По дороге, ведущей к правде
Н. Славуцкая
Несколько месяцев назад нашла в одном из толстых журналов фразу: «Народ, забывающий свою историю, обречен повторить ее». А после встречи с человеком необычной судьбы – Николаем Владимировичем Нумеровым – поняла, как верна эта мысль. Несмотря на то что после XXVII съезда партии в нашей истории ликвидировано много «белых пятен» и «черных дыр», все ли пережитое уже принадлежит только истории?
ТО ДЕЛО, состоящее из 111 страниц, сброшюрованных в книжку с плотной обложкой, в последний раз всплыло совсем недавно. И уже в который раз пришлось Николаю Владимировичу доказывать, что все это ложь, сфабрикованная в 1948-м. Он показывал в парткоме своего вычислительного центра другое «дело», которое ему пришлось по крупицам собирать самому за многие годы, – официальные документы, подтверждающие его полную реабилитацию, свидетельства очевидцев событий, давно ставших историей, но незабытых. Пришлось глотать таблетки, потому что сердце устало от борьбы...
Как трудно, сидя в удобном мягком кресле уютной гостиной, обставленной красивой мебелью, в этом новом доме с просторными холлами, двумя лифтами, в этом открытом для ветров и зелени микрорайоне воспринимать услышанное. Труднее самому Николаю Владимировичу, потому что, возвращаясь в прошлое, он, наверное, испытывал не только нравственную боль, но и воспоминание о физической: сначала его пытали в гестапо, а в 1948 году – в Вильнюсе, уже в нашей советской тюрьме...
Если попытаться окрасить разные периоды жизни Нумерова в цвета, то детство, несмотря на обычные житейские нехватки то одного, то другого, окажется розовым. Его родители – сельские учителя, отец преподавал немецкий, а потому и Николай знал его вполне прилично. После школы приехал в Москву, поступил в горный институт, был спортсменом, комсомольским вожаком, получал Сталинскую стипендию. Война застала его на преддипломной практике в Киргизии, где на одном из рудников он был начальником смены руководил взрывниками. Наверное, в то время Нумеров ничем не отличался от многих тысяч молодых людей, которые во что бы то ни стало решили попасть на фронт.
Время не пощадило лица Николая Владимировича. Пролегли глубокие морщины, да и волосы давно стали седыми, но остались голубыми его глаза. Слушая его, я представила, как ладно сидела на нем форма лейтенанта, когда он приехал в свою часть И туг, наверное, розовые тона навсегда исчезли из жизни Николая Владимировича. Действительность оказалась грубой, кровавой, не всегда понятной, но, правда, пока еще не черной.
Зачем нужно было брать эту высотку, ему не докладывали, чином не вышел. Но приказ есть приказ, выполнять его надо любой ценой, даже если каждый вечер на белом поле остаются солдаты и знаешь: то пополнение, что придет завтра, ничего не решит. Но они ее все-таки взяли, хотя вместе с комбатом Нумеровым их осталось всего восемнадцать. Потом был взрыв – и наступила темнота.
— Когда пришел в себя, перед глазами все плыло, чувствовал, что лицо стянуло, понял: кровь запеклась, – рассказывает Николай Владимирович. – Лежу, на снегу, пытаюсь сообразить, где я и что со мной, и вижу неподалеку на фоне молочного света ракет – фрицы в касках. Страшнее слова, чем плен, наверное, в то время не было не только для меня. А потому первая мысль – попробовать достать взрыватель от ручной гранаты: он лежал в кармане. Попытался раздавить взрыватель зубами – не вышло. А потом опять сознание потерял...
Пересыльные лагеря, каменные мешки, перед глазами встают обросшие и истощенные люди, дошедшие почти до животного состояния. Они могли разорвать на части живую лошадь с перебитой ногой, которую фашисты шутки ради запихнули однажды за лагерную ограду. Но вот в этой тьме появился свет. Правда, не сам по себе. Ведь человек, даже если он в плену делает выбор.
На пересыльном пункте в Ровно Нумеров не сдержался. Если раньше он не показывал, что знает немецкий, то здесь пришлось выступить в роли переводчика: немцы то и депо врывались в барак, чего-то требовали от пленных. Те их не понимали, и тут же следовало жестокое избиение. Николай стал переводить команды, и однажды его подозвал к себе унтер-офицер, которому только что один из пленных передал обрывок бумаги.
— Что здесь написано? – спросил фашист.
Раздумывать было некогда. Мельком пробежав текст, Нумеров ответил:
— Хочет служить фюреру. Просит добавки баланды, господин унтер-офицер.
На самом деле текст был коротким, но страшным. Хорошо, что он попал в руки Нумерова. Повезло, что унтер выругался, порвал бумажку и выбросил ее. Дело в том, что в лагере действовала подпольная группа, правда, о ее существовании Николай тогда еще не знал. Незадолго до той памятной записки предатель выдал двух человек, а потом написал донос на политрука Андрея Рыбальченко. Вот этот донос унтер и попросил перевести Николая.
После Ровно был новый лагерь, уже под Берлином – Вульхайде, где Нумерова нашел Николай Степанович Бушманов, один из руководителей подпольного Берлинского комитета ВКП(б). Так называлась подпольная организация, которая в 1942—1943 годах была не только достаточно разветвленной, но и интернациональной.
Вот здесь придется сделать небольшое отступление и прервать рассказ о судьбе Нумерова. Но это необходимо. Впервые я узнала о существовании Берлинского комитета ВКП(б) из июльского номера «Литературной газеты». В нем была опубликована страничка «Полемика», на которой шло горячее обсуждение книги Д. Гранина «Зубр». Она вызвала очень много откликов, после ее выхода в свет отозвались очевидцы событий, те, кто знал Зубра – Тимофеева-Ресовского, знал его сына Фому, который был одним из деятельных членов подпольного комитета. Именно поэтому в последнее издание «Зубра» Гранин вставил еще одну главу. Он сделал это ради Фомы, ради самого Тимофеева – Ресовского и, главное, ради многих людей, которых постигла несправедливая судьба. Дополненная материалами о берлинском подполье книга уже вышла, но тираж ее не настолько велик, чтобы о подвиге, совершенном в плену советскими людьми, узнали тысячи, сотни тысяч наших современников. Что же такое Берлинский комитет ВКП(б)?
Его организационное ядро составляли пленные советские офицеры – коммунисты полковник Н. Бушманов, старший политрук А. Рыбальченко, лейтенант Г. Коноваленко, старший лейтенант Ф. Чичвиков, сержант Н. Антипов, лейтенант И. Калганов, военный инженер А. Сержантов, старший лейтенант В. Тимошенко, капитан Падунов, бивший учитель Н. Казбан.
Они считали, что даже в плену люди должны знать правду и не терять надежды, а потому писали и распространяли листовки. В них была информация о положении на фронтах, разоблачалась ложь фашистской пропаганды о том, что Родина для русских, угнанных в Германию, потеряна навсегда, как и о том, что только прилежный труд на немецких заводах может сделать их свободными. Весной 1943 года через Фому Тимофеева комитет установил связь с подпольной антифашистской группой «Грюневальд» в предместье Берлина, в состав которой входили около 60 советских граждан, угнанных с оккупированной Украины.
Чуть раньше через Чичвикова, а затем Рыбальченко была установлена связь с подпольной группой военнопленных татар во главе с Симаевым, а через некоторое время в лагере Вустрау была создана татарская подпольная организация, которой руководил Муса Джалиль.
Подпольные организации были созданы на танковом заводе Вернера, военном заводе Диммлера и Штока в Мариенфельде, на авиационном заводе в Рангсдорфе, в лагерях «восточных» рабочих Цоссена, районах Шпандау и Глиника. Привлекли к работе немецких антифашистов, болгарских студентов. Под руководством комитета группы подпольщиков организовали систематическое вредительство и саботаж на предприятиях, на железнодорожном транспорте. Они выводили из строя вагоны, которые должны были везти на фронт боеприпасы, портили стрелочные переводы, поворотные круги, оборудование депо. Во время воздушных тревог организовывали пожары в цехах, на складах продовольствия и оборудования.
Бушманов понимал, что комитету необходима связь со своими. Только в 1943-м десяток подпольщиков был послан через линию фронта с мандатом Берлинского комитета ВКП(б), но все они после перехода линии фронта были арестованы.
Когда-нибудь о берлинском подполье будет написана правдивая, честная книга. Люди узнают о героях, погибших в фашистских застенках: Григории Коноваленко, Федоре Чичвикове, Владимире Тимошенко, Николае Казбане, Иване Калганове, Николай Антипове, Вере Пономаренко и Александре Сержантове. Только надо спешить, пока есть еще свидетели, живые участники событий. И один из них Николай Владимирович Нумеров.
— Основная задача, которую мне поставил Бушмачов, – вспоминает он, – общаться с людьми; понять их настроение, чтобы узнать, хотят ли они работать в подполье. Это было нелегко, ведь можно и на провокатора нарваться. А еще переводил с немецкого на русский листовки, их бросали над Берлином американские летчики. Но главное, для чего меня готовили, – переход линии фронта для связи с советским командованием, ведь у Берлинского подпольного комитета были большие возможности получать развединформацию. Но мой побег не состоялся: установлено, что многих членов комитета выдал гестапо провокатор, Владимир Кеппен Летом 1943 года они были арестованы, а чуть позже попал в гестапо и я.
Его били, пытали, устраивали очные ставки, требовали признаний, но Нумеров молчал. Позже, после войны, его обследовали врачи. Они удивились, что человек выжил. – в страшных рубцах были почки, печень, ведь били-то коваными сапогами...
Не добившись ничего, полуживого, его привезли в Каунас, в печально известный форт смерти № 7. Он показал мне страшные фотографии форта. Если не знаешь, что там, внутри этого невысокого холма, не поймешь. А были там люди, смертники. Их убивали играючи; между прочим. И если не всех сразу, так только для того, чтобы продолжить завтра эту страшную «забаву».
— Выхода не было, и хоть даже мысль о побеге казалась невозможной, я решил бежать, – продолжает Николай Владимирович. – Вместе с политруком Степаном Ивановым мы подобрали человек двадцать пять отчаянных голов. Из гвоздей плющили нечто похожее на ножи. Точили лезвия о камни, прятали наше самодельное оружие в деревянных колод ках, в которые были обуты. И вдруг стало известно, что нас пере гоняют в Германию на каторжные работы в шахтах. Признаюсь, сначала отчаялись, а потом решили, что это даже к лучшему: стены вагона – не каменный мешок форта, главное – быть вместе, чтобы попасть в один вагон.
Через неделю после побега горстка истощенных людей встретила группу литовских партизан. Вскоре Нумеров стал командиром диверсионно-подрывной группы, которая пустила под откос девять эшелонов с живой силой врага и военной техникой.
— Нам часто приходилось, надевать немецкую форму, – заметил Нумеров, – я мог стать на время обер-лейтенантом или оказаться в другом званий. Этого требовали обстоятельства, правила партизанской борьбы, а «арийская» внешность и знание немецкого языка были хорошим подспорьем, выручали много раз. Знать бы, как это аукнется в 1948-м...
Можно было бы подробно рассказать о том, как после освобождения Литвы, где он партизанил, Нумерова назначили директором крупного разрушенного предприятия. Восстановленное в самые короткие сроки, оно дало стране нужную продукцию. И о том, как по ночам приходилось бороться с вооруженными бандами националистов. Все это было до 1948 года. А потом – тюрьма в Вильнюсе и несколько месяцев изощренных пыток. Следователь изо всех сил пытался доказать, что Нумеров – изменник Родины.
Те семь лет, что провел Николай Владимирович в заполярном Норильске, дались тяжело. Дома остались молодая жена, больная мать, крошечный ребенок. Мучило сознание свершившейся несправедливости.
В Вильнюс он вернулся «контрабандой»: не имел права приезжать в город. Первый секретарь ЦК Компартии Литвы Антанас Снечкус развел руками: такого, мол, на тебя понаписали, что и бороться было бесполезно. Беспартийного, еще не реабилитированного Нумерова назначили руководителем крупного предприятия, следом другого: посылали туда, где было труднее.
— На мою улицу праздник пришел в 1955 году, – говорит Николай Владимирович, – военный трибунал Прибалтийского военного округа по протесту Главного военного прокурора СССР меня полностью реабилитировал. А в 1959-м я опять стал кандидатом в члены партии, правда, через год меня исключили. Все это напоминало заранее отрепетированный спектакль: вызвали на бюро райкома и в течение тридцати минут «решили вопрос». За что исключили? Якобы за проявленную неискренность при освещении моей реабилитации. А настоящей причиной был тот самый том из 111 страниц. Он назывался «Обзорная справка по архивно-следственному делу П-1456 по обвинению Нумерова Н. В.», подписал его мой бывший следователь Фрол Сузиков. Если бы не первый секретарь горкома Ф. Беляускас, тоже бывший партизан, я бы никогда, наверное, с этим документом не «познакомился». В концентрированной форме там был изложен весь бред, который сотворил Сузиков в 1948 году. А к этому приложил справку о том, что мое дело прекращено на основании статьи 4 п. 5 УПК РСФСР. В райкоме не знали, что она означает полную реабилитацию, или не захотели разобраться, но ложь сработала. Пришлось написать заявление в райком партии и в ЦК КПСС, разоблачить клевету, и бывшие партизаны за меня заступились. И на этот раз грубый номер не прошел: через два дня мне объявили, что произошла ошибка, восстановили в партии.
В 1966-м, когда уже работал в Калуге, я опять почувствовал отголоски следственной тюрьмы. В августе меня не выпустили в командировку во Францию, в сентябре – на совещание в Прагу.
А в конце 1967 года мои опасения полностью подтвердились. Меня пригласили на бюро горкома партии, и когда я спросил о повестке дня, сказали: узнаешь на месте. В течение нескольких минут я был исключен. Обвинения опять были нелепыми – неправильное поведение, использование служебного положения. Но вопросы задавали интересные: правда ли, что был обер-лейтенантом, а может, переводчиком у немцев работал?
У коммунистов ЦНИИ тары и упаковки, директором которого я работал, появился естественный вопрос: почему вопреки Уставу КПСС коммунист исключен из партии без обсуждения персонального дела на партбюро и общем собрании, но и им ничего не объяснили. А когда я уже ушел из института – по собственному желанию, собрали закрытое партийное собрание, на которое приехал первый секретарь горкома В. Житков. Мне потом рассказали, будто он прямо заявил, что я был исключен как неправильно принятый, а кроме того, повторил обвинения 1948-го.
Следователь, что пытал Нумерова и стал своеобразным его «крестником», состряпал то самое новое досье, – до недавнего времени благополучно проживал в городе Вильнюсе. Интересно, скребут ли у него на душе кошки? Наверное, он читает газеты, по-своему судит о перестройке, гласности, демократии. Впрочем, Нумеров не считает, что нужно мстить. Его одно беспокоит. Почти всю свою жизнь он боролся за то, чтобы быть членом партии коммунистов, а Фрол Сузиков, как многие ему подобные, не лишался партийного билета. Люди, которые боролись в плену, отдали свои жизни, считаются просто без вести пропавшими, а он пре бывает на заслуженном отдыхе. Может быть, делится со школьниками воспоминаниями о том, как после войны героически отыскивал изменников Родины?
Нумеров – человек очень сильный, он выстоял, несмотря ни на что. Сегодня его партбилет – новенький, да стаж больше тридцати лет получился.
— Не это главное, обо мне много не пишите, – сказал Николай Владимирович. Я живой, и хоть был 45 лет под «колпаком», свою правду доказал. Те, кто погиб не смогут этого сделать, и если им уж не помочь, то для родных и близких нет ничего важнее.
...Мы засиделись допоздна. Назавтра Николаю Владимировичу предстояла командировка. Он – один из ведущих специалистов вычислительного центра Минлеспрома СССР, кандидат технических наук.
— Когда вернусь, обязательно свяжу с оргкомитетом создаваемого общество «Мемориал», – сказал он напоследок. Очень многое предстоит еще сделать, я не могу остаться в стороне<...>