Два рассказа Павла Васильева, не публиковавшиеся с 1930 г.
Та-фуин
Море вздрагивает огромным телом, пестрым от голубых и серебряных пятен. Береговые камни, от облепивших их чаек, кажутся обрызганными известью.
Эти острые камни все до одного знакомы морякам. Моряки наделил их самыми разнообразными и причудливыми названиями. От Владивостока до бухты Та-фуин их множество. «Пять пальцев», «Недотрога», «Дядя тонет».
...Крабоконсервный Та-фуинский завод Дальгосрыбтреста встал перед нами из-за зеленого крутого полуострова совершенно неожиданно, теснимый с берега кучей китайских фанз, а с моря осажденный стаями белокрылых шаланд.
Первое, что бросается в глаза на Та-фуине — это его необычайная оживленность, его деловитость.
Сезонники работают упорно, уверенно — «сдельно», и жизнь на Та-фуине лихорадочно пульсирует.
...Улов богат. Целую ночь продремавшие в море шаланды шумными стаями спешат в бухту. Они бегут охваченные попутным ветром, движимые ближайшими звонкими «юлами», их ведут, захлебывающиеся собственным дыханием, катера.
— Ребята, оставляй поденщину! Иваси везут! Живо!
На помосты пристаней ложатся тяжелые сети, полные блестящей серебряной добычи. С корзинами и ведрами спешат отцепщики, длинными лентами притягиваются носилки...
...Иваси пришла. Освобождай чаны в засольном сарае! Дроби лед! Подтаскивай соль!
...Скуластый, бронзовый от загара, носильщик берет несколько штук иваси и встряхивает их на ладони:
— Жирная, черт. Тяжелая... як печенка.
Человеческий муравейник кипит. Серебряным дождем сыплется иваси, течет десятками, сотнями тысяч на завод, в засольный:
— Завал...
Беспрерывная, неудержимая удача улова, тонущие от тяжести пойманной рыбы сети, загруженные десятками тысяч центнеров иваси шаланды, «золотая лихорадка» рыбных промыслов. Все отодвинулось на задний план, все поглощено жирной, пришедшей бесчисленными стадами, рыбой.
— Иваси идет...
Шаланды приходят с моря по несколько раз в сутки. Не хватает пристаней для причала, не хватает чанов для засола, перегружен завод. Прямо на берегу роются огромные ямы, и иваси десятками тысяч засаливаются прямо в них. Ею же наполняются старые, вытащенные на берег кунгасы, бочаги, чаны.
Завод задыхается от рыбы. Жаркий тафуинский песок перемешан с рыбьей чешуей.
В такие дни рабочие Та-фуина забывают, что такое сон. Некогда спать, рабочих рук не хватает.
— Иваси идет...
Та-фуинский завод работает в три смены: с марта по май и с сентября по январь идут «крабовые сезоны». Тогда катера и баркасы привозят с моря груды огромных неповоротливых крабов.
От всего большого паукообразного тела краба берется самая незначительная часть — крабье мясо. Желтоватые, бугорчатые панцыри отбрасываются.
Крабные сезоны — сезоны спокойные — «ленивые», как говорят рыбаки. Впрочем, ленивы они только в отношении улова. Их спокойствие часто прерывается неожиданными штормами, благодаря которым Японское море заслужило свое название: «кладбище кораблей».
...Третий сезон — ивасевый, с июня по ноябрь. Стремительный и полнокровный, он захлестывает завод по горло.
Тафуинский завод раньше принадлежал частнику. Только в 1926 году он перешел к Дальгосрыбтресту. В 1927 году Дальгосрыбтрест произвел материальное переоборудование завода. Программа завода 1927 — 28 годах исчислялась в триста тысяч рублей, а в 1928 — 29 году в один миллион сто тысяч рублей и на 1929 — 30 начисляется в полтора миллиона рублей.
Закладывается новый, утилизационный завод для выработки из отходов рыбной муки и технического рыбного жира.
...Чернобородый, побуревший от солнца и ветра рыбак налаживает парус шаланды. Он медленно отирает лицо, посеревшее от морской соли, и спрашивает:
— Издалека сюда приехали?.. А я вот из Смоленска.
Говорит раздельно, не торопясь.
В разговор вмешался рябой, узкоплечий парень в вышитой рубахе.
— А мы иркутские. Прошлый год на Лене работали.
* * *
Самое больное место Тафуинского завода — это его сезонность. Соответственно сезонами приливает и отливает рабочая сила. Сюда собираются представители всех районов Советского Союза. Здесь можно встретить и светлоголового олончанина, с неуклюже-медвежьей фигурой, и хлесткого на язык украинца, и вятича, и пермяка, и астраханца. Все они приехали на заработки, на время. Хватать деньгу и, айда, обратно к семье.
Поэтому-то и нельзя было создать здесь основного ядра квалифицированных рабочих, нельзя вести глубокую культуру работы. Нельзя было создать кадры выдвиженцев и высококвалифицированных рабочих.
А между тем переход с сезонной на постоянную работу вполне осуществим и целесообразен. Перерыв между сезонами всего каких-нибудь шесть недель. В это время рабочих можно было бы занять хозяйственными и производственными работами и, таким образом, сохранить необходимое квалифицированное ядро. Есть прямой расчет в эти шесть недель развить бешеным темпом культурно-просветительскую работу и учебу.
Ночью Та-фуин одевается в бусы туманных электрических огней. По литой поверхности моря ложится длинная, блестящая дорога в открытое море; на лукавых, воркующих волнах покачиваются рыбацкие шаланды, стерегущие великий поход иваси.
Завод охвачен клубами пара, залит ослепительным светом электричества. Стучат закаточные машины, гремит автоклав, скользят бесконечные ленты сардин.
Завод не знает отдыха. Он работает круглые сутки.
Газ. «Голос рыбака» № 3 (291) от 11.1.1930 г.
Город рыбаков Хан-Шинь-Вей
Розовые облака и чайки плывут к горизонту. Там начинается море. В туманы можно смотреть не прикрывая глаз — солнце почти упало. С набережной в море вглядываются женщины, одетые в белые платья.
Там, где набережная перекрещивается с Тигровой улицей, синие, лоснящиеся утесы сползают в остекленелые воды Амурского залива.
В красной стеклянной пыли проходят шаланды. Их бока испещрены дегтем. Это настоящие бродяги — обвеянные всеми ветрами, от зюйда до норда.
На другом берегу залива начинается Корея. Белые строения города — лепятся позади, террасами взбираясь на крутые сопки. Шторы подняты. Люди провожают закат и косые паруса безызвестных рыбаков.
Китайцы продают пучки белых и желтых цветов, предлагая их на гортанном древнем наречии Хубей.
Город охвачен туманами — напоминающими ему старинное название — Хан-Шинь-Вей — залив трепангов.
Владивосток — советский торговый порт. В бухте Золотой Рог длинные караваны кораблей, отбрасывающие черные, уголь-
ные тени. Если вглядеться, можно различить на хлопающих флагах — японское солнце, французского петуха и игрушечное небо Соединенных Штатов.
Через бухту вас перевезут на прыгающей лодке за пять копеек, управляемой юлой, — прямо к Соленой Базе.
«База» расположена у самого «горла» бухты.
Мимо нее, вспенивая воду на десятки метров кругом, проходят тяжеловесные океанские пароходы.
Пароходы идут в Хокодате, Еддо, Сидней, Сингапур — во все города мира. Рядом с ними шаланды кажутся неподвижными и до смешного маленькими.
Шаланды кружатся у Владивостокских побережий подобно чайкам. Они охотятся. Возвращаясь, они везут в трюмах груз камбалы, корюшки, иваси и других рыб, которыми изобилуют воды Японского моря.
Недалеко от Семеновского рынка сделана искусственная гавань. Влажный, серый гранит далеко врезывается в море, защищая причалившие суда от беспокойных волн.
Здесь в воздухе витает специфический запах рыбьего жира и чешуи. Серебряные полоски, упавших с носилок рыб, покачиваются у берега среди дынных корок и других отбросов. Вот подошла корейская шаланда полная мокрых, почти черных парусов и рыбы. Начинается сортировка. Высокий, полуобнаженный кореец, с волосами, завязанными на затылке пучком, просыпает в ведро блестящий дождь рыбы...
— Есь... Лыба есь…
Он быстрым движением вылавливает из сетей какую-то странную рыбу с широко расставленными глазами и начинает пинать ее ногой. Рыба надувается и делается похожей на футбольный мяч.
Вытаскивают запутанного в сетях осьминога. Прохожий матрос останавливается, глядит некоторое время и сплевывает: «Доктор». Так зовут здесь осьминога.
Едут все новые и новые шаланды. Зюйд-вест кренит их на бок, выравнивая их в длинные прямые линии.
Владивосток может по праву считаться городом рыбаков. Сюда приезжают, чтоб вновь уехать, рыбаки Та-фуина, Находки, Камчатки и всех бухт, расположенных по побережью вплоть до Сахалина.
На бесчисленных мысах и по берегам бухточек, окружающих город трепангов, расположены ловецкие селения, доставляющие сотни тысяч центнеров и тонн рыбы.
Главные базары Владивостока — Семеновский и Мантуевский — наполнены рыбой, крабами, челимсами и другой живностью моря. У кооперативных ларьков стоят бочки, полные вкуснейшей из сельдей — иваси, на бочках марка Госрыбтреста. Основная масса рыбодобычи находится в руках у государства. Расширяются масштабы ловли рыбы и работы над ней. Ширится коллективизация ловецких артелей.
Углубляется культработа.
Это особенно ярко видно на том, как прошел заем индустриализации среди рыбаков Владивостока и его бухт. Рыбаки-китайцы и корейцы — подписывались целыми артелями на заем в двойном и тройном размере оклада.
На рыбных производствах можно посмотреть длинные листы с титулом: «даем в фонд индустриализации». Внизу отмечены цифры 50, 60, 70, 100, 200 (рублей) и сбоку от них узорчатые гирлянды-подписи безызвестных Ван-Фи, Ли-Чанов, ЯнТун-Дао и др.
Но профсоюзная и культурная работа все же еще много заставляет желать. Да и в самом Владивостоке нет приличных рыбацких клубов, в которых бы морские труженики могли найти отдых, развлечения, учебу.
Очень часто русские ловцы при прибытии с производства идут в кабачки вроде «Л-ля-фуршет» или «Чокнемся, медуза», а китайцы и корейцы, в так называемые, китайские кварталы.
В китайских кварталах, по облинялым, серым стенам каменных коридоров наклеены синие и желтые объявления китайского театра и на углах вертлявые фокусники размахивают дребезжащими трезубцами.
Из раскрытых харчевен несется одуряющий запах вареных крабов, сои и пельменей. Бои у дверей зазывали гостей призывным и монотонным криком: А-о-э-э-э...
Здесь, в приземистых, темных харчевнях можно обыкновенно встретить большую часть приехавших в город отдыхать ловцов. Это плохо. Потому что вслед за харчевнями можно последовать (и часто следует) опио-курильня, хабаровская водка, настоянная на табаке, контрабанда.
Китайские и корейские профклубы должны повести решительную борьбу с отживающими свой век, подгнившими «китайскими кварталами».
— Гут бай! Вери вел...
— Чудак, ты не бормочи. Ты меня пойми. Я тебе говорю Магдональд — тьфу, дрянь! Какое он, к черту, рабочее правительство? — Провокатор, Понимаешь? Про-во-катор! Ну, нет! А вот рот-партия — это по нас. Пролетариат... Ленин... Понимаешь? Гут бай — одно слово.
— Гут бай, — повторял англичанин и улыбается. Коричневолицый, обветренный рыбак склоняется к нему.
— Нужно фронт крепить. Рот-фронт. Ты пролетарий и я — пролетарий. И точка. Вери вел.
Их трое: русский ловец, китаец и английский матрос с корабля «Индиан-Сити». Все они веселы и крепкогруды.
Русский поворачивается: «Вот никак (он тыкает шутливо в сторону англичанина) с Ваней объяснить не можем нашу пролетарскую программу». Ваня, известно, китаец, а мы — тоже люди неученые, из Иркутска.
Сквозь окно кафе видно, как движется по проспекту, залитый солнцем, человеческий поток. Летят пестрые зонты японцев. Вдали, синим фаянсом, блестит бухта.
Газ. «Голос рыбака» № 24 (313) от 30.3.1930 г.