ЭПИЛОГ.

Приехав в Иран, мы высадились в порту Пахлеви — пустынном, окруженном солдатами. Тут нас встретили англичане. Они с любопытством и, казалось, с сочувствием пропускали нас без всякого контроля. За барьером я сразу заметила Марию, нашу Марию из колхоза! Она стояла, присматриваясь к проходящим, и, увидев меня, заулыбалась. Пораженная ее видом, я поспешила пробраться к ней через толпу. Она стояла спокойная, уверенная в себе, как бы выросшая, элегантная, в форме Корпуса Андерса. Мария уехала из Актюбинска еще в марте и теперь работала в порту, принимая транспорты из России. О моем приезде она знала из списков и давно уже ждала меня. Эта встреча оказалась для меня очень важной. Мария ввела меня в новый, чужой для меня мир. Зарегистрировала, наладила переписку с внешним миром, помогла без промедления выехать в Тегеран, где я стала работать сестрой в госпитале. В декабре 42 года мне предложили ехать работать в Ахваз — там создавался транзитный лагерь для наводнившего Иран польского гражданского населения.

Должна сказать, что поначалу пребывание в Иране было радостно. Выбравшись из России, поляки словно возродились. Никто не сомневался в победе союзников, все стремились принять участие в борьбе с немцами, надеясь вернуться в свободную Польшу. Работать в Ахвазе было интересно, я сблизилась с англичанами и лагерной администрацией, во главе которой стоял польский делегат. Там я получила известие о том, что немцы, заняв Барановичи, выпустили из тюрьмы моего мужа. Как подтверждение этого события, уже в январе 43-го года, пришло письмо, написанное его рукой. Тут уж ликовала не я одна! Многим это дало надежду получить вести от пропавших близких. Моя переписка с семьей стала регулярной. Вскоре я узнала, что Мише удалось помочь отцу вернуться к семье из Щорс в наше поместье во Франции.

Но уже в 43 году радужные надежды сменились тревожными опасениями. Грозные слухи, а потом и официальные сообщения вызывали страх и негодование. Катынь, постановления Тегеранской

конференции, новая граница с СССР (для нашей семьи — потеря Щорс), затруднения дипломатических отношений между СССР и законным польским правительством в Лондоне... Надежды таяли с каждым днем. Многие мои друзья шли в армию, уговаривали и меня поступить сестрой в Корпус Андерса. Я и сама давно об этом мечтала, и, благодаря англичанам и нашему делегату, мне легко удалось это сделать. Очень скоро я получила вызов в штаб нашего Красного Креста, который находился в Иерусалиме. Оттуда меня послали работать сестрой в Египет. Там, в Эль Кантаре, был большой чисто польский отдел. Здесь царили полное доверие и взаимопонимание, и это очень помогло нам пережить потрясения, которые нас ждали: гибель Сикорского, Варшавское восстание, трудности, переживаемые нашим лондонским правительством. Ялтинскую конференцию и, наконец, создание нового правительства в Варшаве.

К сожалению, нашу дружную группу разъединили - сестер, знающих языки, перевели в Александрию (мой последний этап), там мы работали в чисто английском госпитале, где были и польские раненые. Тут дисциплина была военная, очень строгая, так что свободно общаться между собой было невозможно.

Наступил май 45-го года, и с ним — окончание войны. Среди всеобщей радости и веселья настроение поляков омрачалось тяжелой неизвестностью — о будущем Корпуса, о будущем самой Польши. Многие стали хлопотать в Каире о демобилизации или об отпуске. В это смутное время я узнала из писем детей, что муж мой тяжело болен, и, ссылаясь на это, тоже подала прошение об отпуске. Добиться желаемого оказалось нелегко. Только в октябре 45 года я, наконец, смогла оставить работу и выехать в специальный лагерь. Тут, живя в загроможденных багажом палатках, мы ждали переправки в Европу. Из разговоров с польскими офицерами я узнала о лагере в Ахвазе и о судьбе Корпуса Андерса, где у меня оставались друзья. Из Ахваза все бегут, лагерь ликвидируется, едут кто куда, чтобы соединиться с близкими. Корпус Андерса пришлось сократить, началась демобилизация. Из Варшавы приехала комиссия по репатриации. Но, несмотря на обещания и уговоры, большинство опасается возвращаться в Польшу и не знает, на что решиться. Материальное положение у них трудное, языков они не знают, эмиграции не хотят, но и возвращения в новую Польшу боятся.

Зная все это, нелегко мне было покидать остающихся друзей в такое трудное для них время. Я возвращалась в свободный мир, к семье, а они теряли ту Польшу, за которую боролись, за которую было отдано столько сил и столько жизней. Я тоже теряла эту Польшу.

Что, по существу, она значила для меня — русской? Очень многое! Щорсы — оазис после разгрома России. Мария, страстная патриотка, ее отец пан Юзеф, умерший от голода в Актюбинске со словами "Тшимайтесь!". Жертвенная Марыся, выходившая меня, когда я болела тифом. Милая Ванда, украсившая мою жизнь в изгнании заботой и любовью. Да просто все мое окружение, люди, которые наперекор всему, часто с безрассудной храбростью, шли на большие жертвы, чтобы сохранить свою веру, свободу и независимость своей родины. Вот эти-то незыблемые принципы и объединяли меня с ними.

В начале ноября 45 года, ранним утром, мы, наконец, отчалили от берегов Египта и вышли в открытое море. В Бари нас сразу погрузили на военные грузовики, чтобы двинуться дальше, на север. Во время этого путешествия — на остановках, ночевках, при перегрузке вещей — нас повсюду сопровождала помощь Корпуса Андерса. Мы расстались с ними на французской границе. Мы были им очень благодарны, на прощанье хотелось их расцеловать, но они, стоя "смирно" и глядя на нас строго и печально, по-военному отдали нам честь! После минутного замешательства, мы ответили им тем же.

Марсель. Ночевка. Проверка документов. Потом поезд в Париж. Стоя у окна, я с радостью и волнением вновь увидала знакомый французский пейзаж, услышала такой близкий мне французский говор. Вокзал. Сестра. Дети! Ищу глазами Полю, но его нет. Первое прямое указание на тяжесть его болезни. Вечер и ночь у сестры. Беспорядочные вопросы, еще более беспорядочные мои ответы на русско-польском языке! Наутро выезд в Бордебюр на Луаре. С маленькой станции Бони нанятая машина везет нас к дому. Круто завернув под железнодорожным мостом, мы въезжаем в тенистую липовую аллею. После густой тени открывается перед нами лужайка, ярко освещенная солнцем. За ней открывается старинный дом, окаймленный гармоничными строениями.

Мы молчим. Мыслей нет. Одно только незабываемое ощущение завершающегося чуда! Вот тут, сейчас! В этой тихой обители! Остановились. Миша ведет меня под руку к главному входу.

— А вот и папа! — говорит он, показывая мне на окно второго этажа.

Остановились. Смотрю вверх - Поля стоит, опираясь рукой на оконную раму и смотрит вниз. Наши глаза встретились. Взгляд его тот же - внимательный и мягкий. На до неузнаваемости похудевшем лице светится патетическая улыбка. Он что-то говорит, но окно высоко, а говорит он тихо, и его первые слова не долетели до меня... Все же мне было даровано прожить с ним почти год. Он скончался летом, окруженный заботой и семьей.