Итак, 18 октября 1952 года заключенного Галицкого Павла Калинниковича вызвали на освобождение!

Обыкновенный зимний день — холодный, пасмурный, с ветерком, обыкновенная грузовая машина, в кузове один, сопровождающий в кабине. Еду, а в голове непонятное творится: все перемешалось — действительность, прожитое, длинная лагерная жизнь!..

15 лет с гаком за высокой стеной с вышками по углам, 15 лет говорил «гражданин начальник», «гражданин надзиратель», чем подчеркивалось, что ты низшее существо, раб, 15 лет тобой мыкали, как хотели, перебрасывали, подобно неодушевленному предмету, а теперь — все прекращается, я еду освобождаться! Даже не верится, что наступил конец унижениям!

У ворот лагеря столпились друзья, ребята с бригады, улыбаются, машут руками! Тебя везут получать свободу! Путь недолгий, но за этот промежуток молнией пронеслась почти вся лагерная жизнь!!!

 

* * *

1948 год. На слете бригадиров в Сусумане начальник Заплага, генерал Шемена, пообещал мне досрочку — за перевыполнение плана. Бригада обслуживала 3 шахты, добыча золотоносного песка шла в пределах 125—130%. Работали не за страх, а за совесть!

Почему? Потому что были сыты, зачеты шли день за два, за три, заработки — от двух до трех тысяч, так получал не каждый вольный. Лагерь забирал 30%, остальное оставалось заключенному: хочешь — посылай домой, на руки до шестисот рублей. Мне каждый член бригады отдавал по 75 р., они знали — деньги будут использованы впрок: мастеру по замерам (за кубатуру), надзирателю (за расконвоирование, за поездку в Аркагалу покупать продукты), нормировщику (за снижение норм и применение коэффициентов).

ВСЕМ НАДО ПЛАТИТЬ, что я и делал! Я рисковал — да, но иного выхода не было, чтобы получать зачеты и чтобы люди были сыты и одеты. Не зря по всей необъятной Родине гуляла поговорка: без тухты и аманала не построили бы Москанала!..

В бараке порядок, дневальный следил за чистотой. Договаривался с поваром о приготовлении плова, пирожков из продуктов, привозимых с Аркагалы. В других бригадах питались только с лагерной кухни, у нас дело обстояло иначе. В каждой тумбочке лежали масло, сахар, крупа и другие продукты.

В 1944 году мне на участок подбросили 60 человек из спецконтингента, их малышами вывезли в Германию, выглядели они ужасно: оборванные, тощие — живые скелеты! В оккупированной зоне хватали от 12-ти лет и выше, старались брать больше мальчишек. Работали они на производстве, но больше у бауэров в сельском хозяйстве. (В русскую зону американцы их передали вполне нормальными — здоровыми и упитанными, и одетыми прилично!) Работяги они были никудышные, я обратился к начальству за помощью, чтобы восстановить их силы, и мне ответили: «Крутись сам!».

И я «закрутился»: договорился с нормировщиком, мастером по замеру. Отдельных ребят предупредил, что с получки придется раскошелиться. Выхлопотал им аванс, хлопцы приоделись, стали нормально питаться, и жизнь повеселела!

Но среди спецконтингента оказался один, который вместо отчисления написал следователю донос! Закрутилось колесо правосудия — допросы, вопросы, дознания! На мое счастье, начальником участка и следователем оказались работники НКВД нового поколения, вызвали и поговорили со мной. Я им открыл, почему так поступил, они поговорили с «контингентом» и, вызвав, сказали мне: «Давно на Колыме, давно в лагере, молодец, что спас людей, но в людях надо разбираться!» Следователь открыл портфель, достал папку и сунул ее в печку, а мне сказал: «Твое дело сгорело, можешь спокойно работать!»

Заканчивался 1947 год, жизнь в лагере — а может, и на воле — изменилась, только не понять, в какую сторону. Режим ослабел, нас, контриков, вольнонаемные стали уважать за труд, за полную отдачу. Ворье и прочая гадость зашевелилась, я бы сказал, обнаглела: воровство, убийства расцвели вовсю!

С прииска Фрунзе я этапировался на «Фролыч» с бригадой, где бригадиром был Василий Кривцов, в прошлом вор в законе. «Завязал», хватило силы, работал в забое с лотком и слыл неплохим золотарем. От воровской жизни осталось одно зло, что потом его погубило, — картежная игра. За это сняли его с должности бригадира, хотя мужик он был толковый, работал после лотошником. Но карты не бросал. Жил на центральном ОЛПе.

Я пришел на командировку, а мне надзиратель говорит: «Галицкий, твоего приятеля, Ваську Кривцова, прирезали». И рассказал: «Всю ночь, гады, играли, Васька всех облапошил, а утром Пузырь (кличка вора) подошел к его койке, загородив выход, облокотился на нары и говорит ему: "Пришел по твою душу!" Васька рванулся, а он ему пику в живот! До чего здоров Кривцов, оттолкнул Пузыря — и к выходу, а там его ждали еще два блатаря и пришили к полу!» Я содрогнулся, представляя картину гибели Василия, но на труп смотреть не пошел!

Вместе с ним умерла и его мечта о встрече с женой и сыном!

Пузыря отправили в тюрьму, на этом и закончилось его наказание! Его будут судить, но у него срок 25 лет, и добавлять некуда! Смертная казнь была отменена, и поэтому все убийства оставались безнаказанными!

На другом лагпункте зарезали нарядчика, тоже никакого наказания! Лишь в 1950 году ввели в лагере закон: за убийство — смертная казнь! Вакханалия прекратилась...

Воспоминания проносились, как в калейдоскопе. Осень 1947 года. Я жил за зоной, и ко мне зашел начальник участка Пашинин Павел Кузьмич. Посидел, помолчал, потом промолвил: «Нужна твоя помощь, говорю с тобой от имени начальника прииска Борчина. План по золоту "горит", у тебя в Сусумане обширное знакомство, не сможешь ли ты "достать" золотишко?» Я подумал об Эдике — он может достать, что хочешь! «Попробую», — сказал я. Он пояснил, что оформляться все это будет как от старателей: ведомость, оплата, отоваривание продуктами.

Связался с Эдиком, он согласился. Первая партия металла поступила, быстро оформили, и «фирма» заработала! Несколько поступлений, и последовал приказ: операцию закончить. У меня остался пакетик с 50—70 граммами, и я положил в карман телогрейки, забыв о нем!

В апреле 1948 года собрался ехать в Сусуман, а мне позвонили с ОЛПа, что надо зайти и подписать ведомость на зачеты. Я пришел к вахте ОЛПа, предъявил пропуск. Мне последовала команда зайти на вахту. Там находилось несколько человек, один из них, незнакомый, поднялся, показал документ и велел обыскать меня. В кармане обнаружили пакет с золотом! На вопросы: откуда, куда собрался, где взял золото, — я внятно ответить не мог. Составили акт, и меня препроводили в Сусуманскую тюрьму.

Понял, что дело завязывается серьезное, что говорить — решил не выдавать никого! Утром допрос, и следователь сказал: «Подпишешь, что хотел продавать, и получишь десятку, начнешь упираться — на полную катушку раскрутишься! А это 25 лет!»

Пришел в камеру, рассказал, и опытные заключенные посоветовали не упираться: «С этого "золотого" крючка еще никто не срывался!» Такой совет поддержали все!

Через несколько дней — суд. Судья, майор юстиции, два заседателя, солдаты. Вопросы, ответы. Суд ушел на совещание. Вышли и зачитали приговор: 10 лет с поглощением старого срока! Я радовался, да, да, радовался: никого не заложил, а десятку проживем! Понравились мне слова судьи: «У вас уже есть две судимости, но они ничто по сравнению с этой!» Дорогой мой человек, думал я, эта такая же, как и те — полвторого срока отбыл, вот и подбросили добавку! Органы работают четко!

Из тюрьмы перевели в лагерь, а на второй день за мной приехали с прииска. Командир взвода и начальник лагеря забрали документы, вывели с зоны, отдали их мне и сказали: «Дорогу знаешь, документы отдашь на вахте, а мы остаемся в Сусумане». И я потопал по знакомой дороге. Шел не торопясь, обдумывая, как дальше жить!

Утром на работу под конвоем. К обеду на приборе, где работала бригада, появился Борчин, начальник прииска. Подошел ко мне со всей свитой, махнул рукой, свита удалилась, а он обратился ко мне: «Ну, расскажи, что с тобой случилось?». Я ему подробно все поведал: как пригласили на вахту, обыскали, обнаружили пакет с золотом и составили акт. Потом следствие, совет следователя, суд. Помолчав, он сказал: «За тобой охотились, и кто-то заложил! — им надо было тебе сделать довесок! Выбор на следствии сделал правильный». Поднялся и, уходя, добавил: «Я твой должник, помогу тебе с зачетами и с работой, не падай духом, держись!»

Лето 1948 года пролетело, как один миг, я работал на промывке, написал жене, что мне опять добавили, и получил письмо: «Ты меня обманываешь, наверное, женился и забыл семью». Все-таки потом она мне поверила, я старался помогать ей материально.

В августе на участок «Светлый», где я трудился, приехали Борчин и Херсели (начальник прииска и главный инженер). Меня вызвали в контору. Поздоровавшись, Борчин спросил, знаю ли я забои, где хорошее золото, я ответил утвердительно. Он засмеялся и, повернувшись к Херсели, промолвил: «Я тебе что говорил?» Потом продолжил разговор: «Если завтра с вашего участка поступит 3 килограмма, прииск выполнит план. Сможешь помочь?» Я ответил утвердительно: «Для этого должен рас конвоироваться, это раз, потом мне нужен экскаватор и два бульдозера. Прямо сейчас пойду на дальний прибор, пригоняйте технику!»

Борчин вызвал командира взвода, меня расконвоировали, и я приступил к заданию. Ночи летом на Колыме светлые. К 12 часам экскаватор взрыхлил забои, следом бульдозеры окучили грунт, содержащий золото. Утром прибор заработал. Закончился день, подошло время съемки. Я нервничал, ведь решается моя судьба: если намыто 3 кг, тогда расконвоируют, тогда организую классную бригаду, и будут зачеты! Съемщик обработал колоду, промыл коврики, собрал золото в совок, просушил и, золотарь еще по воле, определил: не меньше четырех! Сложили золото в мешок, положили в жестяную банку, и я понес его в контору, где в ожидании волновалось начальство.

Шел по тайге, кругом ни души, а я иду один, несу килограммы металла, я, осужденный за золото! На душе горечь и обида! Пришел, сдал банку с содержимым приемщику золотой кассы. Через полчаса, после удаления посторонних металлов и примесей, приемщик объявил результат: «Три килограмма девятьсот граммов!» Всеобщее ликование.

Начальник прииска наливает стакан спирта, добавляет сиропа и преподносит мне: «Пей за удачу, не бойся, на вахте не задержат!» Выпил, закусил консервами, а в горле ком, в глазах слезы, так паскудно на душе! Борчин понял меня, подошел, и, положа руку на плечо, сказал: «Держись, Галицкий, не унывай, будешь бесконвойным, с зачетами освободишься скоро!» Он оказался прав: я освободился на 6 лет раньше конца срока — по суду я должен был освободиться только в 1958 году! Здесь и его лепта, за что спасибо ему!

Набросали полную сумку консервов, мясных и сгущенного молока, позвонили на вахту, чтобы не задержали, и я отправился в зону. Разгрузил сумку на стол, сказал ребятам: «Угощайтесь», — а сам завалился на нары: выпитый спирт и переживания сморили меня…

1950 год. Начальник участка Пенкин Иван Евдокимович с семьей уезжает в отпуск на материк — 6 месяцев будет другой, а какой, неизвестно, но от него будет зависеть и режим, и кормежка, и порядок на производстве.

Приехал с семьей Морозов, мужчина средних лет, спокойный и немногословный, по слухам, любитель выпить. Двое детишек, восьми и десяти лет, жена, Клавдия Ивановна Белова, лет под 35, среднего роста, изящная, улыбчивая, одно портило — по всему лицу разбросаны оспинки, остаток болезни в детстве. Устроилась экономистом в конторе участка.

Я каждый день приходил в контору заполнять наряды, часто с ней разговаривал. Мой друг, Алексей Иванович, нормировщик, хорошо о ней отзывался.

Как-то захожу в контору, а меня они встретили с улыбкой, и Клавдия Ивановна мне говорит: «Знаете, Галицкий, моя дочурка в Вас влюбилась» — и засмеялась: «Мама, — говорит она, посмотри в окошко, видишь, идет Галицкий, на него смотреть приятно, всегда чисто одетый, стройный». Я улыбнулся и промолчал, а Шабалин мне подмигнул, мол, мотай на ус.

Собрались с ним поехать в выходной в Нексикан, большой поселок недалеко от участка, вышли на трассу ловить машину, а там стоит Клавдия Ивановна. «Вот вместе и поедем» — сказала она, узнав, куда мы собрались.

Подошла машина, мы втроем сели в кабину, в середину посадив Белову. Тесновато, я чувствовал тепло женского прикосновения, было приятно, но… опасно! Ведь годы не знался с женщинами!

В Нексикане походили по рынку, перед отъездом зашли в лес, расположились перекусить и немного выпить. Время к обеду, Алексей Иванович поднялся и, сказав, что ему необходимо зайти к товарищу, оставил нас.

Я в смятении: наедине, в лесу, рядом Клавдия Ивановна, протяни руку — и она в твоих объятиях! Молча, посмотрев на меня, она потянулась ко мне, и я, не сдержавшись, обнял ее. Все смешалось, закрутилось — жаркие поцелуи, нежные слова, объятия!!! Потом, остыв и успокоившись, посидев обнявшись некоторое время, мы разговорились. Она рассказала, что муж алкоголик, к концу дня обязательно напьется, где уж тут до супружеских обязанностей. И так изо дня в день. Единственное, что удерживает от развода, — дети. «Терплю до материка» — сказала она.

Что будем делать дальше? На этот вопрос она ответила: «Встречаться при строжайшей тайне».

Подошел Шабалин, и мы поехали на участок

С этого дня, жизнь изменилась круто. У меня есть женщина, которая, рискуя своим положением, не желает порывать нашу связь, с радостью встречается со мной! Осторожность и еще раз осторожность — был наш девиз.

Пока тепло, лес, сопки укрывали нас. А что дальше? Я тоже рисковал — за связь с вольнонаемной маячил срок! Канатоходец, проходя по проволоке над бездной, подвергается риску, но идет! Я, как и он, рискую всем, но иду, вернее, не бросаю связь с Клавой. Хоть немного счастья, а там будь что будет!

На грех, на прииске «Серпантинка» поднялся бунт среди заключенных военных, они разоружили вохру, уничтожили их и двинулись в сторону поселка, где есть рация, чтобы оповестить мир и просить помощи. Один служака затаился, потом удрал, сообщив руководству о бунте. Поднялась авиация, выступил Колымский полк, бунтовщики, окруженные, ушли в леса. Отменили в лагерях бесконвойку, на дорогах день и ночь таились патрули.

В это время Морозова перевели на другой прииск, Клаве дали квартиру в центральном поселке, встречаться стало труднее. Я ночью пробирался к ней и ночью же уходил от нее.

Надзиратель, который ко мне хорошо относился, сказал по секрету, что в партийной организации знают о связи Клавы со мной, что устроена слежка, дабы поймать с поличным. Но все равно мы встречались и не думали о разрыве.

Гром грянул! На партбюро слушалось персональное дело коммунистки Беловой о связи с заключенным. ЕЕ исключили из партии! Ко мне никаких санкций не применили — что поразило меня.

Последняя встреча с Клавой состоялась на квартире у знакомого вольнонаемного. Печальная, со слезами Клава уезжала на другой прииск к мужу. Она ни о чем не сожалела, была благодарна за любовь, за ласки. «Я счастлива, что встретила тебя, — говорила она. — Я познала настоящую любовь». Так закончился 1950 год, год, подаривший мне ласку хорошей, умной и обаятельной женщины!

В 1953 году произошла неожиданная встреча с Клавой в Сусумане в отделе кадров: я получал направление на прииск «Центральный», а она, закончив заочно Горный по специальности «геолог», — направление на работу по специальности. Встреча была теплой и грустной. Клаву восстановили в партии, дали возможность закончить институт. Она сказала: «Павел, я и сейчас вспоминаю о наших встречах как о счастливых днях в моей жизни!»

И последнее воспоминание о лагере — «война» с новым командиром взвода: еще немного и мне намотали бы еще срок!

После последней встречи с нашим «правосудием» у меня совершенно изменилось мировоззрение — иначе принимаю, вернее, воспринимаю окружающую обстановку, часто иду на риск, не думая о последствиях. А время не стояло на месте, подошел 1952 год и по подсчетам нормировщика это будет последний, и я освобожусь!

Я по-прежнему ездил с Валерой Кочуровым, старшим надзирателем, в Аркагалу за продуктами, по-прежнему «подкармливал» за помощь тех, от кого зависели зачеты и заработки, не думая, что кто-либо разоблачит и накажет, часто встречался с вольняжками, посещал их и дружил с ними!

К 1952 году на Колыму приехали договорники иного склада, чем довоенные. Большинство — бывшие фронтовики, прошедшие горнило Отечественной — иными глазами смотрели на заключенных контриков, у многих родственники попали в сталинскую мясорубку, и они понимали, что мы жертвы произвола.

В середине октября зашел в барак Кочуров и сказал: «Калиныч, сегодня у завмага собирается компания. Он приглашает тебя. Ты дай патефон с пластинками». Вечером, приодевшись почище, я направился к завмагу. Оказывается, он отмечал день рождения. За столом, уставленным бутылками и закусками, уже сидело несколько мужчин и женщин, в основном — горняки с женами.

Подошло еще несколько человек, расселись, и пир начался. Было весело, все чувствовали себя непринужденно, как вдруг с шумом открылась дверь, и появился нежданный гость — младший лейтенант, командир взвода охраны! Он заменил уехавшего на материк комвзвода. Его никто не звал, а потому его появление вызвало бурю: послышались возгласы и крики: «Жандарм!.. Полицай!». Небольшого роста, невзрачный, симпатии он не вызывал.

Оглядев присутствующих, нахмурившись, комвзвода заорал: «Кочуров, немедленно явиться на вахту». Кочуров поднялся. Комвзвода оглядел ещё раз сидящих за столом и, увидев меня, даже побелел от злости и взвизгнул: «Заключённый Галицкий, немедленно марш в лагерь». Повернулся и молча вышел.

Я поднялся, одел плащ, и вместе с Кочуровым вышел на улицу. Там меня ожидали два башкира солдата и пьяный комвзвода. Он подбежал ко мне, матерясь, поднял руку для удара. Я перехватил её, крутанул, и он, споткнувшись, упал на землю. Я поднял руку для ответного удара, но Кочуров задержал меня, крича: «Галицкий, не смей бить!!!». Опустив руку, матерясь и ругаясь, мы направились к вахте. Солдаты-башкиры держали винтовки на изготовку.

Я был вне себя, ругался и орал: «Негодяй, ты опозорил свою золотую звёздочку, опозорил звание офицера, сволочь, на кого ты поднимаешь руку, на беззащитного и безоружного!». Подошли к вахте, я сел на скамейку, младший лейтенант заорал: «Посадить в изолятор!», я ему ответил, что с места не тронусь, пусть стреляет. Глянул в сторону, и увидел, что вся моя бригада собралась возле вахты. Подошёл начальник участка Иван Евдокимович Пенкин.

«В чём дело Галицкий?» — сурово спросил он. Я ему вкратце рассказал всю историю и добавил, что младший лейтенант пьян в дугу, и я требую врача, чтобы засвидетельствовать это. Помолчав, он сказал: «Галицкий, иди в лагерь и успокойся, а завтра разберёмся». «И никаких изоляторов», — добавил он, повернувшись к младшему лейтенанту.

Я, взвинченный и злой, прошел через вахту. Меня окружили ребята, и мы гуртом вошли в барак. Все легли спать, а я еще долго сидел, обдумывая случившееся. Пахнет новым сроком, подумал я, и от этих мыслей легче не стало.

Утром развод. Меня через вахту не пустили, а приказали стать в строй. Я отказался и ушел в барак. Настроение ужасное, положение безвыходное, что делать? Он вольный, военный, солдаты свидетели, и им — вера! Думы, одна тяжелее другой, не покидают меня.

Открывается дверь барака, и буквально влетает начальник конвоя: «Галицкий, — запыхавшись обратился он ко мне, — быстрей поднимайся и идем на шахты. Начальник прииска велел мне тебя привести — хлопцы не лезут в шахты, пока ты не придешь». Почти бегом, быстро, мы появились на производстве. Радостные крики, и бригада опустилась в забой!

На душе полегчало. На мое счастье начальник прииска, Григорий Лазаревич Непомнящий, проезжал на лошади по производству, увидел сидящих забойщиков и поинтересовался причиной простоя. Они ему объяснили ситуацию, и он приказал немедленно доставить меня на шахты и доложить исполнение.

Опустив голову и задумавшись, возвращался я с производства и, проходя мимо конторы, увидел в окошке Пенки-на, который махал рукой, чтобы я зашел к нему.

Он пригласил меня в кабинет и позвал нормировщика: «Алексей Иванович! — забасил нач. участка, — посмотри, когда Галицкому освобождаться?». Нормировщик открыл свои талмуды, а сам спросил, почему это интересует начальника.

«А ты не слыхал, что вчера он подрался с комвзвода? Пошевели мозгами, — продолжал он, — чем быстрее освободится, тем лучше, а то опять заработает срок!»

Алексей Иванович перелистывал тетрадку бормоча: «Сегодня шестнадцатое, значит восемнадцатого у Галицкого кончается срок с зачетами». Захлопнул свой талмуд и, обращаясь к начальнику, доложил: «Иван Евдокимович, подпишите документы, и я отправлю в ОЛП». Я молча пожал руку Пенкина, а потом — Шабалина.

И я Восемнадцатого Октября 1952 года поехал в Сусуман «ПОЛУЧИТЬ» свою ВОЛЮ!!!

Те, кто читал мою книжку «Этого забыть нельзя», видимо удивляются, почему там о некоторых периодах Колымской жизни нет ни слова? Объясняю: в то время еще была власть Советов. Лица, фигурирующие в воспоминаниях, могли пострадать и иметь неприятности.

Сусуман, подъехали к воротам, воспоминания улетучились, я спустился на грешную землю с ее проблемами и заботами. Надзиратель, что приехал со мной, отдал на вахте документы, и меня пропустили в лагерь! Через несколько дней оформил подписку о невыезде, вернее, ссылку, и будь здоров — захлопнулись двери «тюряги», я стал гражданином!

Постой, постой, толкнуло что-то, какой же я гражданин? Куцый! 5 лет поражения прав не шутка: не везде возьмут работать, заболеешь — на бюллетень не рассчитывай, голосовать запрещено.

Ну и черт с ними! По суду срок кончался в 1958 году, а я выскочил в 1952. Почти шесть лет зачетов за хороший труд, и досрочно на воле! По-лагерному говоря — обманул их! Прощайте! До конца дней не забуду лагерную жизнь и все остальное — голод, холод, и издевательства…

Еду на прииск, предварительно зашел в магазин, отоварился спиртом и закуской. В квартире начальника шахты Ба-бенко — капитана, прошедшего почти всю войну (в 1944 году раненым попал в плен, еле выжил в лагере военнопленных, его освободили и отправили на Колыму, проверили, и он остался спецпереселенцем, выписал жену, прошел курсы и приобрел специальность горняка) — устроили пир горой! На столе закуска и выпивка, пили за меня, пили за всех, кто ни за что ни про что на колымской земле трудился — кто вольным, кто заключенным.

В своих воспоминаниях кратко описал, что начальство встретило очень хорошо, много лет пронеслось, но и сейчас помню теплоту и участие!

Начальник прииска Непомнящий Григорий Лазаревич отверг мою просьбу оформить в бухгалтерию, сказав: «Ты природный горняк, пойдешь работать начальником смены».

Начальник смены — это первый заместитель начальника участка, я был польщен и благодарен! Сдал экзамен на прииске и в ГТИ, получив звание начальника шахты. Этот документ помог мне на материке устроиться горняком в карьере.

С женой наладил связь, выслал деньги на самолет и ждал, ждал! Прошли Октябрьские праздники (на Колыме праздновали особенно: 3 дня не работали), получил телеграмму — «Вылетела!» Работал я в ночную смену, прихожу после смены, а меня встречает курьер с конторы: сообщил, что жена в Сусумане.

Вышел на трассу ловить попутную, мороз градусов 40, шофера не тормозят! Что делать? Встал посередине трассы, и из первой подъехавшей машины с матом выскакивает водитель. «Товарищ, пойми, жена в Сусумане, прилетела из Питера, 15 лет не виделись!» Шофер сразу помягчел, заулыбался. «Садись, подвезу!» По дороге разговорились, он тоже бывший заключенный, тоже «безвыездный».

Приехали, а супруги и след простыл — ее уже отправили на прииск.

Быстро вернулся, вбегаю в общежитие, она сидит на моей кровати! Объятия, поцелуи, как будто и не было пятнадцати разлучных лет!

Я очень был благодарен Тосе за все, за все: мы прожили с ней до ареста каких-то 4 года, потом разлука на долгие годы, изредка письма, у меня неурядицы — добавки к сроку, она все выдержала, сохранила семью, воспитала с помощью бабушки дочурок и сумела внушить им любовь к отцу! Набралась мужества и, несмотря на уговоры близких родственников не ехать на далекую и злую Колыму, приехала!! Это подвиг, на который не всякий решится!

Жену оформили заведующей клубом. Бабуле написали письмо, чтобы бросала работу — она уже старенькая, а с дочурками хлопот много. Казалось, жизнь повернулась ко мне счастьем и радостью!

Но в нашей несчастной стране невозможно длительно наслаждаться счастьем!

Директива по Дальстрою: бывших контриков, осужденных за золото, отчислить в отдел кадров управлений для дальнейшего направления на прииски, где добываются кастерит (оловянная руда — спутник урана) и уран.

Мне повезло, в феврале 1953 года я попал на «Центральный», где добывали кастерит. 300 км от Сусумана и 1500 от Магадана. Дремучая тайга, высоченные сопки, поросшие кустарником и стлаником, между сопок поляны с мачтовыми соснами и уйма грибов! Первозданная природа, не испорченная и не загаженная человеком!

24 дизельных двигателя «Катерпиллар» (американских) давали энергию на производство и поселок. Недалеко протекала река Индигирка, многоводная и бурная весной, неспокойная и в паводки. Северная природа, яркая, цветастая, богатая ягодами и грибами, радовала глаз.

Встретили неплохо, поселили в маленькую избушку, временно, на работу определили в штольню, жену в бухгалтерию. Приехали на прииск в феврале, морозы стояли крутые: —40 и ниже, но дров навалом, в хибарке тепло. Продукты привозили якуты — мороженый картофель и другие овощи, молоко, мясо, на питание обижаться не приходилось.

На прииске увидел старых знакомых, которые освободились раньше меня, Женя Борзенков, я о нем писал в предыдущей книге, стал вольным в 1946 году, успел съездить на материк и вернулся с молодой женой. Работал начальником штольни, где я трудился мастером. Мы дружно жили в заключении и теперь продолжали дружбу.

С Моисеем Вассерманом мы вместе работали в маркбю-ро, вместе осваивали азы маркшейдерии. На воле он работал учителем математики, закончил институт вместе с братом, вместе с ним получили сроки, не разлучив, этапировали на Колыму. 1938 год, на приисках доходиловка, брат «доплыл», его комиссовали и отправили на материк. Моисей работал маркшейдером на участке, собирался уезжать на материк. Позже, когда я тоже выехал, а в 1961 году, уже реабилитированный, оформлял пенсию, он подтвердил мой колымский стаж. Долгие годы поддерживали связь.

На этом далеком прииске собралась дружная компания бывших заключенных, вместе отбывавших сталинскую каторгу. К сожалению, Женя Борзенков в штольне нахватался каменной пыли, заболел силикозом и, выехав на родную Псковщину, недолго прожив, умер!

Мы с женой ждали прибавления в семействе, мечтали и надеялись на лучшую жизнь! В начале марта работал в ночную, пришел с работы и, включив приемник, услышал, как диктор сообщил потрясающую новость, что Сталин болеет. Вот так дела, а чего же раньше не сообщали о болезни Вождя?! Кажется, пятого марта поступило сообщение: «С глубоким прискорбием…» и т. д.

Сталин умер! Эта весть потрясла весь мир, нашу необъятную и многострадальную Родину! Кто горевал и даже плакал, кто молчал, боясь высказать, что у него на душе, а в лагере заключенные радовались в открытую, страха не было, начальники спрятались, не появляясь в зоне, — и правильно делали, особенно те, кто жестоко обращался с осужденными и издевался над лагерниками!

В клубе митинг, речи, растерянные партийные руководители, да и начальник прииска, не знали, как действовать, и решили на несколько дней остановить производство, объявить траур. Командир взвода, капитан Лепешко, плакал, и я подумал: он оплакивает свою карьеру! Еще бы, всю войну «провоевал» на Колыме, дослужился до капитана, и теперь впереди неизвестность! Безутешны были и вохровцы, предчувствуя безработицу. А производственники-горняки молча взирали на горюющих.

Траур прошел, производство загудело, но почувствовалось потепление что ли: развод утром и вечером в лагере без ругани и рукоприкладств, меньше доводов доходяг на производство, улучшилось питание, как с неба появились продукты! В лагере митинговали по-прежнему, гадали и рядили, кто заменит незаменимого покойника. «Держиморд»-надзирателей убрали, меньше заглядывал «кум», почти не вызывал сексотов. «Жить стало лучше, жить стало веселее» — вспоминалась крылатая фраза сталинских времен.

Прииск «Центральный» находился на территории Якутской республики — Бары-Элахский аймак (сельсовет), Оймя-конский район. Места красивые и дикие. Весной Индигирка заливала долину — ни проехать, ни пройти, на отдельных незатопленных островках скапливались зайцы, лисицы — бери голыми руками, на лодках местные жители, вольные, а теперь и расконвоированные заключенные ловили зверье, шкуры продавали, а мясо шло в пищу.

Лепешко оказался первым безработным: вохру почти всю ликвидировали, оставив для порядка, как милицию, несколько человек. Мне и спецпереселенцу Вахтангу Алавердашвили отдали дом, две квартиры, где раньше жил комвзвода и начальник лагеря. Дом стоял на верхней террасе, откуда открывался вид на прииск — вольный стан, производственные постройки, на дорогу, которая, извиваясь, как змея, крутилась внизу, обнимая крутые и высокие сопки. Сопки, террасы, опять сопки. Наверху в сопки, вгрызаясь, уходили штольни на километр и больше, глубоко под землей пробивался откаточный штрек, а в стороны шли рассечки. Там, в подземелье, ишачили заключенные и спецпереселенцы.

Добывая руду кастерита и урана, зарабатывали преждевременную смерть от бича горняков — СИЛИКОЗА! Рядом открытые выработки — карьеры, рядом шахты глубиной ствола до 150 метров! Никаких клетей для спуска рабочих, этого барства здесь не проектировалось при закладке шахт. Заключенный по деревянной крутой и мокрой лестнице опускался вниз и трудился под землей в пыли и копоти 12 часов. Туда доставляли привезенный из лагеря обед. Конец рабочего каторжного дня. Усталые, полуголодные, поднимались бедолаги по лестнице вверх, поливаемые холодными струями: сверху, из стен сруба беспрерывно сочилась вода. Мокрые приходили в лагерь, хлебали скудный ужин, после проверки ложились отдыхать, чтобы завтра повторилось вчерашнее! Поработав на прииске, я понял, почему начальник Дальстроя, Герой Социалистического Труда генерал-лейтенант Никишов издал директиву, по которой вольных контриков загнали сюда!

Несколько слов о Вахтанге. Как военнопленный он попал на Колыму, проверился органами, получил паспорт и звание ВОЛЬНЫЙ. Двоюродный брат, военный, привез жену и сыночка, здесь ему Нина, высокая мощная грузинка, родила дочурку, зажили более или менее счастливо, мечтая о солнечной Грузии! Когда у нас родился сын, Нина, через стенку услышав плач малыша, стучала, кричала: «Павлика, неси ко мне, я кормлю Колику». Принесу ей сына, а она, грудастая и высокая, смеется: «Видишь, молоко течет, девать некуда!» Действительно, весь сарафан в молоке!

Праздники подошли незаметно, зажурчали ручьи, вздулась река, колымское северное солнце подогревало. Сопки зазеленели, стланик выпрямился, запестрели цветы. 3 дня не работали, а отдыхали, бродили по сопкам, любовались северной природой. Места суровые, но красивые, много ягод, грибов, дичи в лесу, рыбы в многоводной Индигирке.

За лето успели наварить варенья из ягод смородины и ежевики, а осенью заготовили маслят целую бочку. Грибы готовили коллективно: грузили в машину железные бочки, ехали в лес на сутки, за это время собирали грибы, тут же солили и возвращались домой.

Я ходил один. Жили мы на высокой сопке, откуда открывался вид на поселок, производственные постройки, на долину внизу. Опускался в долину и поднимался на другую сторону. Мошкары, комаров в августе уйма, пока поднимешься, искусают. Зато с вершины открывается замечательный и незабываемый вид: сопки, покрытые стлаником, смородиной, долины с прогалинами, где грибов хоть косой коси, особенно маслят с шляпками с большую тарелку, и красавицы сосны! Мачтовый лес, прямо вживую картина Шишкина. Один заход, и полная бочка маслят, одни шляпки!

После праздников вызвал меня и Борзенкова начальник прииска и объявил приказ: Борзенкова назначил начальником участка, а меня на его место начальником шахты. На Колыме иное строение производства: прииск делится на участки, а на участках несколько шахт!

Назначили начальником на самую глубокую и тяжелую шахту, но отказываться не стал — буду получать больше денег, значит, признали меня стоящим горняком.

Август — один из самых тяжелых месяцев: сутками идут проливные дожди, ручьи, чуть заметные, превращаются в бурные потоки, разрушаются дамбы, вода прорывается в шахты, затопляя их.

Рудная жила кастерита прослеживается с поверхности и идет вниз. Так, на «Центральном» сначала выработали карьер глубиной 8 метров, потом углубились еще на 8, после заложили шахту на 50 метров, предварительно заделав дамбами доступ воды, но, видимо, плохо — вода просачивалась. После заложили — и неудачно — шахту на 150 метров, сконструировали плохо, даже скип шел не по прямым рельсам, а с разворотом. Дамбу не укрепили, вода все время просачивалась.

Итак, август 1953 года, дожди идут, как-будто небо прорвало. Выработанный карьер над шахтой заполнился водой — это тысячи кубометров! Сначала тихо, чуть-чуть, потом сильнее, закрутилась воронка, и вода хлынула мощным потоком в шахту. Еле успели выбраться рабочие, подгоняемые страхом!

За полчаса шахту затопило, оборудование осталось под землей. Эта катастрофа определила судьбу прииска.

Приехала комиссия и постановила: передать «Центральный» в Геологоразведочное управление для дальнейшего изыскания вместе с оборудованием и персоналом. Месяц передавали, утрясали штаты. Борзенков и я перешли в новое управление, которое находилось в Нексикане — это в 15-ти км от Сусумана.

Работал я в ночную на штольне, проходили рассечки, отправляя грунт на обогатительную фабрику. Днем ходил за грибами и ягодами, их там навалом. На зиму заготовил снеди, но мысли витали далеко, на материке. Ждали из Москвы комиссию, болтали об амнистии, но мне она — ни к чему: много судимостей за моими плечами.

Получил паспорт со статьей 38 о месте проживания: запрещается проживать в областных городах, только на расстоянии 102 километра. «Ну и черт с ними, — думал я, — устроюсь и жить стану с семьей»…

Похоронили Иосифа Виссарионовича, а между собой не поладили руководители, перессорились, передрались, Берия остался в одиночку, Хрущев сдружился с Маленковым, а остальные — кто куда! Прихватив Героя Советского Союза Жукова и других генералов, Никита Сергеевич арестовывает Лаврентия Берия, ему предъявляют обвинение в измене, шпионаже, быстренько судят и… расстреливают! Сталинских прихлебателей Ворошилова, Кагановича, Молотова отстраняют от руководства. Никита — генсек, Маленков — руководитель правительства. Народу, «винтикам», повесили лапшу на уши об изменниках, им не привыкать обманывать, и начался в истории страны новый период — хрущевский! Впереди светлое будущее — коммунизм!

А у нас большая радость: родился сынок, назвали Николаем в честь отца жены, повешенного немцами. Дата рождения — 1953 год, второе октября.

Время летело, как птица, не так, как в лагере. Жена, сын, я — все чувствовали вкус к жизни, не было озлобления, вспоминал, конечно, лагерь, это забыть нельзя и невозможно. Мечтал о материке, о встрече с дочурками!

В 1954 году приехала долгожданная московская комиссия. Пошел на прием и услышал, что запрет снят, что могу выехать!! Радостный прибежал домой! О радость! Никаких ограничений, выезд разрешается.

Получить расчет не так просто: начальник разведки Нио-радзе отпускать не хочет, все срывается! Вахтанг, когда узнал о неуступчивости начальника, рассвирепел и помчался к нему в кабинет: «Я отрекаюсь от тебя, ты не грузин — кричал он, — человек 15 лет не видел детей, а ты его задерживаешь». Подумал начальник и подписал увольнение по сокращению штатов: «Скажи, пусть идет за расчетом, он получит двухмесячное пособие!»

Теперь нужно ехать в Нексикан за 300 километров, а на дворе марток, одевай пару порток, мороз минус 30, да с ветерком! За день добрался в Нексикан, триста километров за десять часов, несколько раз меняли колеса, приехали черные от грязи и холода.

День проболтался, а обратно ехать не на чем. Два дня искал попутчика, бесполезно! Мне рассказывали, что шофера не берут пассажиров, боятся: недавно попутчики убили и ограбили двух шоферов.

Вечером на четвертый день вышел на трассу. Погода злая, пронизывающий ветер сбивает с ног. Машины идут и не останавливаются. Я замерз и отчаялся, стал посередине дороги и жду машину. Машу, а шофер объехал и прибавил газу. Показались огни следующей машины, опять замахал руками, чуть не попал под колеса. Шофер выскочил, подбежал разъяренный и стих: «Тебе что, жизнь надоела?» А и слова сказать не могу. «Куда тебе?» Я сказал. Он взял меня за руку, открыл дверцу машины, подтолкнул и сказал: «Садись, бедолага!»

Отогревшись, придя в себя, рассказал, кто я, куда ездил и где живу… По дороге заночевали, утром помог водителю заменить колеса; как на грех, потек радиатор, но с ним справились быстро, заглушив несколько трубок. От ремонта перчатки пропитались маслом и не грели, а впереди 6 километров добираться пешком.

Знакомый поворот, пора выходить. Распрощался с шофером и пошел.

А мороз щипает за щеки, хватает за руки, и мне стало страшно — не дойду! Встал возле дерева и одеревенел, мысли одни — не дойду! Видимо, не суждено было кончать жизнь на Колыме перед самым отъездом — услышал шум машины: наша приисковая, нагруженная лесом, показалась из-за поворота. Спасен, знакомый шофер втащил в кабину, включил печку и стал растирать руки и щеки. Подвез к самому дому! А дома жена в слезах: пропал муж, несколько дней ни слуху ни духу! Помылся, отогрелся, и все горести отошли, как их и не было! Да, живуч человек, никто с ним не сравнится!

Теперь Оймякон и самолет. Устроили отвальную, Вах-танг написал письмо родным в Грузию и сказал: «Павел, лучшего места тебе не найти, езжай в солнечную страну!»

Утром подъехала машина, погрузились, распрощались и поехали в аэропорт. Тося, жена, в кабине, я в кузове.

Оймякон — районный центр, проживает много русских, но больше якутов. Они трудились в местном совхозе. Юрты отсутствовали, дома лепили, точно — лепили: рыли котлован, из жердей устанавливали каркас, богатые обшивали досками и обкладывали торфом. Крышу застилали рубероидом или шкурами. Зимой обливали водой, чтобы сделать герметизацию, предварительно застелив и крышу торфом.

Прилетел долгожданный самолет, транспортно-грузовой. Пассажиры — моя семья. Взяли направление на Якутск и полетели. В самолете —50! Вышел пилот и сказал: «Женщина с ребенком, заходите в кабину»! Я остался один, но поблагодарил летчика за сына и жену!

Ясное небо, мотор монотонно гудит, под нами сопки, сопки без конца и края. Кое-где лес, прогалы черной скалы, снег и метет поземка. Картина жуткая! Показались огни — подлетаем к Якутску. Вокзал рядом, большой зал полупустой. Гостиница дорогая, и мы приютились в комнате отдыха. Ночь пролетела спокойно, утром взял билеты до станции Тохта Мыгда в пассажирский лайнер — тепло и удобно!

Приморский край встретил колымчан ярким солнцем, лужами на летном поле.

Пришлось снять валенки и обуть сапоги. Недалеко вокзал, встреченного железнодорожника уговорили, и он привел мою семью к себе. Сбегал, купил бутылку красного (на Колыме его нет — замерзает), хозяйка наварила картошки, и после пятнадцатилетнего перерыва выпили на материке! Так колымчане величают Большую землю!

Утром поездом до Новосибирска! Через четыре дня продлил билеты до Ленинграда — впереди встреча с дочурками!

Интересная беседа происходила у меня с семьей железнодорожника со станции Тохта Мыгда. В 1953 году амнистировали бандитов, убийц, воров и прочую нечисть — оплот в лагерях сталинской политики! «Остановился первый поезд, — рассказывал хозяин, — с вагонов высыпала братва, и начался грабеж ларьков, близлежащих домов! Милиция бессильна остановить произвол, и дали команду отправить состав! На ходу цеплялись и карабкались ворюги!» — закончил он. По селектору сообщили о пассажирах! Такая вакханалия длилась несколько дней — потом подбросили воинские части для встречи и проводов амнистированных!..

Поезд медленно приближался к перрону Московского вокзала, я, взвинченный, наблюдал в окно. «Сиди с Колей, я выйду один», — предупредил жену.

Перрон наползал, показались первые встречающие, я влип в окно и — «Это они!» — дочурки, узнал их, рядом бабушка!

Забрав вещи, а жена сына, вышли на перрон. «Какие большие, какие красавицы»! — схватил их, прижал к себе, а слезы невольно текли по щекам!

Пятнадцати лет разлуки как не бывало: объятия, поцелуи, знакомство с братиком! Девочки со слезами и заплаканными щечками смеялись, щебетали! Счастье встречи витало над нами!

Я, обнимая бабушку, шепнул ей: «Спасибо, мама, что помогла вырастить таких хороших дочек»!

Четырнадцатый трамвай довез до Жуковой — ее не узнать: когда-то узкая улочка преобразилась, по ней бегали трамваи в обе стороны!

Ленинград, встреча с родными только жены, мои далеко в Крыму, да и остались в живых только Сима и Ира! Валя погиб под Новороссийском, Васю повесили фашисты в Евпатории, дорогая моя мамочка умерла по дороге, где ее могила, неизвестно.

Я, враг народа, вернулся к разбитому корыту! В городе режим: проживание мне запрещено — ст. 38 о паспортизации! Брат жены, депутат Ленсовета, договорился с участковым, и мне дали фору две недели!

А потом расставание — и деньги истощились, и работу надо искать.

Вместе с женой и сыном тронулись в Грузию, на родину Вахтанга Алавердашвили, он сообщил родным, а мне вручил письмо. В Ростове первым встретил Максима Раздобреева, он работал начальником БВР на Центральном. Договорник, руководил буровзрывными работами на Куранахе (где нашли в земле мамонтенка). Один из взрывников, заключенный вор, проигрался и под конец играл «на жизнь». У блатных такие номера бывали частенько! Проиграл. Надо рассчитываться. В полдень выписал аммонит, шнур, капсюля для взрыва на шахте, обмотал туловище шнуром с капсюлями, насыпал за пазуху аммонит и отправился, но не в шахту, а в вольную столовую: прибыла партия договорников, и они обедали. Смертник зашел, остановился посреди зала, поджег шнур. Минута, вторая... раздался мощный взрыв, потолок обрушился и накрыл присутствующих в столовой! Катастрофа необычайная! Но таковы оказались условия картежной игры! Больше двадцати трупов, сотня покалеченных! С тех пор бытовиков запретили брать на взрывные работы! А Максима отстранили от работы, шесть месяцев под следствием, оправдание, немного еще поболтался и уехал на материк.

Разговорились на перроне, он информировал, что побывал на шахтах Подмосковья — там плохо: вода в забоях, да и с квартирой тоже плохо. «Лучше всего устраиваться на карьер, — молвил он, — и воздух свежий, и с квартирой легче!» Так и решили: если не приземлюсь в Грузии, встречаемся в Туле 30 мая!

Здравствуй, Грузия! Солнце, горы, зелень, жизнерадостный и приветливый поток на оживленных улицах Тбилиси очаровал нас! С продуктами туговато — кое-где в ларьках продавались пирожки, лоби, изредка вареная печень. Интересно, на всех вокзалах торговали печенью, как будто уничтожили все поголовье!

До станции Цнорис Цхали добрались к обеду, на автобусе час езды, и мы у цели: село Шромы. Большая площадь, окруженная пустыми магазинами, здесь и правление колхоза.

Май — весенний месяц, а на юге это что-то особенное! Казалось, сама природа ласкала нас, вселяя надежду на лучшее будущее! Оно крайне необходимо — я начинал новую жизнь после пятнадцати лет сталинской каторги! Обрел семью, за моими плечами две взрослые дочери, малютка сын, жена и бабушка! «О, Провидение, — прошептал про себя, — помоги мне!»

Село утопало в зелени — колючая зеленая изгородь, мощные тутовники-шелковицы, стройные кипарисы, рядом горы, откуда сбегают звенящие ключи! Домов не видно, лишь просвечивают сквозь заросли. Земной рай!

Нашли жилище матери Вахтанга, вышла высохшая морщинистая старушка — по-русски ни слова. Я говорю: «Вахтанг» — показываю письмо, она закивала, и на глазах слезы — услышала имя пропавшего единственного сына! Среди окруживших нас селян оказался пожилой грузин, понявший, он шепнул мальчишке, и тот куда-то побежал. Через несколько минут нас обнимала молодая грузинка — сестра Вахтанга, она знала русский язык.

Повели в дом, хлопоты, охи-ахи, беспрерывные объятия, восхищения Колей, а он таращил глазенки! Гостеприимства, радушия у грузин не отнять!

Прошло 50 лет, но и сейчас, вспоминая, ощущаю тепло и душевность встречи! Живой, ласковый и гостеприимный народ!

Вечером собрались родственники и друзья Вахтанга за длинным столом, уставленным грузинскими яствами и вином, чачей. Крестный Вахтанга, старый, чуть сгорбленный грузин (ему было 105 лет) сказал: «Павел! Ты приехал от Вахтанга нашего, горячо любимого, принес весть от него, мы тебя принимаем как сына, живи, мы рады тебе и твоей семье! Вахтанг на далекой Колыме радуется с нами вместе. Забудь, что перенес, счастья тебе и детям желает вся многочисленная родня Вахтанга!»

За столом поднялись и стоя выпили. Нина сидела рядом со мной, шепнула: «Ответить нужно!» Я поднял рюмку, поблагодарил за прием, передал привет от Вахтанга, подошел к матери и поцеловал ее, сказал: «Вахтанг просил меня поцеловать мамочку». Старушка заплакала, ей перевели мои слова, она прижалась ко мне. Тосты чередовались с пением «Сули-ко», что по-грузински значит «судьба». Разошлись далеко за полночь. Дни летели как миг, я искал работу, но, увы — требовалось ждать два месяца, когда старик бухгалтер уйдет на пенсию, а мне нужно устроиться немедленно, и, распрощавшись с новыми друзьями, расцеловав жену и сына, я с грустью покинул гостеприимную Грузию!

30 мая встретились с Раздобреевым в Туле и поехали по железной дороге, вдоль которой расположились карьеры. Поехали искать свою судьбу — где можно приземлиться с семьей.

Три карьера проехали — безрезультатно: работники нужны, но жилья нет. В Каньшино директор посоветовал зря не мотаться, а ехать до станции Суходол: «Там открывается перспективный карьер и завод с дробильным цехом, идет строительство жилья, а горняков нет. Езжайте туда!»

Что мы и сделали. Небольшая станция, глухое место, в лес уходит строящаяся железнодорожная ветка, на вопрос «Куда?» — ответили: «В карьер!» Километра три, сначала дубовая роща, потом сосняк и смешанный лес. Вышли к строящемуся поселку. Нашли контору — начальства никого, и тронулись в карьер — все рядом!

Дорога, по которой сновали машины, груженные камнем, привела в карьер: котлован глубиной метров 20, внизу копошились люди, грузили камнем машины. На краю карьера стоял пожилой человек. Узнав цель приезда, он представился главным инженером и повел нас к директору.

В кабинете за столом сидел худой пожилой мужчина Василий Константинович Подтергера — директор. Обрадовался нам, проверил документы и предложил оформляться мне старшим мастером, Максиму прорабом БВР. Выделил на двоих половину финского домика — три комнаты, с перспективой расширения. В отделе кадров без проволочек оформили: с 5 июня приступить к работе!

Зашли в столовую, пообедали, обед понравился. Походили по поселку — четко расчерченный квадрат, улицы застраивались финскими домами, бараками ближе к лесу, намечали строить клуб. Школа-десятилетка красовалась на краю поселка, ожидая детвору. Готова и водонапорная башня, значит, вода будет. Семьи у нас одинаковые, и мы разделили — я взял две комнатки, а Максим одну большую. Туалет, кухня, коридор общие.

Написал письма в Грузию жене, в Ленинград матери и дочкам. Ура, я, кажется, приземлился на всю оставшуюся жизнь! И почти не ошибся!

5 июня 1954 года вышел на смену в горный цех. Познакомился с молодым техником, начальником цеха Виктором Полянским (с ним не прерывал дружбы до отъезда из поселка — до 1983 года). 30 лет прожил в Новогуровском, приобрел друзей, вписался в коллектив, заслужил уважение за бескорыстный труд!

Новогурово — граница, где могли проживать лишенцы, бывшие арестанты, которым статьи о паспортизации разрешали здесь жить и работать. От Москвы 140 километров, поэтому проштрафившиеся москвичи из других мест нашли здесь пристанище — дом, работу бутоломами, экскаваторщиками, железнодорожниками и по другим специальностям.

Много приютилось молдаван из Бессарабии, выходцев из прибалтийских республик.

Каменный карьер снабжал приокские области щебнем, железобетонными изделиями. Но производство расширялось, строилось, рос и поселок. Со всех концов Союза проштрафившиеся граждане стекались сюда на заработки. После XX Съезда партии и разоблачения культа личности Сталина много заявлений писал я мужчинам и женщинам о реабилитации, как неправильно осужденных!

Командные должности занимали коммунисты, парторганизация вершила и судьбы людей, и всю жизнь поселка.

Приехала жена с сыном из Грузии, дочери с бабушкой из Ленинграда, а в квартире пусто. Полянский, начальник цеха, оказался отличным столяром — под его руководством я изготовил табуретки, стол, топчаны и даже диван.

Денег не хватало, жена устроилась в ЖКО счетоводом. Кто прижился в поселке и завел хозяйство (кур, гусей, свиней и даже коров), бескорыстно помогали нам.

Лукич, молдаванин, в гражданку — денщик Котовского, уже старик, развозил по домам воду, а его жена Анна Фроловна, москвич Мишка Сушков, провоевавший всю Отечественную, а после войны побывавший за решеткой, и многие, многие другие делились продуктами. Постепенно и сам обрастал хозяйством — завел кур, поросенка, посадил огород — овощи и картошку. Так и прижился в Новогурово! Спасибо всем друзьям!

От Новгородского прокурора получил документ о реабилитации: 20 ноября 1957 года отменили постановление Ленинградской Тройки от 20 ноября 1937 года! Ровно через 20 лет!

Получил, а что дальше? Льгот маловато: за 15 лет каторги «прорезался голос», т. е. право голосовать и быть избранным, разрешение проживать в Питере и получить квартиру! Это обрадовало.

Спасибо Никите Сергеевичу!

У него хватило мужества «перешагнуть через себя». И раскрыть перед всем миром суть культа Сталина — истребление невинных людей, террор против своего народа!

Я решил вернуться в Ленинград, но куда только не писал, к кому только не обращался, бесполезно — от всех получал ответ: закон есть, квартир нет!

 «Жить стало лучше, жить стал веселее»!

Разочаровавшись, сочинил последнее послание в Президиум Верховного Совета, довольно резкое, смысл которого — ПРАВДЫ НЕ БЫЛО И НЕ БУДЕТ НА НАШЕЙ ЗЕМЛЕ!

Через некоторое время получил ответ: «Если есть возможность, приезжайте в Москву для консультации в канцелярию Верховного Совета», что я и сделал. На Калининской площади в большом длинном здании Приемная Верховного Совета.

Не протолкнуться. Народа, жаждущего справедливости, как сельдей в бочке!

Пробился я к столу, над которым значилась моя буква «Г», показал полученное письмо, зарегистрировался, мне выдали ордер на гостиницу и талон на прием на завтрашний день. Утро вечера мудренее, встал пораньше и оказался одним из первых!

Ко мне вышла женщина юрист, прочла мое заявление, ознакомилась с письмом Президиума и пригласила следовать за ней. Она открывала ключом двери, я заходил, она ее закрывала, и так несколько коридоров и этажей. Мне стало немного страшновато, а выйду ли я из этого здания!

Зашли мы в большую комнату, вдоль стены стояли стулья. Она предложила сесть, а сама ушла. Рядом со мной сидел мужчина в спецовке. Я понял, что он принадлежит к рабочему классу, и не ошибся.

ОН меня не спросил, а сказал утвердительно: «Что, по квартирному, небось, вопросу»? Я ему рассказал свою историю, и он рассмеялся:

— У меня квартирный вопрос почище: семья — 8 человек в одной комнате ютимся, спим вповалку, шесть лет бьюсь и бесполезно! Меня надоумили добрые люди и, написав письмо, я бросил его в ящик Американского посольства. А через несколько дней, прямо от станка, меня поволокли к директору в кабинет. Там сидел гэпэушник, и они набросились на меня. Оказывается, по Радио «Свобода» зачитали мое письмо и прокомментировали — в СССР рабочие не в почете!

Ругали меня по всякому, а наказать не могут, потому что за мною наблюдение американцев. Дали ордер на пятикомнатную квартиру. Пошли мы с женой ее смотреть и ахнули — чем ее обставлять? Вот сейчас пришел сюда, чтобы сменить ордер на трехкомнатную.

Помолчав немного, повернулся ко мне и посоветовал: «Напиши и ты американцам».

Я рассмеялся: «Слушай. парень, не хочу опять очутиться в лагерях»!

В это время появилась сопровождающая и ввела в кабинет зав. канцелярией. Седой мужчина, на груди значок депутата. Выслушав доклад юриста, помолчал немного и сказал: «У Вас хорошая квартира, хорошая работа, есть ли смысл бросить все и ехать в Ленинград? Если Вы пропишетесь в городе, поступите на работу, в течение двух месяцев Вам обязаны предоставить жилплощадь. Не сделают этого, обращайтесь к нам».

Ушел я от них и, подумав, решил остаться в поселке, где и прожил до 1983 года.

Поселок рос не по дням, а по часам! Производство расширялось. Из Германии по репатриации привезли оборудование для дробильного цеха, достроили железнодорожную ветку к станции Суходол, в Горный, доставили несколько экскаваторов, вовсю заработал железобетонный цех, и лицо предприятия изменилось! Камень вручную не разбивали и на машины не грузили — экскаватор грузил крупный камень на мощные КрАЗы и БелАЗы, они отвозили в дробильный, сваливали в бункер, где немецкая дробилка раздавливала его. По транспортерам масса распределялась по величине, грузилась в вагоны.

Вчерашние бутоломы закончили курсы шоферов, экскаваторщиков, слесарей, машинистов тепловозов — стали квалифицированными рабочими.

За 5 лет поселок зазеленел, вдоль тротуаров выросли липы, рябины, а возле домов разрослись сады! Новогурово в РСФСР заняло первое место по озеленению! Прислали нового директора Луканина Виктора Петровича, молодого, энергичного инициативного. Под его руководством благоустраивались и производство, и поселок. Провели в дома водопровод, природный газ и канализацию, расширили дробилку, для отдыха запрудили громадный овраг, и в пяти минутах ходьбы от поселка появился Луканинский пруд.

А за полчаса можно дойти до реки Вешана. Кругом лес с грибами и ягодами!

Вместе с поселком и производством рос и я, как руководитель и организатор производства! В 1960 году назначили начальником дробильного цеха, за выполнения плана премировался неоднократно. Между прочим, в заводском коллективе среди двадцати двух начальников цехов и отделов один я был беспартийный! К тому же бывший каторжник-контрик.

Колыма осталась далеко-далеко, мне об этом не напоминали, и, анализируя происходящее — хрущевский период правления, я констатировал: дышать стало легче, но идеи, эксперименты усложняли жизнь простого люда!

Подшефный заводу колхоз в Нижнем Суходоле, бывшем имении Скобельцына, маленький, но, я бы сказал, зажиточный по тем временам: на трудодень что-то выдавали, и зерно, и продукты, плюс свое хозяйство. Мы каждое воскресенье работали, нас встречали хлебом и солью — кормили сытным обедом. Разговаривал с колхозниками, и вывод один — жить можно, терпимо, только бы не было войны! Поля засевались и убирались, скотина ухоженная! Техники маловато — дорого стоила.

Руководителям не терпелось, Хрущев пообещал, что еще наше поколение будет жить при коммунизме.

Вышло постановление ЦК об укрупнении колхозов, и сельское хозяйство покатилось вниз. Около двадцати деревень слились воедино — от Ново-Клейменово до поселка Колхоз им. Горького. Заводу поручили шефствовать!

Ежедневно 160 рабочих уезжали в колхоз работать, в выходные эта цифра утраивалась! Но все равно дела шли плохо, не помогала и помощь государства кредитами на покупку сельхозмашин! (Потом кредиты списывались).

Шутя, но с горечью колхозы именовали МИЛЛИОНЕРАМИ — по задолженности государству. Съездил Никита Сергеевич в Америку и решил перегнать ее по выращиванию кукурузы. Ввели налоги на садовые деревья, обязали при резке свиней снимать шкуры (!), и еще много появилось таких же «умных» налогов.

В промышленности внедрили совнархозы! По пяти областей объединили в один совнархоз — общее руководство, планирование и снабжение! В Туле появилась на здании в центре вывеска: Главприоксстрой. Тульская, Рязанская, Калужская, Брянская — объединились!

Добра не добавилось, хлопот прибавилось, как при всем новом и неизведанном!

Вовремя опомнились в Политбюро, недолго думая, собрались, посовещались и отправили Хрущева на отдых!

Первый раз в СССР произошел переворот — смена власти — без кровопролития, без человеческих жертв! Говорят, Никита Сергеевич упирался и написал заявление об отставке со слезой!

Новая эра, на престол взошел Леонид Ильич Брежнев. 18 лет руководил он государством, сейчас этот период оценивают положительно, но простые люди, труженики не почувствовали положительности: страна обеднела, продуктов недоставало, все дорожало. Изобилие заметно было в больших городах — Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Ташкенте и других крупных центрах. Продукция сельского хозяйства — колбасы и прочие деликатесы, селедка — вырабатывалась и поставлялась в эти города.

Одна деталь, приметная для брежневских времен и при Андропове.

Каждый выходной профком заказывал несколько автобусов на экскурсию в Москву: на ВДНХ, в Мавзолей Ленина, в музеи, т. е. культурные мероприятия. Сегодня едет Иван — он на пять-шесть человек закупает продукты: колбасы, селедку, консервы и т. д. Следующий раз едет Петр — проводит такую же операцию! В плане профкома против графы «культ-мероприятия» стоит галочка, все довольны.

На Пятницкой площади в Москве этих автобусов из окрестных областей — не протолкнуться! Такие же «культурные экскурсии» совершались в Ленинград — «колыбель трех революций», Киев и другие города.

Знали об этом все, но ничего не менялось. Не лучше ли, чтоб не гора шла к Магомету, а Магомет к горе? То есть пустить товары в продажу в глубинку? Двадцатый съезд всколыхнул страну — и партийных, и беспартийных: Хрущев перешагнул через себя, разоблачая Сталина, ведь и он был в одной комаре! За этот подвиг, иначе не назовешь, честь и хвала ему и благодарность миллионов!

На закрытых партсобраниях обсуждали письмо Политбюро, мы узнавали, обсуждали молниеносно, — кругом тол-ковища, разные суждения. Но ясно — вспять страна не пойдет, остается одно — дальнейшее разоблачение «художеств» сталинского времени!

На планерке у директора, после официальной части, тоже толковали, задавали вопросы мне как очевидцу, пережившему на своей шкуре и арест, и издевательства: что творилось? Рассказывал об убийстве Кирова, обо всех процессах!

В 1963 году Виктор Петрович уговорил меня возглавить отдел снабжения. На заводе чувствовался недостаток во всем: не хватало металла, случались простои из-за отсутствия транспортерной ленты, нет красок и много еще чего. «У тебя пойдет, ты мужик с головой, хватка есть, что нужно — помогу!» Новая работа — поездки ежедневно в Тулу, командировки в Москву, Ленинград, встречи с нужными партнерами — захватила меня! На комбинате «Тулуглестрой», к которому причислен завод, познакомился в отделе снабжения с коллегами, они помогли советами, указали адреса, где что можно достать, обменивая свою продукцию, и дело пошло!

Под Москвой Одинцовский химзавод разрастался, ему нужны были бетонные изделия. Съездил, договорился с дирекцией: нам — белила, краски, им — щебень, блоки. Когда я ушел из отдела снабжения, связь уже настолько окрепла, что обмен продукцией продолжался еще долго!

Такую же операцию мне помогли провести и с Курским заводом резино-технических изделий. Транспортерной ленты привозили, сколько необходимо, а им отгружали щебень.

Раньше на планерке в основном рассматривались вопросы снабжения, теперь это отошло. Луканин, открывая, спрашивал: «Есть претензии к отделу снабжения?» Тишина; он улыбается и говорит: «Вот, Павел Калиныч, радуйся, но не возгордись!»

В 1965 году пустили вторую очередь, считай, такой же цех, начальник, молодой горняк зашился, и Виктор Петрович вызвал меня: «Придется расстаться со снабжением, возвращайся на дробилку»! Я отказался.

Дней через 10, после работы, вызвал директор к себе, продолжая настаивать, чтобы я принял цех. Он уговорил, и я из уважения к нему согласился. Три года руководил цехом, и довольно успешно. Пенсионером я стал с 50-ти лет, с 1961 года как горняк-подземщик — по колымскому стажу. Когда реабилитировали в 1961 году, сразу послал запрос в Усвитл, чтобы прислали данные, где и кем работал. Волынка длинная, нервов истратил порядком, но добился, и в 1961 г. получил первую пенсию — 120 р. Добавить зарплату 200 р. — получалась кругленькая сумма. Можно и на Юг съездить, покупаться в Черном море!

Восстановилась связь с другом юности Федей Шайтаном, он жил в Краснодаре, работал главным бухгалтером Управления мясной промышленности края! Они с Марусей поженились до войны, жили счастливо и с радостью встречали меня и жену, гостили у них и наши дети.

В 1968 году, после долгих уговоров, отпустили на пенсию, но Луканин взял с меня слово: если понадобится, прийти поработать.

В столовой с почетом проводили на отдых, собрался руководящий состав с женами, и гуляли до утра!

Съездили с женой в Ленинград, на Юг. Приехал и начал обустраиваться, развел кроликов, нутрий, заготовил на зиму сена, кормовой свеклы, чтобы звери не голодали. А свободного времени остается уйма, старости не чувствуется.

Утром звонок: секретарь завода просит зайти к директору. Пришел. Улыбаясь, поднялся директор: «Не наскучило сидеть дома?» — спросил он. И отправил в командировку в Ленинград выбивать оборудование для бетонного цеха, пнев-момолотки с завода «Пневматика». Там осталась хорошая связь.

Об этом необходимо написать! В кузнице молотобойцем на четырехтонном молоте работал Павлуша Филонов. На цех, где 500 рабочих, в 1932 году было только 2 человека со средним образованием! Я и он — оба поповские сыновья. Павел Филонов, на год старше меня, на голову выше, в плечах косая сажень — сильный, уравновешенный парень. В его ладони скрывались две мои. Я ему помог закончить курсы по подготовке во ВТУЗ, он 1910 года, и его призвали в армию. Раньше со средним образованием служили год. «Ничего» — утешал Павлушка себя, — год пролетит быстро!»

Служил на финской границе, считай, в Ленинграде. Его засекретили, в увольнительные отпускали — чертил какие-то схемы, о которых не распространялся, а по окончании срока службы предложили остаться еще на год в чине лейтенанта. Предложили — это равнялось приказу.

Я женился, Павлушка был свидетелем, после я уехал в Залучье. В 1937 году трое друзей — Филонов, Бутьшин, Фоминых прилетали в августе ко мне в Залучье. Три дня побыли, я поехал с женой в Старую Руссу, по дороге нас настиг на легковой НКВДешник, вернулись в поселок, но не домой — начал другую жизнь длиной в пятнадцать лет! Когда, каким путем они выбрались из Залучья, не знаю, но жена рассказывала после приезда на Колыму, что Павел встречал ее из роддома с цветами.

Работая начальником отдела снабжения, в 1963 году я поехал на «Пневматику» за молотками, предъявил документы. Женщина, начальник отдела сбыта, странно посмотрела и сказала: «Приходите завтра, постараемся помочь»!

На следующий день, поздоровавшись, спросила: «Скажите, пожалуйста, Вам фамилия Филонов ничего не напоминает?» — «Павел Филонов мой довоенный друг, он гостил у меня во время ареста!»

Она поднялась взволнованная, протянула руку и промолвила: «Я жена Вашего друга»!

С тех пор, бывая в Ленинграде, я звонил Ольге Ивановне, и приезжал к ним на Наличную, вспоминали погибшего друга, довоенную жизнь.

После войны она вышла замуж за Володю, брата Павлу-ши. У них трое хороших детей!

Вот на этот завод мне и нужно было ехать в Ленинград. Конечно, все было получено и привезено, Ольга Ивановна бескорыстно помогала заводу! Спасибо ей за это! Командировки надоедали, но отказываться неудобно, да и приработок не мешал.

В 1970 году Луканина повысили и перевели в Тулу управляющим трестом. Директором назначили главного инженера Корнеева, с ним у меня были неважные отношения, но дома сидеть неохота. Луканин сделал несколько предложений благоустроить, но не хотелось покидать Новогурово, где привык, где знаком каждый камень.

В этом же году по инициативе главного инженера слили 2 цеха — погрузочный и транспортный, предложили возглавить мне, оставив начальников (бывших) моими заместителями. На два месяца согласился, больше нет — иначе теряю пенсию. Закрутился, завертелся, но дело пошло — вовремя отгружали продукцию, агрегаты не ломались. Через 2 месяца Корнеев пришел в цех, собрал ИТР и спросил: «Кого назначить начальником?» В один голос услышал — Галицкого!

Мне такое отношение льстило, но пенсию терять нет смысла. Предложил главному: назначить старшим мастером, а исполнять обязанности буду начальника. Задумался. Согласился. Написали приказ, начальником назначив моего заместителя Женьку Шатило — он всем хорош, но пьянчуга.

Старшим мастером с окладом 180, плюс 132 пенсия, меня устраивало! Цех выполнял план, работал ритмично.

В марте, не помню зачем, мне срочно понадобилось съездить в Питер, Корнеев куда-то отлучился, я посоветовался с Шатило и уехал. Пятница, а в понедельник вернулся.

Утром пришел на работу. Женька мне говорит: «Кали-ныч, в воскресенье приходил Корнеев в цех и спрашивает: "А где Галицкий?" Я рассказал, что срочная телеграмма, вас не нашли, и он уехал в Ленинград. "Да-а", — промычал он и замолчал. Потом повернулся ко мне и сказал: "Слушай, чего мы держимся за него, подумаешь, какой незаменимый! Он получает больше меня!"» И ушел.

Правильно сказал — ставка директора 275 р. Я же с пенсией имел 315. Недолго думая, сел за стол и написал заявление: «Прошу уволить в связи с уходом на пенсию». Понес, отдал секретарше, а сам вернулся в цех. Звонок, беру трубку (телефон смежный у меня и Шатило), голос Филиппа: «Слушай, Калиныч, как понять твое заявление?» — «Ответ на Ваш разговор с Шатило!» — и повесил трубку. Опять звонок, трубку поднял Шатило. Я тоже слушал.

Злым голосом директор зашипел в трубку: «Ты не мужик, а баба трепливая!» — на что Шатило спокойно ответил: «Я не баба, а друг Галицкого, сказал правду, а не сплетню!» После планерки Корнеев задержал меня «Это серьезно?» — «Да», и добавил: «Филипп Александрович, чем шушукаться за углом, лучше в глаза сказать, не по-директорски поступаете». Он проглотил пилюлю, помолчал, молвил: «Цех будет работать, переброшу туда Родина, и они с Шатило сработаются». Родин и Шатило хорошие ребята, работящие, но пропойцы. Я так и сказал директору: «Даю гарантию, не пройдет много времени, и они пропьют и себя, и цех»!

Не пророк, но в данном случае не ошибся! Зато себе закрыл возможность получить работу! Брали на 2 месяца подменять отпускников в Горном, а больше ни-ни!

Увлекшись своей особой, много опустил из жизни страны, поселка, поэтому вернусь назад.

Рядом с заводом строился спиртзавод с новейшим оборудованием и технологией выработки спирта. Там тоже строили дома, набирали рабочих, но профиль не мой. В августе его запустили. Одна деталь: отходами от спиртоварения (бардой) кормили скотину — ели и коровы, и свиньи, даже поили птиц. В районе, где производили спирт, заводя животноводческие фермы, колхозы преуспевали! То же случилось у нас — в поселках в каждом дворе завелись поросята, много коров, овец. К слову сказать, и водку в магазине почти не брали, выгоднее купите за 3 рубля пол-литра спирта — и дешевле, и крепче. Рабочие несли зелье с завода валом!

Никита Сергеич решил бороться с алкоголизмом и в шестидесятых годах дал команду закрыть много заводов, в первую очередь старых. А в Тульской области большинство таких — многие справляли столетний юбилей. Наш — новый, казалось, ничего ему не грозит, но не тут-то было!

Управляющий Тульским спирттрестом Терещенко не ладил с директором завода Емельченко, последний отоваривал спиртом райком, а в трест ни капли. В отместку Терещенко включил Гуровский завод в число предприятий, подлежащих закрытию! Чем обосновал, неизвестно, но завод закрыли, оборудование порезали сваркой, рабочих и технический персонал кого перевели, кого уволили. Конечно, Емельченко попал под увольнение. Райком рекомендовал Луканину устроить Емельченко. Назначили бывшего спиртовика начальником дробилки! Результат — на планерках Емельченко часто ругали за плохую работу и довели мужика до инфаркта!

Мораль — не ссорься с вышестоящими, не лезь на работу, в которой не смыслишь!

На полигоне спиртзавода решили организовать животноводческий совхоз-гигант. Как легко это делалось в советское время — проект, и готово: зашумел завод, загудел завод, а толку нет! По области гремел Василий Стародубцев1, председатель колхоза-гиганта под Богородицком, колхозники там жили зажиточно, делегации из-за границы его посещали и набирались опыта. А ларчик просто открывался: колхоз имел собственный спиртзавод, и все дырки, а их полно, латали-заливали спиртом! Спирт — валюта, спирт — ключ к любому сейфу!

Стародубцев Василий — Герой Социалистического Труда, член-корреспондент Академии сельскохозяйственных наук, под его патронажем строился возле Новогурово совхоз «Приволье». Скотный двор на 5000 голов, поля засеваются кормовой свеклой, клевером и другими злаками — расти, корми скотину!

А директором назначили родного братца — Дмитрия Стародубцева! Молодой, энергичный, хамоватый, любитель погулять — таков облик руководителя!

Кормов нет — звонит Дмитрий Василию, и приходит несколько вагонов с комбикормами. Так и с сеном, и с прочими кормами. А свои поля убирали через пень-колоду.

Я развел нутрий, они хорошо едят кормовую свеклу, и после уборки урожая, подцепив тележку к мотоциклу, ехал на промысел: подбирать неубранное. За час набил 4 мешка, больше мотоцикл не потянет, сел отдохнуть и вижу, едет машина, а в ней Дима. Остановился, поздоровался и говорит: «На каком основании собираете свеклу?» — «На том: что Вы ее не убрали, запахали, а добру пропадать нельзя», — ответил ему. Подъезжает грузовая, мои мешки бросают в нее и уезжают. Так же «убирали» картошку, морковь и все, что сажают и сеют.

За хорошие показатели совхоз «Приволье» был занесен на Доску Почета, а дирекция премирована!!!

Откуда же богатой быть стране, где все построено на показухе, тухте?!

Читаешь газеты — СССР занимает первое место по выпуску тракторов и машин, по чугуну, полное изобилие продуктов, сплошные дифирамбы, а на деле пустота. Атом, космос — да, здесь успех. Машины, компьютеры, медицинское, сельскохозяйственное оборудование закупаем за кордоном — вот тебе и передовая технология!!!

Итак, с Корнеевым все мосты подорваны. Поговорил с Сергеем Павловичем Чугуновым, главным механиком. Специалист экстра-класса, толковый мужик, он обнадежил: как только освободится место на Вашане, на водокачке, он забронирует за мной! (Это моя мечта — три дня дома, а сутки на Вашане качать воду для производства).

Корнеев попал на передовую со студенческой скамьи, в первом же бою его контузили и взяли в плен. В Германии он работал в шахте, освободили свои, посадили за решетку, проверили и отпустили. Пошел продолжать учебу, закончил, работал мастером, начальником цеха, главным инженером и директором, в партию приняли. Комиссия из треста обнаружила непорядок в распределении квартир, чуть ли не взятки! С ним случился инфаркт, больница, сердце слабое, и Филипп Александрович умер! Похоронили с почестями, а человека не стало!

Директором назначили Акчурина Федора Михайловича, директора автобазы, молодого и энергичного. За дело взялся с энтузиазмом.

Запустили новый цех по выпуску полихлорвиниловых утеплителей в домах. Специальные электропечи, формы, в которые заливается жидкость, эти формы устанавливаются в печь, поддерживается температурный режим, и через 20 минут утеплитель готов. На курсах обучили девчат, и работа закипела. Нормы экспериментальные, первый месяц сработали по 300 р. — очень много. Решили снизить нормы — работницы забастовали, цех смену простоял. Пока согласовывали с вышестоящими, о забастовке узнали в Би-Би-Си, и на весь мир прозвучало: в Тульской области на заводе забастовали женщины, труд их тяжелый и вредный для здоровья (ЭТО ПРАВДА), им незаконно срезали расценки!

Вызвали треугольник завода в обком — высшая инстанция, пропесочили, норму восстановили, а треугольник уволили — за слепоту и беспринципность!!! Над Акчуриным смилостивились (сказали: не будем калечить тебе жизнь), отставили директором автобазы!

На водокачке освободилось место, и Чугунов немедленно сообщил мне — быстро оформили машинистом насосной установки. Моя мечта сбылась! Сутки на водокачке слежу за насосами, ловлю рыбу, дышу и загораю, три дня дома занимаюсь кроликами, нутриями. Денег хватало: 132 пенсия, плюс ПО зарплата, да еще от продажи шкурок перепадало, большего желать грешно!

В политику не влезал, но интересовался, как страна с каждым днем беднеет. А простой люд, затурканный сталинскими режимом и экспериментами его сменщиков, твердил одно: лишь бы войны не было! В шестидесятых чуть это и не случилось: при Хрущеве завезли под самый нос Америке ракеты на Кубу, конфликт назревал с ужасающей быстротой, но ликвидировали ракеты, и мир восстановился!

Жизнь шла по спокойному руслу: пятилетки выполнялись на бумаге, Брежневу вешали очередную награду, присваивали звания, премии: он «написал» мемуары (в кавычках, потому что писали за него), ну и получил Сталинскую или Ленинскую премию!2 В школах «изучали» подвиги армии под руководством Леонида Ильича! И целину Леонид Ильич поднял, ну как не гордиться таким генсеком?

Сын закончил среднюю школу, уехал в Ленинград, где был прописан, учиться в институте не захотел и пошел служить в армию. До этого получил права водителя. Мы остались вдвоем с женой. Летом приезжали дочери, бабушка, скучать не приходилось. Время шло, Люда, а потом и Катя, вышли замуж, обзавелись семьями, а мы — внучками. Пришел и Коля со службы, поступил работать, тоже женился.

В 1979 году приехал сын с женой и внучком Павликом погостить в Новогурово. Моя жена до этого прибаливала — высокое давление, сердечная недостаточность, ночью приступ, я вызвал врача, но спасти не удалось — она умерла!

На похороны съехались дети, родственники, и на Суходоль-ском кладбище нашла последний приют Антонина Николаевна Галицкая! Прошло 28 лет, могила жены и матери моих детей не забыта: 2 раза я посещал могилку, несколько раз сын!

Дети усиленно уговаривали меня переехать в Питер, у всех квартиры, но я не решался расстаться с поселком, где прожил 30 лет.

В 1983 году в июле в очередной отпуск приехал в Ленинград, остановился у сына. В один из вечеров пригласила нас тетушка Иры к себе, мы поехали. Помимо нас, пришли две соседки. О них меня информировала Валя, тетушка: одна, что постарше, — вдова полковника, у нее дочь и внучки, а вторая живет с престарелым отцом (ему 92 года), ухаживает за ним, как за малым ребенком, — восхищалась она.

Сидим, разговариваем, а где какая, не знаю. Напротив сидящая женщина, Мария Васильевна, поднимается и говорит: «На время покину Вас, схожу покормить отца!» Пришла, села, я внимательно вгляделся в нее, и она вошла в мою душу! То ли оттого, что старика-отца лелеет, но факт — я понял: с этой женщиной можно жить спокойно, доживать годы!

Разговорились, время пролетело незаметно. На прощанье она оставила телефон, и договорились завтра встретиться! Дружба завязалась, встречаясь, ехали в Озерки, загорали и говорили, говорили…

Я рассказал свою богатую событиями жизнь, ничего не скрывая, она тоже откровенно, что муж умер, детей нет, живет с отцом, на пенсию, четыре года, пока не заболел муж, работала экономистом вместе с мужем, закончили один институт.

Отпуск мой заканчивался, пора уезжать. «Что делать будем?» И решили — жить вдвоем, конечно, с отцом, я еду домой, беру расчет, возвращаюсь в Ленинград.

Собрали родню с ее стороны и с моей — смотрины. Вечер прошел нормально, разошлись, довольные знакомством. Так началась совместная наша жизнь! 23 года как один день — пролетели, пронеслись. Ей 61, мне 72. «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним»3 — слова Шекспира подходили к нам.

Когда сошлись с Марией, ее отцу исполнилось 92 года. Он прожил интересную жизнь. Родился и вырос на Псковщине, в деревне Подчерняево, которая затерялась среди голубых озер, дремучего леса и оврагов. Кругом поля, где колосились овес, рожь, гречиха, росли лен и конопля! Тогда не знали мужики, как из конопли изготовлять наркотики!

Десяти лет отправили в Питер — к родственнику, учиться на скорняка. 1905 год, гапоновщина, когда народ пошел к Зимнему «за правдой». Демонстрацию расстреляли, среди любопытных оказался тринадцатилетний Вася Коровников — отец Марии: он висел на изгороди, и шальная пуля ранила его в руку!

Утром обратился к врачу за помощью. Руку перевязали, а его сдали в жандармерию — такая была директива. Результат — выслали из города!

В деревню не вернулся, а пошел коробейником по просторам Балтики и Финляндии. Призвали на государеву службу, до сих пор сохранилась фотография бравого солдата. Война четырнадцатого года, попал на фронт, в первом же бою пленили молодца-подранка! Всю войну работал у бауэра, был как свой, но кончилась война, потянуло на Родину, распрощался и уехал.

Дома разруха, пожил немного, обзавелся семьей и подался на заработки в Питер. Устроился лесником, вызвал жену с тремя детьми, потом в Сосновке построил дом. Все шло хорошо, дети учились, он с женой завел хозяйство (корову, свиней, пчел и кур), живи и наслаждайся!

В 1941 году грянула война, старшего призвали, младший сам пошел, дочь Мария с институтом в сорок втором эвакуировалась в Минеральные Воды, и остались супруги одни. Вспоминая те годы, рассказывал: «в городе разбой, воровство, спал не с женой, а с коровой». Сосед на одну ночь ушел из коровника, а утром в сарае лежали только голова и ноги от коровы!

Через две недели после эвакуации в Минеральные Воды вошли немцы. Всех студенток-медичек, в том числе и Марию, распределили по госпиталям, а потом погрузили в вагоны и отправили в Германию. До конца войны Мария работала в Нюрнберге на заводе, готовила-штамповала детали для фаустпатронов!

Освободили американцы, Мария с подругой получили документы в комендатуре и сбежали из лагеря военнопленных, благополучно добрались в Ленинград!

Отец снабжал видного чиновника, он помог выправить документы Марии, и она поступила в Экономический институт, который и закончила в 1949 году. Вышла замуж за однокурсника, и они получили распределение в Екатеринбург (в то время Свердловск). Через 10 лет вернулись в Питер, Мария поступила экономистом на завод Комсомольской Правды, где и трудилась до пенсии.

В Америке капитуляцию Японии от имени США подписал генерал, плененный при захвате Перл-Харбора: там считали его ГЕРОЕМ!4 У нас всех плененных считали ИЗМЕННИКАМИ Родины, расстреливали, сажали на 25 лет! Бедолаг, угнанных в Германию, высылали из городов и даже давали сроки! Счастье, что Василий Степанович имел корову, счастье, что снабжал молоком видного чиновника!!!

Со смертью Брежнева гайки подкрутили — на престол взошел ярый КГБешник Андропов. Продуктов не прибавилось, производство хромало, атом и космос являлись щитом СССР, нас побаивались «капиталисты».

В очередной раз поехали автобусы в Москву, повезли тружеников приобщаться к культуре: в музеи, театры. На самом деле ЗА ПРОДУКТАМИ!

На Пятницкой сгрузились и бегом в магазины. Стоим в очереди, продавали баночную сельдь, рыбные консервы. Предвкушали, как закупим редкий товар!

Входят четыре молодых человека в штатском, спрашивают: «Откуда приехали?» «Известно, из голодного края — из-под Тулы», — ляпнула рядом стоящая дивчина. Молодой человек, видимо, старший, обратился к продавцу: «Прекратите торговлю!» — и показал документ. Повернулся к нам: «Забирайте сумки и выходите из магазина»! Вышли. «Садитесь в автобус», — скомандовал он.

Сели и поехали неведомо куда! Большое здание, кинотеатр, высадили, мы гурьбой зашли и расселись, ожидая: что дальше? Затрещал аппарат, на экране закрутился фильм о блокаде Ленинграда: горы снега, трупы, изможденные лица! Крутили час!

Свет зажегся, на сцене стоял сопровождающий. Он был суров и краток: « Вы сейчас смотрели блокадный Ленинград. Там действительно голод косил людей!» И разрешил нам ехать домой. А на чем? Автобус ушел, и мы добирались до поселка кто как мог!

Так андроповцы «воспитывали» рабочих!

Царство его недолгое, ничем не примечательное, на смену пришел на один год Черненко, после свара — кого поставить генсеком? Романов, Гришин рвались к трону, но их обскакал молодой Горбачев при поддержке старика Громыко! Разбитое корыто унаследовал Михаил Горбачев, решился на перестройку! Больше свободы, окончание «холодной войны», но кормить народ нечем!

Опять «разборка» в ЦК, на сцену вылазит Ельцин и рвется к власти. Горбачев недооценил Бориса Николаевича, его наглой напористости, оставил на руководящей paботе.

Из ссылки вернулся академик Сахаров, включился в политическую борьбу, его избрали в Верховный Совет, но смерть подкосила, и он скончался, не довершив задуманное! Вся Россия жалела о его преждевременной кончине. Поехали мы с Марией в Мышкино на Псковщине — Игорь, муж дочери Люды, приобрел там домишко. Рядом река Молоха, широкая и многоводная. Только за время советской власти обмельчала она, заваленная лесом, — сплав вели варварским способом, не связывая плоты. В отдельных местах по бревнам можно перейти на противоположный берег.

После сбора грибов обедаем, слышим — «экстренное сообщение»: что Горбачев заболел и вице-президент Янаев принял бразды правления!

Дальше разноречивая информация, выступление Ельцина. Оказалось: ГКЧП — штаб, в который вошли вице-президент, от КГБ Крючков, министр обороны Язов, премьер-министр Павлов и еще кто-то, захватили власть с целью свергнуть Горбачева и отменить перестройку, направив страну в прежнее русло! В Москву ввели войска. Ельцин развил бурную деятельность, возглавил сопротивление и победил: армия не захотела бунтовать! Бунтовщиков арестовали. Пуго, министр внутренних дел, застрелился, жена его тоже.

Ельцин герой, его превозносят! Не помню точно дат, но помню, что при выборе Верховного Совета РСФСР Борис Ельцин не набрал голосов, и ему уступил свои голоса прокурор, не помню фамилии, из Сибири5. В итоге Ельцин становится президентом России.

Свободы все прибавляется, компартию запрещают, на улицах в открытую митинги! А обнищание страны растет, продукты выдают по талонам, также и спиртное. Руцкой, вице-президент России, вместе с председателем Верховного Совета Хасбулатовым и еще одним генералом засели в здании Верховного Совета и пошли штурмом брать телебашню. Мы смотрели по телевизору, помню Светлану Сорокину в рубке с микрофоном, как грузовик въезжает в витрину башни, ясно слышен мат генерала Макашова, призывающий к атаке!

Ельцин не растерялся — расстрелял здание, где сидели бунтовщики. На этом восстание закончилось: главарей посадили в Матросскую Тишину!

Бурные события тех лет запомнились. В 1991 году все сбережения граждан правительство законсервировало, и до сих пор не может рассчитаться! Зато погасили долги за границей, даже царские! Заправляет правительство Гайдара и Чубайса с его ваучерами. В народе их прозвали «чубайсиками».

Мы жили более или менее нормально, вертелись, как и остальные жители: стояли в очередях, бегали по рынкам — спасибо, не ограничивалась продажа хлеба насущного!

Горбачев потерял, вернее, растерял авторитет, Ельцин набирал очки. Простые люди — винтики, а попросту быдло, как в старину величали простонародье, верили ему, думая, что Борис Николаевич борется и восстанавливает справедливость, что в стране будет порядок, но глубоко ошибались! Как мы были наивны!

Он греб под себя, для своих близких — в первую очередь «семьи». Это подтвердили дальнейшие события! Ваучеры заполонили всю страну, Чубайс орал: «На ваучер любой сможет приобрести автомашину»! А на рынке покупали за десятку — ваучер! Правители и их окружение от Черного моря до Ледовитого океана скупали ваучеры, распродавали за бесценок заводы, фабрики; оборудование и недра! Появились нувориши-олигархи — Потанин, Березовский, Абрамович, Чубайс, «СЕМЬЯ» президента, его любимая дочь! Последнее десятилетие двадцатого века для советской империи полны драматизма, потрясений и перемен, как внешних, так и внутренних!

Вывод советских войск из Германии, падение Берлинской стены подняли международный авторитет Горбачева, «холодная» война утихла, и Михаил Сергеевич получил Нобелевскую премию!

После ГКЧП на Верховном Совете СССР не успели утвердить новую Конституцию, по которой республики получали почти самостоятельное управление!

Ельцин опередил! Представители России, Украины и Белоруссии собрались в Беловежской пуще и подписали смертный приговор СССР! Все 15 республик выходят из Союза и становятся САМОСТОЯТЕЛЬНЫМИ государствами с границами, своей армией и руководством!

Горбачев оказался не у дел! Россия во главе с президентом Ельциным приняла все долги Союза, границы, установленные по республикам, признали незыблемыми, и в результате целина отошла к Казахстану, Крым, подаренный Хрущевым Украине, с городом-героем Севастополем и всеми курортами и царскими дворцами, также потерян Россией! И Россия обязалась поставлять новым государствам по низкой цене энергоресурсы!

Таковы печальные итоги распада Советского Союза! Безработица, анархия и беспредел стали уделом государства под названием Российская Федерация! Окраины зашевелились, автономные республики, входящие в Россию, потребовали больше прав и самостоятельности, и президент ГРОМОГЛАСНО объявил: «Берите столько самостоятельности, сколько хотите!»

Зашумели в Татарстане, Башкирии, некоторые области, как Екатеринбургская, вплоть до отделения! В Чечне президент поднял восстание, и чеченская война на многие годы раздирала страну, гибли люди, разрушалось хозяйство.

До этого Афганистан поглощал людские и материальные ресурсы страны. Горбачев вывел оттуда войска. Теперь со страниц газет не сходила новая война — чеченская! Только сейчас, и то не полностью, погасили очаг на Кавказе, но отголоски сохранились! Сколько же миллионов народных денег угробили в том конфликте, сколько человеческих жизней унесла чеченская война, скажет со временем история!!

В магазинах появились продукты, заработали рынки — это положительная черта нового строя — без коммунистов. Большинство партийных работников быстро перестроилось, успели нахапать, запастись, ударились в бизнес и торговлю. В городах создавалась новая власть — мэрии, муниципальные образования, бывшие не растерялись — баллотировались в органы власти. Коммунисты рьяно посещали церковь, неистово крестясь и отбивая поклоны! Хамелеоны! Они забыли, что вчера проповедовали обратное!

Денег у населения не стало, сбережения забрали, пенсии не увеличивали. В 1992 году президент, следуя новому курсу в политике, издал указ «О реабилитации жертв политических репрессий». В нем безвинно пострадавшим и реабилитированным предоставляются льготы, компенсация. Задумка хорошая, а выполнение желает лучшего! Приходилось получать до 70 000 р. Но выдали 31 декабря 1992 года, когда рубль упал в цене до копейки! Получились гроши, на компенсацию купишь шиш! С паршивой овцы хоть шерсти клок! А льготы обрадовали: бесплатный проезд, оплата квартиры, коммунальных услуг! Добавили чуть-чуть к пенсии — одну минимальную зарплату.

В городе митинги, в открытую говорили, не боясь арестов. Появилась общественно-политическая организация «Мемориал». Мы, жертвы, вошли в нее, а потом организовали АССОЦИАЦИЮ ЖЕРТВ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ. Цель — помогать, в первую очередь материально — продуктами. Время тяжелое, через мэрию организовали посылки: из разных стран присылали машинами продуктовые посылки и одаривали членов Ассоциации. Почти 3 года заграница, а иногда и мэрия, снабжали нас, и жизнь повеселела. Появились и вещи — костюмы, обувь, верхняя одежда. Я до сих пор ношу пиджаки, куртки из-за границы!

Коля развелся с Ириной, о чем я сожалел, но свой ум не вставишь! В 1986 году сын зашел к нам: «Папа, рядом в Институте требуется дворник, ты оформись, а я буду работать». На алименты как раз и хватит, я оформился — работа несложная, утром замести тротуар, и вся игра. Зимой похуже, надо тротуар очищать от снега. Работал я. Коля изредка помогал. Деньги отдавал на алименты. Нам хватало: пенсия на двоих 250 p, и отца 70 р.

Свою квартиру обменял на город Волжский, на однокомнатную. Прислали из Новогурово ордер, и я полетел в Волгоград. Мария отказалась — не с кем оставить отца. Неделю прожил в Волжском, обмен с Ленинградом не получался. Каждый день разговаривал с Марией, скучал без нее. Она предложила: «Сдай ордер, приезжай, нам есть где жить». Я так и сделал. Не каждая жена даст такой совет, это говорит о ее бескорыстии, порядочности и об отношении ко мне!

Через день я обнимал свою дорогую Мулиньку, жену и друга! Летом ходили загорать на Серебряный пруд, я пораньше, а потом приходила Мария: играли в карты, купались. Ездили за грибами на Черную речку, ходили вечером в Соснов-ку. Гуляли на свадьбе у внучки Катюши, Леночки, отмечали дни рождений свои и родственников, скучать не приходилось. Библиотека рядом, знакомились с новыми авторами.

На работе давали путевки, ездили по России-матушке, знакомились с Костромой, Ярославлем, Ростовом-Северским, заезжали в Карабиху, поместье Некрасова, бывали в Прибалтике. Запомнилась Эстония, познакомились с Таллинном, Тарту — бывшим Дерптом, городом студентов и ученых, но больше полюбилась сельская местность с голубыми озерами и реками. На автобусах экскурсантов привозили далеко от города, селили на берегу озер в лесу. Домик от домика на расстоянии метров 50. Остроконечные шалашики на двоих, у стен 2 кровати, между ними столик у окна. Уютно, свежий воздух, пруд рядом. Перед сном ходили купаться: Мария сидит на берегу, а я полощусь в прозрачной теплой воде.

Какое удовлетворение и счастье испытываешь: крутом высокие сосны, зеркальный пруд, освещенный заходящим солнцем, и мы одни, вдвоем! Провидение отпустило нам кусочек радости, и мы наслаждались! Теперь я один, но воспоминание о прожитом облегчает мне жизнь, помогает перенести одиночество!

Когда собирались у нас и говорили тосты, звучал один мотив: «Мы говорим "Мария Васильевна", подразумеваем "Павел Калиныч". Говорим "Павел Калиныч", подразумеваем Марию Васильевну». Да, мы были единомышленники, одно целое! Вместе ходили в магазины, в Сосновку и т. д.! Жили скромно, не нуждались, дни коротали вдвоем! Ей, как блокаднице, подбросили к пенсии, мне, как арестанту, тоже. Могли и пороскошествовать!

В 1991 году выделили участок под садоводство недалеко от Выборгского шоссе — на пятидесятом километре. Решили строить дачу. Проинструктировал меня двоюродный брат Марии Василий. Он мастак, не один дом построил.

К 1996 году домик готов, на лето поселялись на даче, сеяли, сажали и наслаждались природой: кругом лес, грибов навалом, ягод тоже! Мария — большая любительница бродить по лесу!

Заболела старшая дочурка, обнаружили рак. Молодец, она не растерялась, усиленно лечилась, каждый год подлечивалась и прожила нормальной жизнью еще несколько лет! Умная, энергичная, обладала большой силой воли, но болезнь свое взяла — похоронили к бабуле, которая умерла в 1996 году.

В 1999 году умер отец, не дожив недели до девяностовосьмилетия! Мы остались с Марией одни. Старость с ее недугами ожидала нас впереди. Мария жаловалась на сердце, на ногах появились вздутые вены. Врачи пичкали лекарствами, все стало платным. Осенью вернулись с дачи, ночью ей сделалось плохо. Приехал Коля со своей бригадой кардиологов, два часа снимали кардиограммы, кололи — бесполезно! «В больницу, — у нее инфаркт!»

В больнице св. Елизаветы (всем больницам присвоили имена святых!) положили в реанимацию. Утром, собрав передачу, в справочной узнал, в какой реанимации лежит моя Муленька, поднялся на девятый этаж. «Вход запрещен». Проходившая сестрица посоветовала мне обратиться к лечащему врачу — показала на молодого, бородатого. Я подошел, объяснил, и он разрешил: «Только 5 минут»!

Сняв ботинки, зашел в реанимацию, высокие койки, на них лежат закрытые простыней больные, увешанные датчиками. Провода тянулись к щиту с экраном, по нему бегали кривые, передающие работу сердца.

Марию нашел быстро, она лежала под простыней в чем мать родила, облепленная датчиками. «Время — деньги» — поцеловал ее, под койку сунул принесенные яблоки и варенье, расспросил, что и как. «Сегодня лучше», — сказала она, что обрадовало меня безмерно!

На второй день позвонил в справочную, а на третий поехал в Елизаветинскую. Ее перевели в общую палату. Здесь никто не запрещал заходить, и полчаса мы беседовали. Она сказала — скоро выпишут и дадут направление в бывшую Свердловку, где раньше лечилось коммунистическое начальство. Новые веяния, даже нас, арестантов, приписали здесь, но, увы, потом ее прикрыли!

На Крестовском острове Петроградской стороны, в обширных помещениях разместилась клиника и больница. Чувствовалось, что в такой лечебнице смертным делать нечего! Аудиенция у профессора Егорова, представительного мужчины, тщательный осмотр и вердикт: операция по вживлению стимулятора. «Есть наши, несовершенные и американские, их стоимость 7 000 р.» (в то время это были большие деньги.) «Подумайте», — сказал он нам на прощанье.

В палате четыре женщины: с Псковщины, жена священника, ветеран ВОВ, Мария — последняя. Уже второй раз ветеран легла на операцию: 7 лет ходила с советским датчиком, пора менять. «Не соглашайтесь на американский» — посоветовала она.

Поехал домой, по дороге купил газету, и на второй странице увидел знакомое лицо: в белом халате с полосы смотрел профессор Егоров, и внизу его интервью о симпозиуме в Америке.

Понял я, что господин профессор занимается не только наукой, но и бизнесом: привез с симпозиума уже использованные датчики и старается за 7000 тысяч вживить простодушным пациентам. Про себя выругался и поблагодарил счастливый случай, спасший от профессорской аферы! Приехав в больницу, показал Марии газету. В палате женщины охали и ахали, прочитав интервью! Вошел в палату профессор, я ему сказал, что жена согласна поставить наш датчик. Он, увидев у меня газету, все понял.

Когда Мария прошла все процедуры и анализы, профессор при обходе сообщил: «Анализы неплохие, операцию делать не будем, полечим недельку и отправим Вас на месяц в Реабилитационный центр».

Выписалась жена, в центр не захотела, поехали на дачу. Лето, полно солнца, погода замечательная, и Мария наслаждалась, не забывая принимать лекарства.

Летом на даче, зимой дома, ничто не предвещало грядущих бед! Мария посещала поликлинику, лечилась, принимала лекарства, но здоровье не улучшалось.

В 2004 году Колины врачи уговорили ее подлечиться в больнице для блокадников. Диагноз — сердечная недостаточность. Две недели ставили капельницы, пичкали пилюлями, вроде немного поправилась. В больницах изменилось лечение — лекарства платные, капельницы тоже, с постельным бельем катастрофа — хочешь комфорт, неси из дому, кормежка — хуже некуда!

Зато по радио, телевизору рассказывали и показывали, насколько улучшилось медицинское обслуживание. Появились платные палаты со всеми удобствами, а в обычных палатах некому подать судно. Перешли на самообслуживание — родственники дежурили и ухаживали за больными!

Участковый врач посещал жену на дому, пребывание в больнице каждый год стало необходимостью. Плохо, что в больницах, если легла в терапию, не лечили и не обращали внимания на другие болячки. У нее на ноге появилась язвочка, небольшая, но ее не лечили, говоря: «У нас терапия, а не хирургия!» Не пробить! Результат — одно лечишь, другое калечишь!

В поликлинике врач, хирург по сосудам, назначал ей «сапожки», капельницы, мази — бесполезно: язва с копеечную монетку стала размером с ладонь! Равнодушная медицина доконала Марию! О клятве Гиппократа забыли многие, отбывая часы в поликлиниках и больницах за мизерную зарплату! В платных лечебных учреждениях драли деньги, но лечение сводилось к одному: применять дорогостоящие процедуры.

Посоветовали подлечиться в 122-й клинике, платной. Осмотрели, взяли анализы и назначили лечение: капельницы, снадобья разные и барокамеру. Больную сердечницу, которой кардиолог «не рекомендовал» барокамеру, засовывали в нее, и она, еле живая, потом ползком добиралась к койке! Почему это делали? Сеанс с барокамерой стоил дорого, а в клинике процедуры платные! За 6 дней содрали пятнадцать тысяч! А здоровье ухудшилось катастрофически.

Шел 2006 год, Мария лечилась у хирурга в 14-й поликлинике, но рана не заживала. Что делать, как облегчить страдания?

Уехали на дачу с рекомендациями, как лечиться! Свежий воздух оживил мою Марию. Вернулись с дачи в конце август и на скорой повезли на Старорусскую, где находится Научно-исследовательский центр для блокадников — направление с диагнозом «сердечная недостаточность, скопление воды в легких». В приемной из ноги струей хлынула кровь, врачи всполошились, забегали и положили в хирургический. Лечение язвы — перевязки ежедневные, лечащего врача никак не поймать, и жена, которую посещал ежедневно, сказала, что его не видно! Наконец, на четвертый день появился и принял меня: «Язва неизлечима, впереди ампутация! Мы ее выписываем!» Как же так, больная в тяжелейшем состоянии, два пальца лиловые, а они выгоняют?!

Мой протест не помог, я настаивал, чтобы перевели в платную палату, ответ: «Мест нет, занимайте очередь». Какая очередь, у нее пальцы чернеют, начинается гангрена! Бесполезно — выписали. Обратился в больницу № 2, что в Учебном переулке, тоже очередь. Добились приема у профессора Лебедева, зам. главного врача города по заболеванию сосудов — ответ один: очередь!

Время летело быстро, но еще быстрее развивалась болезнь!

Выхода нет: сын, работая в скорой шофером, утром 14 декабря отвез нас на Будапештскую, в больницу скорой помощи. С десяти до двух осматривали, совещались, потом вызвали меня и объявили: направление в Володарскую специализированную больницу (!), полнейшая договоренность, место в палате ждет!

Посадили в скорую, у шофера направление, читаю: оказана медицинская помощь, направляется для дальнейшего лечения! Когда и что за помощь оказали?!!

Позвонил сыну. Приехали в Володарку, даю направление, а рядом бородатый мужчина заорал: «Не принимайте, почему не согласовали!» Медсестра взяла документы, и тут позвонил Коля: «Папа, не оформляй, в Володарку едет наш врач, везет больного, он вас заберет».

В 10 утра мы были в больнице скорой, сейчас уже пятый час. Мне жалко было смотреть на Марию, на ее измученный вид, но был бессилен. Гады в белых халатах издеваются над беспомощными людьми, спихивая тяжело больного, вместо помощи и облегчения — сплошные страдания! Что интересно — в больнице скорой все врачи не старше 30 лет, и такое равнодушие, безразличие к пациентам!

Я, в отчаянии, старался успокоить ее!

В шесть приехала долгожданная скорая. По темным улицам с Кировского в Выборгский район повезли еле живую пожилую женщину на встречу с новыми испытаниями, еще более тяжелыми!

Больница Святого Георгия. В коридоре положил ее на кровать, она задремала, а я позвонил Тане, жене сына, объяснил ситуацию. Через час она приехала. Час, два ожидания, пришла сестра — прием, оформление, на коляске повез к хирургии, закатил в кабинет и вышел. Через несколько минут вышла врач: «Кто с Горбик»? Я ответил. «Как Вы допустили, у нее гангрена!» «Не я, а вы довели до гангрены!» Вид у меня был ненормальный, она поняла. «Успокойтесь — сейчас перевязка и в хирургический, операция сегодня»!

Час, два, тягучее время еле двигалось, и только в десятом часу пришла сестра, положили Марию на носилки и увезли в операционную…..

Во мне столько скопилось горечи и обиды на весь мир, такой несовершенный, безразличный к страданиям, такой жестокий. За что страдает бедная Мария, за какие грехи? Страшно сознавать бессилие помочь дорогому тебе человеку! Спасибо Тане, в тяжелую для меня минуту своим присутствием и участием поддержала

В 1987—1988 году Николай случайно познакомился с Таней Ивановой, потом сошлись, расписались, родила Таня сына, и живут уже 20 лет. Везет сыну на хороших женщин! Ира неплохая девчонка, хорошая хозяйка и мать, родила сына, а мне внука — Павлика, но что-то не поделили и разошлись. Таня, умная, выдержанная, замечательный кулинар, отзывчивая и ласковая, попалась в его сети, воспитывает сына Диму, и на ее хрупкие плечи легли все домашние заботы! Мне она родная дочь — переживает за меня, участием и заботой скрашивает мое одиночество!

В полночь сестра сообщила: Марию отправили в реанимацию! Пошли туда, поговорил с врачом, он пообещал продержать ее в реанимации подольше. Поехали на Тореза, а утром в больницу. К обеду бедняжку привезли в хирургическое отделение, мест в палате нет, положили в коридоре.

Мария, очень ослабевшая после тяжелой операции, не совсем отошедшая от наркоза, не понимала свое состояние, дремала, чуть-чуть поела. День заканчивался, как быть, чтобы жена не осталась без присмотра, ведь и судно надо подать и унести, попоить, смотреть, чтобы не раскрылась — в коридоре холодновато! Подошел к сестре, она рядом в коридоре, и договорился: она обещала присмотреть! Санитаров нет, одна сестричка!

Утром, как приехал, раздобыл тазик, помыл лицо, обтер руки. Обычное утро — раздача лекарств, кормежка. Покормил, и она уснула, я сидел и смотрел на похудевшее лицо, и жалость сжимала сердце: как перенесет случившееся. Пришел врач, молодой, лицо энергичное, умные глаза. Потом узнал — воевал в Чечне. Осмотрел, перевязал культю, мне сказал: «Операция прошла блестяще, не волнуйтесь, для консультации вызову врача из реанимации».

Потихоньку Мария восстанавливалась, к моей радости, спокойно восприняла потерю ноги: «Нет той страшной боли, только пальцы немного ноют!» Ноги нет, а ощущение боли в пальцах осталось! Врач уверил — и это пройдет.

Взяли анализы, время обеда, здесь пришлось с ней повоевать — ложечку за ложечкой поела суп, поклевала. Все невкусное, решил готовить дома. Вечером поговорил с сестрой (конечно, за плату), поцеловал Марию, и домой! Надо сварить супчик, котлетки, паштет — врачи сказали, что после операции снижается гемоглобин, печень его пополнит.

Устал я физически и морально! Казалось, споткнусь, упаду и не поднимусь! Взял себя в руки — расслабляться нельзя, надо поднимать Марию, я обязан поддержать ее, это мой долг! Мне 95 лет, силы не те, но Марию необходимо поддержать!

На второй день ее перевели в палату. Шесть человек, часть лежачих, часть на ногах, дружелюбно приняли нас. Покормил Марию, она уснула, а после ужина разговор с сестрой, закупил памперсы, надел ей перед уходом. В палате добрые женщины, если что, помогут!

Утро приятно удивило меня: Мария сидела на кровати умытая, причесанная, и встретила с улыбкой: «За мной ухаживают девочки», — показала на двух. Я поблагодарил их. Прошел завтрак, врачи осмотрели больных, я спустился на первый этаж, по заказу накупил и привез в палату. В обед пришла Таня сменить меня, покормили жену. Собрался уезжать. «Дедушка, — обратилась ко мне молодая женщина, — мы проголосовали, и палата постановила, чтобы завтра вы утром не приходили, мы поухаживаем за Вашей женой». У меня слов не нашлось для ответа, молча подошел к ней и пожал руку! Легче жить и переносить невзгоды, когда рядом хорошие и отзывчивые люди!

Утром встал, приготовил необходимое и поехал в больницу к обеду. В палате порядок, жена чистенькая, с чистым памперсом, кругом улыбающиеся женщины, и я поверил, что Мария поправится!

Хирург ежедневно посещал больную, от него слышал утешительные слова. Ставили капельницы, переливали кровь, наведывалась и кардиолог.

В двадцатых числах, после обеда, меня сменила Таня. Приедет домой — позвонит. Вечер — звонка нет, звоню по мобильному — не отвечает. 10 вечера, не выдерживаю, срываюсь в больницу. В палате Таня сидит у кровати Марии, вид которой не ахти — бледная, тяжело дышит. Таня объяснила: поднялась температура, вызвали врача из кардиологического отделения. Сделали укол. Отправил с большим скандалом Таню домой — ей завтра работать, сам остался дежурить. В первом часу Мария уснула, я держал ее руку, ночью стонала, металась!

Утром врач велел измерить давление, наказал сестре, что делать, меня вызвал в коридор и сказал: «У нее инфаркт, направим в реанимацию, там специалисты, а я буду посещать ее». В 12 часов Марию положили в реанимацию, дежурил знакомый врач, он пообещал принять необходимые меры. И за все надо платить, а если нет денег??!

Четыре дня тревог, волнений, меня к ней не пускали, Тане разрешили навестить. Выписали в реанимационное кардиологическое отделение. Хирург несколько раз приходил, снял швы, проинструктировав меня, как дальше ухаживать за культей. Лечили теперь сердечко после обширного инфаркта, ставили капельницы.

Каждый день с утра до вечера проводил в отделении, врачи к этому относились с пониманием. Надо покормить, подать судно (и не один раз), менять памперсы и умыть. Ела плохо, уговаривал, ругал, но добивался, что она понемногу поправлялась. На ночь опять договаривался с дежурными сестрами, спасибо, не отказывались. Страшно подумать: если у больного нет родственников, нет денег, чтобы нанять сестриц, в каком они положении? На государство надежды нет!

В конце декабря распростились с больницей, и Марию привез домой!

Наставления — чем лечить, какой режим соблюдать и прочие — получены. Главное, мы дома, надо осваиваться — доставать коляску, научиться ею пользоваться, купить судно и все необходимое для вживания в повседневную жизнь!

Выписали коляску, ходунки, получили право на протезирование. ВЫПИСАЛИ, но это не значит — получили. Рассказывают, годы проходят, многие так и не получили ни коляски, ни шиша! Я, со своей настойчивостью, через друга получил коляску в Еврейской общине — уплати 200 р. и пользуйся до скончания века. Спасибо Еврейской общине за отзывчивость! На Энгельса аптека, где дают коляски в аренду, — за 900 р. в месяц! Не каждый способен уплатить такую сумму!

Коляску Мария освоила быстро — разъезжала по комнатам, к дверям, к туалету. Судно на ночь — это большое достижение и облегчение. Потом ходунки, впереди протез. Сейчас я понял — не нужен он: годы (84), операция ослабили организм, да и протез тяжеловат. За большие деньги можно приобрести «ногу» иностранную, механизированную, начиненную электротехникой! Не по карману!

Отпраздновали дни рождения Марии, мой, получили протез. Одевать — морока, старалась, бедняжка, овладеть им, ходила из комнаты в комнату, изнемогала очень. А я на него надеялся, думал, она получит облегчение, — увы, так не вышло. С протезом спускались по лестнице 20 минут, от дачи к машине шли 30! На коляске, с ходунками намного проще!

Весна плохая, холодная, больше сидела на даче. Я каждый день после больницы делал ей обширный массаж: спины, живота, рук и ног, чувствовал — ей нравится и на пользу. Занимался гимнастикой, следил за питанием, и Мария поправилась. Но сил не добавлялось. Интересы сужались, телевизор не интересовал, книжки тоже. Быстро уставала, и клонило ко сну. Уйду копаться на грядках, вернусь — сидит в кресле или коляске и спит. Какая-то апатичная стала!

3 июня Коля приехал с врачами, осмотрели, сказали: поправляется Мария Васильевна, катаклизмов нет — обрадовали нас.

Утром шестого — обычные гимнастика, массаж, умывание и завтрак. После я собираю грязную посуду, приношу горячую воду, и она моет, а я вытираю посуду, ей это нравилось — трудиться.

После завтрака ее стошнило, и я уложил ее в постель. Дыхание тяжелое, прерывистое. Позвонил Коле на работу. Он заказал в Рощино скорую, а приехала она в шесть часов, Мария ослабла, еле дышала. Диагноз — легкие полны водой, завтра ехать в город, в больницу! А почему немедленно не забрать в Рощино? — мелькнуло.

Сделали 2 укола и укатили. Врачи не дошли до машины, ее вырвало, но они умчались: «оказали помощь» чисто формально, укололи, а там и трава не расти!

Позвонил Коле, он договорился, и с врачом выехали на дачу. Мария хрипела, тяжело дышала и была без сознания!

В десять вечера дыхание прекратилось и, не приходя в сознание, ОНА УМЕРЛА! Приехали, забрали в машину и увезли в город. Сидел в скорой, смотрел на неподвижные черты дорогого лица и не понимал, не мог и не хотел понять — что Марии нет, что я осиротел!

Таня, верный спутник в моем горе, сидела и ждала врача, который вызвал автобус — «труповоз». Утром ее увезли!

Больше она не позовет меня, не улыбнется ласково… ушла навсегда!

Хлопоты с похоронами отвлекли, или я отупел от постигшего несчастья, но жил, двигался, а слезы текли из глаз: что дальше делать, как жить одному?

Скоро исполнится 2 года, как Мария ушла из жизни, но грусть и тоска по-прежнему не покидают меня, чувствую одиночество и отрешенность!..

Спасибо, родные и близкие окружили меня заботой и вниманием. Где-то в уме все равно билось — один, ты один!

Организовали поездку в Новогурово, где не был 20 лет: может, легче станет?

Перемена обстановки, встречи развеяли немного, но то, что увидал на своей второй родине, поразило: поля с высокими хлебами, обустроенные села ушли в прошлое. По бокам дороги в Новогурово до Юшевского леса, где собирали грибы, рос бурьян с человеческий рост, центральная усадьба колхоза им. Горького встретила разваленными скотными дворами, заколоченными окнами домов!

Верхний Суходол, через него шла дорога, тоже в развалинах! «Что случилось?» — недоумевал я.

Поселок цел, разросся, бараков не стало, много магазинов, и в них полно товаров, любых: и продукты, и промтовары!

Совхоз «Приволье», как и колхоз, разорены, все земли скуплены местными нуворишами и продаются оптом и в розницу! Завод — акционерное общество, еле дышит, молодежь работает в Москве вахтовым методом, старики доживают. Поговаривают, что немцы собираются строить цементный завод, материала, сырья полно, может, инвесторы вольют жизнь в местность, не так давно цветущую! Жалко, что поля превратились в рассадники чертополоха, одуванчиков и бурьяна.

Поневоле вспомнишь некрасовский стих: «Где же наш пахарь? чего еще ждет?»

Вернулись в город, на дачу, закончили летний сезон.

Пора кончать описание моей длинной жизни; задумываюсь — нужно ли было описывать прошедшее и настоящее нашей многострадальной Родины? Тем более, что нам до идеального государства с настоящим демократическим правлением и укладом очень и очень далеко!

Чтобы понятнее было, в какой стране мы живем, перепечатываю интервью господина Олега Дерипаски, одного из самых богатых людей в нашей стране: «Кто в России власть и кто "АДЕКВАТНЫЕ" власти люди»! Напечатано в «Трудовой России», № 22 (254), причем газета сама назвала это интервью «скандальным».

Комментарии ИЗЛИШНИ!

 

* * *

«Олег Дерипаска: <…> Понимаете, глава госаппарата — не обязательно реальный лидер страны. Он может лишь использовать полномочия тех, кто имеет реальную власть. Он может быть, например, наемным менеджером, отвечающим за координацию действий различного бизнеса в регионе, за паблисити бизнеса и государства. Название несущественно — президент, премьер или еще как-либо.

Н. Асмолов: А Путин, извините, он — менеджер? Или он сам принимает решения?

О. Д.: Президент России — это своего рода топ-менеджер, управляющий всей страной. Он умный, адекватный человек, никогда не превышающий пределы своих полномочий. Заметили, как заработал госаппарат в Белом Доме, как работает прокуратура, суды, спецслужбы, как работают российские телеканалы и газеты? Просто блестяще! Все помогает экономике, бизнесу, а не мешает нам, как было еще недавно. Под это можно давать деньги, что мы и делаем <…>.

Н. А.: Скажите, ваш бизнес серьезно материально стимулирует чиновников. Тем не менее, вы как-то избегаете обвинений в коррупции?

О. Д.: Нигде в мире чиновники, в том числе правоохранительных ведомств, судьи, не живут на мизерную зарплату из бюджетной кассы. Если человек правильно понимает все, если он задействован в какой-либо технологии властных действий — ему согласуется уровень личных доходов, и жизнь его и его семьи обеспечивается очень хорошо. Фильмы и блокбастеры о борьбе с коррупцией — это для широкого охвата населения, своеобразный паблисити государства».

Однако, оказывается, есть еще «социальные проблемы». О них олигарх рассказывает с олимпийским спокойствием:

«О. Д.: Социальные проблемы в бизнесе — дело обычное. Надо уметь работать с госаппаратом и политическими структурами — и все можно решить. У нас очень хороший опыт решения таких проблем в разных регионах, особенно интересно получилось в городе Ачинске.

Н. А.: Что там произошло?

О. Д.: Один профсоюзный лидер пошел против правил и стал нас шантажировать — пытался отнять глиноземный комбинат, поднять рабочее движение, журналистов и все такое прочее. Этот бедолага, Смоленцев, не учел, что Ачинск — очень криминальный город. Мы всего лишь сняли с профсоюзника всю защиту государства на некоторое время. И почему власть должна защищать тех, кто против нее? Некоторое время спустя пошел профсоюзник купаться на пруд, а сердечко от стресса не выдержало — утонул. Вышло смешно (так! — Авт.). Труп нашли. Собрался профсоюзный актив — крики, почему у трупа вся голова и шея сзади якобы сплошной кровоподтек, ногти на руках сорваны — вроде бы пытали и убили его. Работал судмедэксперт, я сам просил Владимира Васильевича Устинова, генпрокурора, проконтролировать... Результат очень профессиональным получился, его донесли до публики. Человек плыл, пруд довольно большой, метров сорок. Глубина метра два. Ветер дул, волна большая. Сердце не выдержало у профсоюзника. Он задыхался, но еще карабкался по берегу, ногти срывал. А когда обессилел — его волной било о прибрежный камень, головой и затылком. Отсюда гематома на трупе, а не от бандитских пыток. Всякие общественники шумели, обвиняли нас, три раза уголовное дело возбуждали — результат тот же. Умер от приступа.

Теперь нет у нас проблем в Ачинске. Комбинат наш. Журналисты и профсоюзники переехали в другие города, сбежали. Так что не стоит доводить дело до массовых беспорядков, нужно действовать с упреждением. Профессионально работать надо».

После таких «профессиональных секретов» уже не удивляют другие — о методах подбора кадров в спецслужбы, о планах «почистить генералитет», о людях, умеющих «выстроить технологию нашего контроля над обществом», об управляемой оппозиции и прочих элементах, покрываемых хитрым словом «паблисити»…

«Н. А.: А кстати, как, на ваш взгляд, можно относиться к талантливым людям вообще? Как их использует ваша система власти?

О. Д.: Очень просто. Сразу и навсегда купить. Либо, если сделка не состоялась, уничтожить.

Н. А.: Что, физически уничтожить?

О. Д.: Ну что вы, это сейчас не модно. Обычная в этом случае наша технология — уничтожение моральное. Я уже рассказал, для чего используются у нас послушные бывшие спецы из КГБ и других спецслужб. Морально уничтоженный противник доказывает нашу силу и наши беспредельные возможности. Такой бедняга чем громче кричит, просит о помощи — тем лучше. Он кричит — а ему руки никто не подаст. И становится он смешным. Остальные же смекают — стоит против нас идти, или нет.

Н. А.: Жесткая у вас позиция.

О. Д.: Жесткая игра — жесткая позиция. Иначе нельзя».

Прочитав интервью, я ждал — пресса поднимет настоящий вой: клевета, ложь!

Ничего не произошло — тихо! Значит, истину сообщил олигарх?!..

Доживая свой век, благодарю судьбу за встречу с Марией: прожил 23 года, как один день, счастливых, радостных. Память о ней умрет вместе со мной!

Мне уже идет 98 год, жизнь прошла, вернее — пролетела. Описал все без прикрас, как было в жизни, ничего не придумал, только правда, правда, правда…

Одно волнует, беспокоит — по ночам бессонница и думы, думы, думы! Неужели не найдется ЧЕЛОВЕК, не найдется такой силы, способной восстановить справедливость? Чтобы простой люд, труженик — а таких большинство, — кровью и потом зарабатывающий на хлеб насущный, зажил нормальной человеческой жизнью!

Чтобы не кучка негодяев, присвоивших незаконным путем богатства страны, жирела, богатела и правила бал, а большинство почувствовало вкус жизни в равноправной демократической стране!

Почему наши соседи — Швеция, Финляндия, Норвегия и другие — живут по нормальным законам, почему у них довольство и нет нищеты? Да, жизнь в РОССИИ стала намного лучше, но улучшается черепашьим шагом!

Мне не дожить до нормальной жизни, не знаю, дети тоже не доживут. Может, внуки и правнуки увидят то, что обещают правители, — Светлое Будущее!!!!

И все-таки закончу словами Есенина:
 

«А месяц так же будет плыть,

роняя весла по озерам,

А Русь все так же будет жить —

РЫДАТЬ И ПЛАКАТЬ ПОД ЗАБОРОМ!»

 

 

2008 г.

 

1 Стародубцев Василий Алексеевич, с 1986 г. — председатель Всесоюзного совета колхозов. В 1991 г. — член ГКЧП (освобождён из «Матросской тишины» по состоянию здоровья). Позже входил в Аграрную партию России и в ЦК КПРФ. Герой Социалистического Труда (1976), три ордена Ленина, лауреат Государственной премии СССР (1979) и пр. (Прим. ред.).

2 Л.И. Брежневу в апреле 1979 г. была присуждена Ленинская премия за автобиографическую трилогию: «Малая Земля», «Возрождение», «Целина». Уже тогда в народе циркулировали слухи, кто из высокопоставленных литераторов мог написать эти книги по заданному сюжету. (Прим. ред.)

3 Отелло, д. 1, сц. 3 (Прим. ред.).

4 Вероятно, имеется в виду генерал Макартур, попавший в плен при захвате японцами Филиппин. (Прим. ред.)

5 Речь идёт об А.И. Казаннике, народном депутате от Омского избирательного округа. На I Съезде народных депутатов СССР (май — июнь 1989 г.) он был избран в Верховный Совет СССР, но отказался от мандата в пользу Б.Н. Ельцина, не набравшего нужное число голосов. С октября 1993 по февраль 1994 г. — Генеральный прокурор России.