ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГИБЕЛЬ ДРУГА

 

10 февраля 1945 года подходим к городу Шнайдемиль. Наш полк остановили среди других частей. Основная сила продолжает движение на северо-запад. Оказывается, город не взят, он в окружении, но не сдался. Наша задача взять город. "Если враг не сдается - его уничтожают". Наша рота с окраины города продвигается к центру. Среди бойцов Васька-Сибиряк, всегда с гитарой, на каждом привале все отдыхают, а он играет и поет. Душа-парень.

Оказалось, не так-то просто. Завязался тяжелейший бой из дома в дом, из этажа на этаж, со двора во двор. Убитые, раненые, взрывы гранат, автоматные

 

очереди. К счастью, наткнулся на ящики с немецкими ручными гранатами, свои уже использовали. Тут пригодился партизанский опыт - считаю до семи, на восемь - бросаю готовую к взрыву гранату, уже не успеют отбросить обратно. Не слышу и не вижу Цодика около себя, нет времени на поиски.

Жестокая схватка продолжается. Вдруг приказ по цепочке - получил и передай дальше:

"В плен не брать!"

Оказывается, сдавшихся в плен, немцы при подходе наших расстреляли в упор. Наш командир батальона погиб таким же коварным способом. Два раза повторять не надо. Ненависть и злоба доходят до предела.

В полдень отбой - огонь прекратить. Все-таки есть и пленные, ведут их под конвоем. Наши убитые разбросаны по дворам, домам, лестничным клеткам. Приказано собрать и уложить их в сквере в центре города. Цодика нет. Взвод уцелевших собирается, выясняется, больше половины отсутствуют. Бегом в сквер.

Начинаю проходить вдоль рядов погибших, покрытых шинелями или плащ-палатками. Открываю один, другой, быстрей, прошел один ряд, другой, вошел в третий, приподнял шинель - Цодик лежит. Не выдержал, ноги подкосились, очутился на коленях, стал орать: "Почему? Как же так, оставил меня одного!" Это длится не более минуты. Сильный удар по плечу:

- Вставай солдат, война есть война.

Опомнился, встал, последний взгляд, прикрыл шинелью и догонять полуразбитый взвод. По пути заметил около лежащего гитару. "Боже мой, и Васька-сибиряк. Кто сейчас будет нам петь на привалах?"

Полную внутреннюю опустошенность почувствовал после этого боя. Все думал о предстоящей гибели, где никто со мной и не попрощается. Очень болезненной была потеря близкого боевого друга. Все время вместе. Понимали друг друга без слов. Взаимные мечты и планы на будущее, ведь война приближается к концу. А тут я сам, одинокий в этой огромной массе людей. По пути получили пополнение и все время пешком вперед. Ведь недаром мы - Пехота! Все время, будучи в

 

движении, действовал, как только остановились - ужасная депрессия, в следующей схватке - моя очередь. Никто и не поплачет, так излей слезы сейчас, только чтобы никто не заметил. Но все не скроешь. Новый комбат как-то подошел ко мне:

- Знаю, что потерял друга, что ты владеешь языками польским и немецким.

Подтвердил.

- Так вот, получишь перевод в комендантский взвод, будешь рядом со мной.

- Слушаюсь, товарищ комбат!

Конечно, условия другие, уже не всегда пешком, и функции иные.

По дороге к Одеру все немецкие города и села пустые. 14 апреля 1945 г. переправа и атакуем город Эберсвальде. Ненависть к врагу и желание мести усиливается. Решил: при первой возможности, всех без исключения в подвал, запасался противотанковыми гранатами...

Форсируем Одер. Несмотря на сопротивление, приближаемся к городу. Открываем шквальный пулеметный огонь вдоль улиц, ждем ответного огня. Нет. Вдруг со всех окон и балконов, все что было дома белое вьется на ветру. Город сдался. Наученные опытом, осторожно, медленно - вперед. И вот незабываемая картина - около домов взрослые и дети стоят, у многих в руках ручные часы. Я помню свое обещание, хочу загнать всех в подвал, но дети с испугом смотрят прямо в глаза. Нет, не могу, не в силах. Так мои две гранаты остались неиспользованными до конца войны. Город занят, идем на Берлин. Что случилось дальше - невозможно было

 

предугадать и остановить. Солдаты и не только... стали насиловать подряд всех - молодых, и постарше. На красоту не смотрели. Ужасная картина - один встает, а другой уже готов. Массовый, унижающий... - на глазах у всех.

Мне лично кажется, что этот акт не был только толчком сексуального желания. А показом - вот вы, высшая раса, желавшая поработить, истребить и покорить народы, ваши женщины сейчас на земле "ногами дрыгают", как говорили солдаты. Вечером плачущая пожилая женщина обратилась к капитану, а я перевел:

- Дочь беременная, насилуют, помоги.

Побежал, взял ее с собой, как будто для нас. В эту ночь она была спасена. Утром мы двинулись. Что произошло дальше с ней - не знаю.

Колонны пленных с редким конвоем идут послушно под командованием своих офицеров. До этого взятый мною у убитого немца фотоаппарат лежит без дела. Не знаю, как с ним обращаться. Один из пленных объяснил, надо объектив вытянуть и т.д.

Все движется на запад, по дорогам стоят регулировщицы. Так мы с колонной "студебеккеров" попали в Берлин, а нам нужно на север. Берлин уже почти взят, рейхстаг разбит, перед нами Бранденбургские ворота. Прошу капитана остановиться на секунду, мол, хочу сфотографировать на фоне ворот. А потом прошу щелкнуть и меня, показываю как. Не терпится ему, но все-таки снял и быстро вдогонку. Как потом оказалось, снимки вышли, только капитана не нашел, чтобы передать. Там также были и семейные фотографии убитого немца.

 

Начало мая, есть еще очаги сопротивления, много заминированных подходов и вот в одной такой "оказии" изрыв и я ранен, опять в ногу. Осколки в руке, один до сих пор остался. Эвакуирован в центральный армейский госпиталь недалеко от города Бранденбурга.

9 мая - День Победы - я встречаю в госпитале. Все веселятся, торжествуют, обнимаются, целуются. Кончилась война. Домой к семье, к близким, а я лицом в подушку. Рыдаю.

Нет дома, нет семьи, нет близких, нет друзей - один.

В этом общем торжестве радости, заслуженного счастья и надежд, ты сломлен, вдруг понявший глубину трагедии твоей личной и целого еврейского народа.

Нашу армию перебросили на Дальний Восток. Оставшись в госпитале, я подружился со многими людьми, особенно с майором Хахалиным, которому очень помог. Оказывается, он болел инфекционным заболеванием, которое так залечили, что ничего не помогало. Пошли слухи, что у американцев есть какое-то новое лекарство под названием "пенициллин" и, может, оно ему поможет?

Берлин уже был разделен на четыре зоны и, по его просьбе, я в гражданском и самовольной отлучке подался туда. Наткнулся на врача, как говорят "на еврея не похожий, только все на него". Заговорил на идиш. Ответ сразу последовал на том же языке. Просьбу удовлетворил, объяснил как и где делать укол и дал еще одноразовый шприц в стерильной упаковке. Укол майору сделала тайком сестра. Можете себе представить реакцию врачей на "чудесное" выздоровление майора Хахалина после очередных анализов. Думали: здоровый организм, мол, сам победил болезнь.

В больнице меня навестили мои товарищи-партизаны Докторчик Аврам и доктор Блюмович. Они все стараются уехать на запад, а оттуда в Палестину. Предлагали ехать вместе, но я не хотел быть дезертиром. Дослужу уже до демобилизации, а тогда...

В июле 1945 года, перед выпиской из госпиталя, посетил меня майор Хахалин и предложил продолжать службу в оккупационных войсках в Восточной

 

Германии, а именно в комендатуре города Ной-Руппин в качестве переводчика. Согласился. По его заявке получил направление из госпиталя для дальнейшего прохождения воинской службы. Бытовые и другие условия совсем изменились, я солдат, но как будто гражданский. По моей просьбе и рекомендации майора получил отпуск, нашел сестру, которая меня все время искала. Взял к себе и жду дату демобилизации - 20 августа 1946 года.

Немецкий язык я знал, но после нескольких месяцев работы в комендатуре переводчиком и общения с местным населением, я стал говорить так, что немцы принимали меня за своего.

В конце 1945 года я стал переводчиком оперативного отдела МВД, работал с оперуполномоченными и иногда со следователями. Здесь я и встретился с разными нацистами, которые обо всех преступлениях ничего «не слышали и не знали». Конечно, кого хотели отправить в лагерь военнопленных или судить за преступления, особых доказательств и не нужно было, и не составляло трудностей в их добыче. В конечном итоге сами сознавались. Но, как заметил, «особоважных» - нацистов вербовали, и они стали работать на нас, во всяком случае подписывались, что будут такими. Моим непосредственным начальником был майор Аникин, постоянная работа с оперуполномоченным, старшим лейтенантом Андрияновым. Кроме меня в нашей части служили еще два еврейских парня - Зелькович Шломо (завхоз) и старшина Шварц Яков.

Жизнь как будто наладилась. Сестра, единственная из нашей семьи, со мной. Бытовых проблем нет. Уцелевшие из концлагерей и гетто стремились побыстрее уйти на запад, прочь из той страны, что стала одним большим кладбищем и где построены были эти лагеря массового истребления. И где сейчас, уже после войны, ненависть к евреям процветает. Доходят слухи о погромах, например, в городе Кельце.

Город Франкфурт-на-Одере стал границей между Польшей и оккупационной зоной Восточной Германии. Сотни уцелевших из лагерей стремятся на запад. Есть

 

трудности с переходом реки Одер. Польские пограничники делают большие проблемы. Мне иногда приходилось переезжать грузовиками и нас, конечно, никогда не проверяли. Это я несколько раз использовал и переправлял этих несчастных людей через Одер. Конечно, совершенно тайной это не могло остаться. Что-то мне подсказало отправить и сестру:

- Устраивай свою жизнь, я демобилизуюсь, и мы соединимся.

Всем возможным помог и - в путь-дорогу.