В кузовном цехе

 

Потом запретили нам, заключенным, работать на легкой работе - писать, считать. Пусть на тяжелой работают. Мой начальник все меня скрывал, говорил, что я на тяжелой. А мне говорил: - Вот тебе фартук, как кто придет, ты сразу фартук надень, и руки в керосин сунь.

 

В мойку, где детали лежат, будто я мойщица. Ну а потом не уследила: кто-то из лагерных придурков пришел в комнату, а я сижу, пишу. Такой крик подняли! пришлось мне в другой цех перейти, роторы мотать, конденсаторы делать.

Этот станиоль и так в руках рвется, а еще надо его скручивать и засовывать.

Я говорю: - Ой я не могу.

- Ничего, - говорят, - Оля, научишься.

И вправду научилась, стало получаться.

А потом в кузовном цехе работали, кузова шили.

Вот грязь ужасная. Эти кузова сверху накрывают машину, а если авария или что, их шофер прямо на землю бросает. Не будет же он на студеной земле под машиной лежать. А их надо чинить. Мы мешок под подбородок подвязывали, все в грязи, руки по локоть в грязи.

А потом пришли новые материалы, вата, новые кузова шить. И это все передали куда-то, а я стала работать в отделе главного механика. И оттуда пришлось уйти, потому что начальник стал очень приставать. Света и так нет, там ведь всю зиму темно, и электричество часто гаснет, а он еще нарочно свет выключает.

Позовет к себе: - Оля, пойдите ко мне в кабинет! - свет выключит и начнет лапать.

На двадцать пятом километре кайлили глину. Это с автобазы, значит, нас посылали. Раньше, в начале войны, там был госпиталь. Врачиха делала уколы хлористого кальция в вену. Если попадет, то трясет и начинает жечь слизистые оболочки, а если мимо, то рука отнимется.

Поэтому она делала сама и все спрашивала:

- Ну как, трясет, жжет?

Значит, попала.