ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

ВЛАДИСЛАВ АНДЕРС, видный военный и государственный деятель Польши, родился 11 августа 1892 г. в Блонье близ Варшавы в семье земельного агента. В 1911 г. поступил в Рижский политехнический институт, из которого в 1914 г. был призван на военную службу. Участвовал в боях в составе кавалерийского корпуса хана Нахичеванского. В феврале 1917 г. окончил Петербургскую военную академию. После свержения царя вступил в 1-й полк креховецких уланов, в ноябре 1917 г. становится начальником штаба 7-й дивизии польских стрелков в составе польского армейского корпуса, действовавшего в Белоруссии. В 1919 г. назначается начальником штаба польской восточной армии, участвует в 1920 г. в боях с Красной Армией. В 1922—1924 гг.— учеба в парижской школе верховного командования. В конце 20-х — 30-х гг.— командир кавалерийской бригады в Ровно, Кременце, Бродах, Барановичах. К моменту нападения гитлеровской Германии на Польшу Андерс — командир кавалерийской бригады в Лидзбарке в ранге генерала дивизии. Период с сентября 1939 по август 1942 г. подробно описан в его книге, и нет нужды на нем останавливаться.

После вывода армии Андерса в Иран и Ирак она длительное время проходила обучение, доформировывалась, снаряжалась (вооружение, которое предоставило ей советское правительство, было оставлено в СССР), прикрывала ближневосточный театр военных действий, В 1944—1945 гг. возглавляемые генералом польские части сражались с немцами в Италии в составе 8-й английской армии. В мае 1944 г. ими был взят штурмом монастырь Монте-Кассино, во время сражения погибли 3779 поляков. Армия Андерса сыграла главную роль в освобождении Адриатического побережья Италии и закончила войну в Болонье. В 1945 г. генерал был назначен исполняющим обязанности верховного командующего польскими вооруженными силами.

После победы над гитлеризмом Андерс, не признававший правительство национального единства в Варшаве, не вернулся в свою страну. Он возглавил Польский корпус, в который вошли те солдаты и офицеры, которые решили не ехать домой. 26 сентября 1946 г. правительство ПНР лишило генерала польского гражданства. В 1954 г. Польский Национальный Совет в Лондоне избрал Андерса членом Совета трех, руководящего органа польского зарубежья. Фактически он стал его лидером.

Воспоминания Владислава Андерса «Без последней главы»¹ — не выдающийся памятник литературы, но документ, позволяющий ощутить драматизм эпохи. Трагедия Польши, разделенной между двумя тоталитарными режимами, ее народа, сотен тысяч мирных граждан, сосланных в Сибирь и Казахстан, заключенных в тюрьмы и лагеря ГУЛАГа, расстрелянных в Катыни, Харькове и Медном офицеров — в центре повествования. Видимо, будет нелишне напомнить о некоторых событиях 1939—1942 гг., чтобы мемуары польского генерала воспринимались в контексте истории тех лет.

В основании всей пирамиды лежит сговор И. В. Сталина и А. Гитлера относительно будущего Речи Посполитой. Намерение фюрера «третьего рейха» захватить Польшу превратилось в твердую решимость после того, как в октябре 1938 г. Варшава отвергла предложение Берлина о подготовке к совместному походу против СССР. 24 октября И. Риббентроп вручил польскому послу ноту с требованием присоединить Данциг к Германии и предоставить экстерриториальную зону для строительства автострады и железной дороги. 21 марта 1939 г. Польше были предъявлены новые, фактически ультимативные требования. 11 апреля Гитлер подписал директиву о готовности начиная с 1 сентября к проведению операции «Вейс» — захвату Польши. Эта акция рассматривалась как предпосылка к войне с Англией и Францией. Гитлер исходил из того, что «содействия России, если она вообще окажется на него способной, Польша никак не сможет принять, так как это означало бы ее уничтожение большевизмом»².

Сталин, ликвидировав всех способных в будущем занять отличную от него позицию, переключил свое внимание на внешнюю политику. Видимо, идея собирания потерянных в ходе революции и гражданской войны территорий бывшей Российской империи импонировала одержимому гигантоманией «отцу народов». К тому же представлялось заманчивым стравить западные демократии и державы «оси», а самому ждать, когда в истощивших друг друга государствах вспыхнет пролетарская революция. Антизападные настроения получили отражение в речи Сталина на XVIII съезде ВКП(б), в смещении М. М. Литвинова. Как доносил в Берлин 5 июня посол Германии в СССР Ф. Шуленбург, новый нарком иностранных дел В. М. Молотов не только не отклонил в беседе с ним предложение о германо-советском урегулировании, но «почти что призвал нас к политическому диалогу. Наше предложение о проведении только экономических переговоров не удовлетворило его»³.

Конкретное предложение заключить соглашение, которое приняло бы во внимание «жизненные политические интересы сторон», было внесено немцами в конце июля. Советское руководство встретило его с интересом и сразу поставило вопрос о территориях, населенных украинцами, то есть тех, что по Рижскому договору 1921 г. входили в состав Польши. 29 июля статс-секретарь германского МИД уполномочил Шуленбурга передать Молотову: «При лю-

 

бом развитии польского вопроса, мирным ли путем, как мы хотим этого, или любым другим путем, то есть с применением нами силы, мы будем готовы гарантировать все советские интересы и достигнуть понимания с московским правительством»⁴.

12 августа поверенный в делах СССР в Германии Г. А. Астахов сообщил советнику германского МИД К. Шнурре о готовности Молотова обсудить в Москве поставленные немецкой стороной вопросы, включая польскую и другие проблемы. Таким образом, обе стороны проявили готовность укрепить свои отношения за счет Польши, даже в ходе войны с ней. Результатом последующих переговоров был советско-германский договор «о ненападении» и секретный протокол к нему, подписанные в ночь с 23 на 24 августа Молотовым и Риббентропом в присутствии Сталина.

В то время как в традиционных договорах о ненападении соблюдение нейтралитета обязательно, если одна из сторон является объектом нападения, в пакте Риббентропа—Молотова — даже в случае, когда она сама совершила акт агрессии. Более того, договор запрещал помощь как жертве разбоя, так и любому государству, вступившемуся за нее. Фактически это было соглашение не о нейтралитете, но о сотрудничестве. В нем предусматривались консультации, информация друг друга, решение вопросов «в порядке дружественного обмена мнениями» и т. д. Взаимному сотрудничеству был посвящен и секретный протокол, разграничивший сферы обоюдных интересов СССР и Германии в Восточной Европе. Предвидя, а точнее планируя, «территориально-политическое переустройство областей», входивших в состав Прибалтийских государств и Польши, стороны заранее договорились, какие территории составят сферу интересов рейха, какие — СССР. В дальнейшем предполагалось выяснить, «является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого польского государства, и каковы будут границы этого государства». Сталин после подписания договора заявил Риббентропу: «Советское правительство относится к новому пакту очень серьезно. Министр знает, что на его слово можно положиться, что Советский Союз своих партнеров не предает». Выступая по поводу поспешной ратификации этого документа, Молотов 30 августа говорил уже о дружбе между СССР и Германией.

1 сентября гитлеровцы напали на Польшу, два дня спустя Англия и Франция объявили войну агрессору. 3 сентября Риббентроп через своего посла передал Молотову, что для разгрома польской армии потребуется несколько недель; в результате будут оккупированы области, входящие в сферу германских интересов, и потребуется сокрушить те воинские соединения, которые уйдут на территорию, составляющую сферу интересов СССР. Шуленбургу поручалось выяснить, не может ли Советский Союз ввести свою армию в эти районы.

5 сентября советский нарком ответил: «Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило»⁵. На следующий день в Москве принимается решение о подготовке к широкомасштабной военной операции — «освободительному походу» в Западную Белоруссию и Западную Украину. 7—13 сентября отдаются приказы о призыве в армию резервистов, передислоцировании многих соединений в направлении к западной границе, формировании новых дивизий и корпусов. В составе Киевского особого округа (КОВО) и Белорусского ОВО создаются мощные группировки войск, переименованные впоследствии в армии.

9 сентября Молотов информирует Шуленбурга, что советские военные действия начнутся в течение ближайших нескольких дней. 13 числа части выдвигаются на передовые рубежи, 16-го — на исходные позиции. В тот же день командующие группировок получают боевые приказы — перейти на рассвете 17 сентября госграницу и «нанести мощный и молниеносный удар по польским войскам, решительно наступая в направлении» таких-то городов⁶. Цель операции, как ее определил нарком,— окружить и разгромить польские войска. В листовках же, адресованных населению, говорилось о стремлении спасти единокровных братьев украинцев и белоруссов от национального и социального порабощения.

В 3 часа ночи 17 сентября В. П. Потемкин передал польскому послу в Москве ноту, которую Сталин с готовностью откорректировал в соответствии с пожеланиями Шуленбурга. В ней говорилось: «Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства. Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и правительство перестали существовать». Однако заявление не соответствовало действительности. Капитуляция Варшавы была подписана 28 сентября, группировка «Полесье» держалась до 5 октября. Польский президент, правительство и главное командование находились в это время в стране и даже пытались осуществить перегруппировку войск. Как следует из обзора штаба КОВО, на восточный берег Вислы и Сан отводились польские армии, которые действовали на Западе; в район Брест-Литовска — те части, что были на северо-востоке с задачей обеспечить связь с Румынией; армии генерала Кутцеба, находившейся в окружении, ставилась задача прорваться на юго-восток. Для того чтобы обезопасить армию от возможного охвата с северо-востока, командованию 9-го корпуса поручалось создать заградительную линию Пинск— Брест-Литовск. Одновременно в Ровно, Ковель, Луцк, Дубно были посланы выс-

 

шие офицеры с заданием формировать новые части. «Но переход войсками Украинского фронта границы сорвал эти меры»,— констатировалось в обзоре⁷.

Введя без объявления войны Красную Армию на территорию, входившую в Польшу, санкционируя боевые действия против ее армии, Сталинское правительство тем самым нарушило договор о мире с этой страной, подписанный 18 марта 1921 г. в Риге; протокол от 9 февраля 1929 г. о досрочном введении в силу пакта Бриана-Келлога, запрещающего использование войны как инструмента национальной политики; конвенцию об определении агрессии 1933 г.; пакт о ненападении, подписанный СССР и Польшей 25 июля 1932 г., и протокол 1934 г., продлевавший действие этого пакта до 1945 г. Тем самым оно совершило преступление против мира.

Для польской армии вступление на территорию восточных воеводств советских войск было полной неожиданностью. Выполняя приказ своего главнокомандующего, она оказывала сопротивление лишь при попытках разоружить части или при прорывах к венгерской и румынской границам, которые по приказу К. Е. Ворошилова были наглухо закрыты. К 20 сентября силы вермахта и Красной Армии сблизились настолько, что появилась опасность инцидентов между ними. Дальнейшее движение было приостановлено, а с 22 сентября начался планомерный отвод германских войск на демаркационную линию, установленную секретным протоколом от 23 августа.

В связи с отводом германских войск 23 сентября Ворошилов отдал приказ, который принял лично командующий КОВО. Потребовав держать дистанцию в 25 км с немецкими частями, нарком в то же время предписал: «При обращении германских представителей к командованию Красной Армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей и банд, стоящих на пути движения мелких частей германских войск, командование Красной Армии, начальники колонн в случае необходимости выделяют необходимые силы, обеспечивающие уничтожение препятствий, стоящих на их пути движения»⁸. И хотя при отводе немецких подразделений от г. Львова произошло несколько стычек с советскими частями, инциденты были тут же улажены путем переговоров с германским военным атташе Е. Кёстрингом. Как писал начальник штаба КОВО, «тесная связь была установлена и между частями, командиры которых сговаривались во всех подробностях в товарищеском духе»⁹.

23 сентября во Львов прибыла группа немецких офицеров, сообщивших о концентрации трех пехотных и четырех кавалерийских польских дивизий западнее г. Грубешова. Германское командование решило атаковать их танками во фланг в направлении на север и предлагало Красной Армии принять участие «в совместном уничтожении данной группировки»...

Можно ли удивляться после всего сказанного, что Андерс и подавляющее большинство взятых в плен польских офицеров считали, что их стране был нанесен удар ножом в спину в самый тяжелый для нее момент схватки с германским фашизмом?

Отношение генерала к Сталинскому режиму во многом определялось и преступным обращением с польскими военнопленными. Об этом я писала в майском номере журнала «Международная жизнь» за 1990 г. Напомню лишь самое существенное. Красная Армия взяла в плен более 200 тыс. человек, но до 4 октября, когда последовал приказ о роспуске уроженцев Западных областей Белоруссии и Украины, НКВД были переданы 126 тыс. человек. Из них 42 тыс. были распущены как жители вошедших в состав СССР областей и 42 тысячи переданы Германии при обмене военнопленных. Однако более 15 тыс. офицеров и полицейских и около 30 тыс. рядовых и младших командиров так и остались в советском плену. Последние были заняты на строительстве шоссе Новоград-Волынский — Львов и предприятиях Наркомата черной металлургии в Донбассе и Кривом Роге. Офицеры и полицейские содержались в Козельском, Старобельском и Осташковском спецлагерях.

Сталин, самолюбие которого было ущемлено поражением 1920 г., питал особую ненависть к командному составу польской армии. Ликвидировав совместно с Гитлером польское государство, он спешил разделаться с теми, кто в будущем мог вступить в борьбу за возрождение независимой Речи Посполитой. Неизменной была и решимость тоталитарной системы ликвидировать в зародыше всякое инакомыслие.

Сегодня мы еще не можем назвать, какого числа было принято решение о расстреле польских офицеров и полицейских, однако документы свидетельствуют, что шаги в этом направлении предпринимались с первых дней пребывания поляков в плену. В соответствии с директивой Л. Берия от 8 октября 1939 г. особые отделения лагерей должны были вербовать, среди пленных осведомителей и провокаторов, собиравших компромат против своих товарищей. В спецлагеря в конце октября были направлены из центрального аппарата НКВД бригады с задачей подготовить следственные дела на весь «контингент» для представления их Особому Совещанию. В феврале 1940 г. по указанию Берия его заместитель Меркулов отдал приказ передать областным управлениям НКВД (УНКВД) офицеров КОП, разведчиков, судейско-прокурорских работников, помещиков, активистов буржуазных партий с немедленным переводом их в тюрьмы. В марте проводилась интенсивная подготовка к операции по полной «разгрузке» Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей. В ходе операции с 1 апреля по 20 мая были переданы УНКВД по Смоленской, Харьковской и Осташковской областям 15131 офицер и полицейский, 395 человек отправлены в Юхновский лагерь (Павлищев Бор). Последние остались живы; тела офицеров из Козельского лагеря были найдены в 1943 г. в Ка-

 

тынском лесу близ Смоленска; массовые захоронения поляков из Старобельска — в этом году в 6-м квартале лесопарковой зоны Харькова, из Осташковского — близ села Медное в 30 км от Калинина. Все документы свидетельствуют о том, что это преступление было делом рук НКВД.

Вслед за расправой над офицерами, начиная с 20-х чисел мая, проводится еще одна операция, объектом которой стали 8 тысяч рядовых и младших командиров польской армии, трудившихся на предприятиях Наркомчермета и настаивавших, вплоть до забастовок, на освобождении их из плена. Все эти люди были оттранспортированы в Северный железнодорожный лагерь и размещены в неприспособленных к суровой зиме помещениях — землянках, бараках с проломанными крышами, не отапливаемых времянках и т. д. Спали на полу или поделанных из кругляка нарах, без тюфяков, так как «соломы не хватало даже для лошадей». Питание было столь скудным, а работа на лесоповале — по грудь в снегу, на строительстве железной дороги — такой тяжелой, что подавляющее большинство польских военнослужащих обессилело, все поголовно были больны цингой, многие обморожены. Можно представить, в каком состоянии они прибыли в армию Андерса.

Военнопленных из Львовского лагеря после начала войны пешком эвакуировали в Старобельск. Там их, так же как и офицеров и полицейских, интернированных летом 1940 г. в Литве и Латвии и вывезенных в июне 1941 г. в Грязовец, перевели на урезанный вдвое паек. Это не могло не отразиться на физическом состоянии людей.

Крайне истощены и изнурены были и те сотни тысяч поляков, которые принудительно депортировались начиная с февраля 1940 г. в Сибирь и Казахстан без возможности захватить с собой свое имущество. Оказавшись в суровых условиях без теплой одежды, продуктов, жилья, без средств к существованию, они голодали, болели, тысячами умирали или оказывались на грани смерти. Естественно, не могло быть и речи о том, чтобы послать этих людей через месяц-другой на фронт, не восстановив хотя бы в минимальной степени здоровье будущих бойцов.

Некоторых читателей может покоробить стремление генерала уклониться от участия в боевых действиях на советско-германском фронте. Были ли напрасными страхи Андерса по поводу того, что решение послать на фронт только что сформированную 5-ю дивизию преследовало цель ослабить польскую армию? У нас пока недостаточно документов, чтобы ответить на этот вопрос. Но что эти опасения после всего пережитого были вполне естественными, сомневаться не приходится. Сокращение же пайков людям, обессиленным и ослабленным голодом и болезнями, угрожало самой их жизни и жизни их родных, питавшихся за счет армии Андерса. В этих условиях решение, принятое польским правительством о выводе своих дивизий в Иран и Ирак, вполне объяснимо.

Дальнейшее сотрудничество правительств Сикорского и Сталина было прервано после обнаружения катынских могил в апреле 1943 г. по инициативе советской стороны. Обвинив лондонских поляков «в клевете», «вождь народов» и в дальнейшем отклонял все попытки нормализовать советско-польские отношения. Вопреки широковещательным заявлениям о стремлении видеть Польшу сильным, независимым государством он делал все, чтобы насадить там режим, подконтрольный ему и его приспешникам. В долговременной перспективе это не могло не оказать негативного влияния на отношения между советским и польским народами, отнюдь не безоблачными на протяжении нескольких столетий. Публикация мемуаров Андерса в Советском Союзе, раскрытие правды о Катыни — все это должно заложить камни в фундамент новых, истинно добрососедских и равноправных отношений между нашими странами.

 

Н. ЛЕБЕДЕВА