Моя месть Марусе Романовой

 

Это всегда так было. Когда мы жили в Баку в двадцать первом году, от Маруси Романовой ушел возлюбленный, она хотела отравиться, я ее очень жалела, утешала, взяла к себе. У нас была квартирка: комната, коридор и кухня. Кухней не пользовались, так как ничего у нас не было. Питались по столовкам. Там и стала жить Маруся. Так он туда приходил к ней. Как они устраивались, не знаю, но он сам потом мне рассказал все.

Зачем же он все рассказывал?

Не знаю. Так всегда было. Потом рассказывает и кается и обещает.

А Маруся тоже потом мне хотела рассказать.

Мы учились в шестом классе гимназии. Маруся заболела туберкулезом, и врачи сказали, что ее может спасти только перемена обстановки.

Они были бедные. Она жила с матерью, их было четверо детей, и они жили в подвале. Отец их бросил, мать, кажется, работала прачкой. За Марусю платил комитет благотворительности.

Тогда очень много умирали от чахотки, в нашем дворе только и слышно было, что снова кто-то умер. Я не хотела, чтоб Маруся умерла.

Мы с Марусей познакомились, когда поступали в гимназию. Мы сдавали экзамены. До тех пор я занималась дома, так считалось лучше, а

 

в четвертый класс меня отдали в гимназию. За экзамены я получила все личные оценки, а у Маруси были одни тройки.

Но священник гимназии, батюшка, готовил ее к поступлению, и кроме того Маруся была бедная, а Мариинская гимназия брала много бедных, и когда на педсовете решали, кого брать: Шатуновскую или Романову – было одно место, - то решили взять Романову. А я пока опять стала заниматься дома. А перед рождественскими каникулами пришел сторож и принес отцу пакет, что освободилось еще одно место, и во втором полугодии я стала ходить в гимназию. С Марусей я была уже знакома, вот мы и подружились, а она дружила с Марусей Крамаренко.

В четвертый класс Марусю готовила Раиса Николаевна, мать Миши Орлицкого. Тогда еще они не были бедные, у нее был отец, он имел мастерскую, делал какие-то тормоза. Потом он их бросил, в пятом классе, ушел к молодой.

Что же, он их не содержал?

Нет, он, кажется, говорил, чтобы дети приходили к нему за деньгами, а мать не пускала. Да нет, кажется, Маруся ходила за деньгами, но все равно было мало, их было пять человек с матерью. Мать стала прачкой, и они переехали в подвал. Там всегда было сыро от стирки, и Маруся заболела.

Когда педсовет узнал, что отец их бросил, Маруся стала учиться бесплатно, и ей давали бесплатный завтрак. Завтраки всем давали, яблоко, молоко, хлеб с котлетой, а некоторым - по списку бесплатно, и форму, и за учение они не платили, пятьсот рублей в год.

Когда был осмотр из пятого класса в шестой, у Маруси обнаружили чахотку. Тогда многие умирали от чахотки. В нашем дворе было очень много смертей, и все детские гробики носили.

Врач гимназии была Мария Михайловна Короно, она тетка Маруси Короно, матери Вано Сванидзе. Врач сказала, что Маруся умрет и что только одно ее может спасти - если она будет жить в сухой светлой комнате и очень хорошо питаться. Я стала просить маму, чтобы она разрешила Марусе жить у нас, мама не разрешила, и тогда я сказала, что я найду уроки, чтобы Маруся могла оплатить комнату.

И я стала давать уроки, тринадцати лет.

Это была армянская семья, одна девочка Шура училась в нашем классе, а другая, Анюта, была младше. Я только приходила домой пообедать, а потом шла к ним. Я в тот год, помню, даже и учебников не покупала, все уроки у них делала. Мама была недовольна, но что она могла сделать, ведь я же их просила, а они отказали. Мне платили по тем временам большие деньги, тридцать рублей.

 

Шура ничего не понимала. Я даже сочинение за нее писала, так чтобы оно под разные темы подходило, ей надо было только название изменить написать такое, как на доске, но она даже и этого не могла - напишет что-нибудь не то.

Меня вызывают, почему вы пишете за нее сочинения? И мать ее вызвали. Она входит как-то в нашу комнату, руки в боки. Оля, говорит, я вам тридцать рублей плачу не за то, чтобы Шурочка двойки получала.

А я приходила домой только пообедать и с трех до девяти у них была, я уже с Мишей Орлицким и с Суреном дружила, они придут за мной и ждут когда я уроки кончу - слышу, свистят. Мать ее говорит - что это? Слышит свист, но не догадается, что это меня свистят.

А отец очень недоволен был - что тебя как собаку высвистывают?

Мама очень расстраивалась, что я так поздно прихожу, что меня дома нет. А что она может сказать, я же просила, она не согласилась. Как-то мы шли с ней по бульвару, она говорит:

-    Что ты думаешь, тебе Маруся потом благодарна будет?

-    Я просто не хочу, мама, чтобы Маруся умерла, сколько уже у меня подруг умерло, я не хочу, чтобы Маруся умерла.

После четвертого класса Маруся Крамаренко поехала в Шемаху, а мы с Марусей Романовой поехали в колонию для слабых детей в Мезенцево. Маруся была смирная тогда, я ее подговаривала огурцы воровать. И мы все спорили по ночам о законе божьем. Я ей пример приводила - Иисус Навин сказал солнцу остановиться. А ведь на уроке космографии мы проходили, что не солнце вокруг земли ходит, а земля вокруг солнца, значит, этого не могло быть.

В гимназии у каждого был свой закон божий. У нас, евреев, был раввин. У армян - тэртэр. У поляков - ксендз, патер католический. У лютеран, вот Нелли Миллиор была лютеранка, пастор. Одна была мусульманка, так к ней мулла ходил.

В нашей Мариинской гимназии, ее учредила императрица Мария, было много бедных, потому что были стипендии для бедных. Были еще гимназии: гимназия Вальда - ходили в голубом, Тутовская - в песочном, в Коммерческой зеленая форма, в Балаханах красная. Еще были Блиновские курсы, заведение святой Нины - заведенки ходили в коричневом.

И вот Маруся поправилась тогда. Потом она стала очень интересной девушкой, волосы русые с прочернью, у нее был уже офицер какой-то знакомый, и в девятнадцатом году он, наверное, давал ей деньги.

Вот что случилось. Маруся Крамаренко заболела чахоткой. Она ездила в Ашхабад узнать что-нибудь о двадцати шести бакинских комиссарах. Их расстреляли в Красноводске, но мы этого не знали, а думали, что их довезли из Красноводска в Ашхабад, и она ходила там возле тюрьмы, чтобы

 

узнать что-либо о них, и ее схватили и долго держали в подвале, а потом сказали, что выпустят, если приедет ее отец и поручится за нее, что она никакого отношения к большевикам не имеет.

В Баку был мусават. А там были белые. Они обе вступили в партию, Маруся Романова и Маруся Крамаренко, это я их распропагандировала.

Отец забрал ее, но она заболела, и они поехали вместе в Екатеринодар, там жила Маруси Романовой тетка. Там же жила и моя тетка - Дуня, но в это лето я к ней не поехала.

А они поехали, и пока у Маруси Крамаренко были деньги, она платила, потом, видно, деньги кончились. И она сказала Марусе, что пойдет продаст платья. У нее было много хорошеньких платьев. И Маруся купила у нее платья. Когда они приехали, я смотрю, Маруся Крамаренко все в одном платье ходит. Я говорю, где же твои платья? Она и рассказала, что их купила у нее Маруся.

Я так возмутилась тогда, разве так друзья поступают? Если друг в беде, помоги, если у тебя есть деньги, дай ей, будут у нее, она отдаст, или так. Я же, чтобы ее спасти, целый год работала, а она, значит, воспользовалась случаем, платья ее скупила. Я так была возмущена, так ругала Марусю Романову. Она говорит, я не знала. Да, теперь я вижу, вот ты объяснила, я теперь вижу, что это нехорошо получилось.

А потом ее офицер, тот молодой человек, бросил, и она хотела покончить жизнь самоубийством, и я взяла ее к себе, мы с Суреном жили, и устроила на работу, чтобы все время смотреть за нею. А она с Суреном сошлась. Когда мы уехали в Брянск в двадцать первом году, Сурен мне рассказал это, он всегда рассказывал, зачем, не знаю.

Когда мы были с Юрием в Москве, пришли к одним знакомым, она была в соседней комнате. Хочешь, вот говорят, тут Маруся Романова, с нею увидеться? Я не успела ничего сказать, они меня к ней повели. У нее только ребенок родился, она сидит, его кормит и говорит:

- Оля, я перед тобой очень виновата.

Я говорю: - Не надо, Маруся.

- Нет, я должна покаяться.

Я говорю: - Нет, нет, не надо.

- Нет, ты не знаешь, я должна тебе сказать.

Я говорю: - Не надо, Маруся, я все знаю, мне Сурен рассказал.

И ушла от нее.

А потом в двадцать четвертом году мы с Юрием были в Сиббюро ЦК, недолго, полгода, потому что я заболела чахоткой, и мне пришлось уехать в Баку, а он потом приехал. Мы пробыли в Баку до двадцать девятого года, когда нас отправили в Москву.

 

А тогда как-то раз иду в Сиббюро и вижу, в коридоре сидит Маруся с годовалой дочкой и мужем. Ее на работу куда-то в Сибирь направили, а у них ничего нет, муж - студент. Они написали заявление о помощи и сидят, ждут.

Я говорю, не надо ничего, пойдем к нам. И думаю, вот я тебе отомщу вот это моя месть тебе. Ты мне так, а я тебе так. Я все ей отдала, все, что у меня было: валенки, шубка была коротко стриженая черная, все скатерти простыни на пеленки, все деньги.

Почему? В Сиббюро нам хорошо было, все было, шуба — будет еще у меня, пусть она знает - все ей отдала. Вот думаю - осознай, как я тебе мщу.

Потом много лет мы не виделись. В тридцать пятом году она приходила с дочкой и с мужем в гости к нам, сюда на Короленко. У меня дети еще маленькие, а у нее дочка уже большая была. А потом в сорок шестом, когда я из лагеря приехала, друзья ей говорят: - Оля приехала, пойдем.

А она говорит: - Нет, я не могу, у меня братья в Мининделе, а один послом в Лондоне, мне нельзя. - И не пошла.

А потом уж, когда я в ЦК была, она просилась, что придет, но я сказала, нет, Маруся, теперь не надо, теперь уже поздно. А ты бы как поступила? Зачем теперь уже было?

Да, пожалуй, уже незачем.

А один брат ее, Гриша, погиб тогда же, связался мальчиком с какими-то беспризорными и попал в тюрьму в Ростове-на-Дону, и они убили его в камере - в карты, что ли, играли и проиграли. А мы с Марусей ходили на гипноз, ее загипнотизировали - думайте, говорят, что вы хотите увидеть. И вдруг она как закричит: - Гриша, кровь! Вижу, вижу, кровь, камера какая-то...

А Гриша пропал тогда, ничего не было о нем известно, и она хотела про него узнать. И потом через полгода тетка ее узнала, что его убили в камере беспризорники.