писали. Отвечать на письма она уже не могла, а потому мысленно составляла их и потом диктовала мне. Иногда садилась за старенькую портативную «Эрику» и печатала вслепую. Разговоры, конечно же, вращались вокруг Павла Николаевича. По моей просьбе она пишет еще одну работу:
Друзья и близкие, в доме у которых мы бывали с Павлом
Гронский Иван Михайлович, бывший ответственный редактор газеты «Известия», редактор журнала «Новый мир», председатель оргкомитета Союза писателей.
Человек благожелательный и гостеприимный, редкий вечер, когда в их доме не бывало кого-либо из старых, добрых друзей или знакомых. Жена Ивана Михайловича Лидия Александровна — моя сестра. Жили они тогда на Палихе, дом 7/9 в трехкомнатной квартире. В конце 1930 года или в начале 1931 их семья переехала в Дом правительства на улице Серафимовича, дом 2. Квартира большая, в ней могло собираться довольно большое общество человек до 30, иногда и более. Редкий вечер, чтобы кто-нибудь не зашел. Люди интересные, примечательные, с известными именами. Вечер проходил дружно, весело. Все чувствовали
себя легко и свободно в этом гостеприимном доме. Пели, играли на пианино, рассказывали всевозможные истории, читали стихи. Нередко сюда приходили два старейших литератора — писатель Андрей Белый и поэт С.М.Городецкий, он бывал со своей красавицей женой. С них в свое время писал портрет И.Е.Репин. Бывали члены ЦК — это А.И.Микоян, А.И.Стецкий. И частым гостем, нет — не гостем, а желанным человеком в этом доме был В.В.Куйбышев, которого с И.М.Гронским связывала многолетняя, крепкая дружба. Из певцов бывали В.С.Сварог, прекрасный певец и гитарист, певцы Большого театра — И.Д.Жадан, И.С.Козловский, прекрасная певица А.В.Нежданова, ее муж Н.С.Голованов — дирижер Большого театра. Известная заслуженная балерина Большого театра В.В.Кригер, она часто приходила вместе с известным всему миру летчиком, спасавшим экспедицию Нобиле — Б.Г.Чухновским. Из писателей — А.С.Новиков-Прибой, Г.Серебрякова, Л.Сейфуллина. Из художников — И.И.Бродский, П.А.Радимов, он же и поэт. Из поэтов — П.Васильев, Б.Корнилов, Г.Санников.
Назвать все фамилии людей, кто бывал у Тройских, к великому сожалению, не могу, не помню, их было слишком много.
Клычков Сергей Антонович — прозаик, поэт и переводчик нескольких авторов, например, поэмы Плотникова «Мадур Ваза — победитель». Его жена Варвара Николаевна — тургеневед. Сергей Антонович, человек немного резкий, прямолинейный, как говорят, за словом в карман не лез. С Павлом их связывала крепкая дружба, несмотря на разницу в годах. У Павла есть четверостишье, которое относится к ним обоим. «Мы с тобой за всю неправду биты, Наши шубы стали знамениты. По Москве, гуляя до зари, Но мы с тобой, Сергей, пииты, Мы пииты, что ни говори». Оба хохотали над этими строчками. У Клычковых я неоднократно встречалась с Н.А.Клюевым, но о нем речь ниже. Жили они вначале на Тверском бульваре в доме 25, в доме Герцена. Позднее переехали, не помню как называлась улица, где-то около Кропоткинских ворот, кажется, Нащокинский переулок.
Наседкин Василий Федорович, поэт. Ему посвящено стихотворение Павла «Другу поэту». Его жена Екатерина Александровна, сестра Сергея Есенина. Оба они очень приветливые, гостеприимные. Бывать у них мне, да и Павлу, доставляло большое
удовольствие. Несколько раз встречала у них сына Сергея Есенина — Юрия Изряднова, это сын от первой жены, с которой Есенин еще юношей работал вместе в типографии у Сытина. Наседкин и Катя жили на Арбате, номер дома не помню, но в нем др сих пор еще находится зоомагазин.
Казин Василий Васильевич, поэт. С Казиным у Павла были хорошие, дружеские отношения. Он Павла, как поэта, ставил очень высоко, поэтому ему доставляло большое удовольствие, когда Павел бывал у них в доме. Жена его Аня была исключительно красивая женщина. Бывали у них часто. Обычно, как только мы приходили, накрывался стол, и начинались разговоры о всех событиях и новостях в нашей стране и за рубежом. Потом разговор переходил на литературу. Обсуждались только что появившиеся в печати стихи. Кого-то критиковали, других хвалили. Заканчивался вечер читкой стихов самого Павла. Об этом просили и Аня и Василий Васильевич. Павел не заставлял себя просить дважды. На этом заканчивалась наша встреча. Дружелюбно прощались и уходили. Жили они тогда в Марьиной роще.
Марьянова Марина Мироновна — поэтесса. У нее — по четвергам, как у Е.Ф.Никитиной по субботам, собирались в большинстве поэты, но бывали и художники и прозаики, потому бывать на этих «четвергах» было интересно. У нее бывал А.Блок, С.Есенин, Анна Ахматова. В ее архиве есть записи С.Есенина и стихи Блока. Жила она на Малой Дмитровке, теперь улица Чехова. Мы с Павлом бывали у нее году в 1933 — 34. Она посвятила два стихотворения Павлу, автограф у меня.
Перед портретом Павла Васильева
Как живой ты на портрете,
Смехом солнечным зовешь
Странно: нет тебя на свете, —
Лишь в портрете ты живешь.
Не могу я наглядеться, —
Память тянется к тебе
Дай душевно мне согреться,
Чтоб забыть о злой судьбе.
Как же так случилось, милый,
Звонкий голос твой угас,
Чтобы только песни жили
И твой плещущий экстаз.
Ты пришел ко мне с Зайсана,
Светлый, с радостной мечтой.
Ты покинул мир так рано,
Небо плачет над тобой.
Песня жизни не допета,
Как живой глядишь с портрета.
Москва 9.XI 69 г. Мальвина Марьянова
Касаткина Нина Матвеевна работала главным библиотекарем в Доме правительства. Очень часто бывали у них, встречали нас всегда очень радушно и тепло. Собиралась небольшая компания, все знакомые и старые друзья ее и ее мужа Александра Ивановича. Вечера проходили спокойно, дружно, весело. Иногда оставались у них ночевать. Так, 5 февраля 1937 года мы ночевали у них. 6-го пробыли до самого вечера и от них собирались поехать к Гронским, но перед тем как ехать, Павел с сыном Нины Матвеевны Виктором пошли в парикмахерскую на Арбат. Вскоре Виктор прибежал один и на мой вопрос: «Где Павел?», задыхаясь, ответил: «Ничего не понимаю. Мы выходили из парикмахерской, к Павлу подошли два человека, взяли под руки и буквально затолкнули в, стоявшую рядом, машину и увезли».
Это был арест.
Жили Касаткины на Новинском бульваре, ныне улица Чайковского дом 16, квартира 26.
Корнилов Борис Петрович — поэт. Большой друг Павла. Были у него в Ленинграде. Там же два раза встречались с А.Прокофьевым. Адрес не помню.
Асеев Николай Николаевич — поэт. Очень дружны были с Павлом. Павел глубоко уважал Николая Николаевича как человека, как поэта, интересного рассказчика, вспоминавшего встречи с Сергеем Есениным, Александром Блоком, о крепкой дружбе с Владимиром Маяковским. У меня в архиве, в папке вырезок под номером 97 есть копия письма Павла к Николаю Николаевичу из Салехарда, где мы были летом 1936 года. Жили Асеевы в проезде Художественного театра, в доме писателей.
«Здравствуйте, дорогой Николай Николаевич! Пишу Вам из Салехарда (б. Обдорск). На днях выезжаю в Новый порт — это за Полярным кругом.
Здесь страшно много интересного. Пишу залпами лирические стихи, ем уху из ершей, скупаю оленьи рога и меховые туфли в неограниченном количестве.
Как видите, не могу удержаться от того, чтобы не послать Вам и Ксане мои приветы и низкие поклоны. Я Вас страшно люблю и часто вспоминаю.
Пробуду на Севере, аж, до самой зимы. О Москве, покамест, слава богу, не скучаю. Как здесь хорошо и одиноко! А люди, люди! Вот уж подлинные богатыри — не мы.
За несколько недель здешняя спокойная и серьезная жизнь вдохнула в меня новые силы, здоровье и многие надежды.
Месяца через полтора увидимся, и я вновь с бо-о-льшущим удовольствием пожму Вашу хорошую золотую руку.
До свидания, дорогой Николай Николаевич!
Павел Васильев
1936
14 августа
Салехард
P.S. Привет супругам Кирсановым.
Что Вам привезти в подарок? »
Повицкий Лев Осипович — журналист. Дружба его с Павлом началась очень давно, году в 1926 — 27. Это было во Владивостоке, куда Павел приехал после окончания школы второй ступени. В то же время там был Рюрик Ивнев. Узнав, что Павел — поэт, устроили ему выступление — первую читку стихов. Как говорил Лев Осипович, успех был огромный. В Москве были частые встречи. Жил он на Никитской улице, ныне Герцена, номера дома не помню.
Усиевич Елена Феликсовна — критик, дочь Феликса Кона, жена старого большевика Усиевича. В доме у нее постоянно бывало много людей. Литераторы, партийные работники, часто бывали и мы с Павлом. Однажды я там встретилась впервые с Отто Юльевичем Шмидтом. Пишу об этом потому, что однажды Павел сообщил мне о том, что он познакомился с О.Ю.Шмидтом. Вскоре должен был отправиться в плавание «Челюскин», и Шмидт предложил Павлу плыть на этом корабле в качестве библиотекаря и журналиста. Павел с радостью принял это предложение, о чем и сообщил мне. Я спросила его: «А я?» Ответил — «Ты останешься дома». И вот я, увидев Отто Юльевича, — стала просить его, чтобы и меня
взяли в плавание в любом качестве — уборщицы, судомойки, я на все согласна. Шмидт обещал оформить меня и включить в команду. Но, к сожалению, плыть нам не удалось. Недели за две до отплытия Павла «затрепала» тропическая малярия, которой он временами страдал. Вместо него поплыл Илья Сельвинский. Жила Е.Ф.Усиевич в Доме правительства, улица Серафимовича, дом 2.
Клюев Николай Алексеевич — поэт. Очень интересный, умный человек, не менее хитрый, прикидывающийся добродушным, благожелательным простачком. Говорил елейным голоском, к кому бы ни обращался — излюбленным его обращением было «кутенька-ляля».
Как-то мы проходили с Павлом мимо Никитских ворот, и он предложил мне зайти к Клюеву. Я, конечно, охотно согласилась. Жил он в Гранатном переулке, и мы несколько раз встречались у Клычкова. Мне много рассказывали о его квартире, где бывали такие именитые люди, как С.Есенин, С.Клычков, П.Орешин и многие другие «крестьянские поэты», как их называли. Вошли во двор, повернули налево и подошли к двери, спускавшейся на две-три ступени вниз. Павел постучал, и двери моментально открыли. На пороге стоял красивый юноша в русской рубашке, постриженный в «скобку». Мне почему-то показалось, что он был в лапотках. Он вежливо попросил нас зайти, но сказал, что Николая Алексеевича нет дома.
Я вошла как в музей. Это была небольшая кухонька, слева плита, меня поразил четырехугольный, светлый самовар, стоявший на ней. Такой я видела в Оружейной палате, он принадлежал полководцу Суворову. Справа вешалка, под ней на полу валялся цилиндр, как мне сказал Павел: «В знак протеста цивилизации Клюев бросил его на пол». Потом вошли в комнату, так как она находилась в подвальном этаже, подоконники были очень высокие. Два окна. С левой стороны находилась стеклянная горка, сплошь заставленная фарфоровой посудой. Павел указал на изумительно красивые чашки и добавил — «времен Екатерины». Справа под окном — углом сходились две скамьи, между ними стол, все резной работы. Знатоки говорили, что это работа XVIII века. В самом углу — большой киот, заставленный иконами. Говорили, что у него даже есть икона работы Рублева. Между иконами большая лампада, в которую была опущена электрическая лампочка. Около скамьи небольшой столик и на нем пять-шесть
толстых, объемистых книг, это были рукописные Библии. Над столиком висел ковер, сшитый из множества вышитых цветными нитками квадратиков. Они были и светлые, радужные и темные — мрачные. Оказывается, на севере был такой обычай, перед свадьбой невеста должна вышить такой лоскут, на нем и сказывается ее настроение, как она — счастлива или нет. Когда лоскуты подобраны и сшиты, коврик подбивается рысьим мехом и дарится шаману. Откуда у Клюева этот ковер, не знаю. У входа в комнату печь, голландка, вся она рукой Клюева расписана цветными красками под изразцы в русском стиле. Потом небольшая спальня, подушки чуть не до потолка. В углу киот, также заставленный иконами. Когда мы с Павлом сидели за столом, из кухни вышел этот юноша с большим деревянным блюдом с виноградом, через обе руки было переброшено вышитое полотенце, как полагалось подавать кушанье в Древней Руси. Вскоре мы дружески простились и ушли. До сих пор до мельчайших подробностей помню эту квартиру — музей».
В последние годы жизни темы всех разговоров тети Лены со мной или с моей мамой сводились к Павлу. Лагерю. Потом опять к Павлу. Тетя Лена иногда вспоминала какие-то детали тюремной или лагерной жизни. Вспомнилась одна — в заключении табак, папиросы, спички, бумага, всегда были дефицитом, поэтому спичку расщепляли, резать было нечем, вдоль по длине, а потом аккуратно ею чиркали по серной стороне коробка. Картонку с серой тоже очень берегли, делили на две-три части. Конечно, много говорили о жизни «до ареста», Иван Михайлович обладал замечательным даром — памятью на факты, имена, даты — его воспоминания иногда превращались в полотна каких-то событий или в объемные портреты людей. Его рассказы дополняла Лидия Александровна.
Тетя Лена очень тепло относилась к моим детям — Диме и Егору. Дима, заканчивая факультет журналистики, дипломную работу посвятил теме — «Судьба поэзии Павла Васильева». Конечно, тетя Лена была рада этому. Он же помог подготовить воспоминания, опубликованные в «Нашем современнике» в 1989 году. (№8).