ТРОЦКИСТЫ
Среди троцкистов на Воркуте было много студентов, "завершивших" свое академическое образование по тюрьмам и лагерям. Вот он — в ватной телогрейке и таких же брюках, с торчащей в разных местах ватой, сидит на нарах с испитым бледно-желтым небритым лицом. Широкая блестящая лысина от морщинистого высокого лба уходит к затылку. И кажется, перед вами не молодой человек тридцати лет, а "дядя", перешагнувший уже полстолетия. Только живые карие глаза свидетельствуют, что это он - Александр Слетинский. Тот самый Саша, который, кажется, совсем недавно с громким смехом ходил в толпе таких же юношей и студентов по коридорам Московского университета.
В 1927 году во время дискуссионного собрания в университете, на котором представителю сталинского ЦК Емельяну Ярославскому студенты не дали говорить и восторженно, с пением "Интернационала" несли на руках к автомашине его оппонента — оппозиционера X. Раковского, всеми ненавидимый презренный приспособленец, ректор университета Андрей Вышинский, всунув пальцы в рот, стал свистеть, провоцируя скандал, чтобы обратить этим "подвигом" на себя внимание сталинцев. Горячий Саша не разгадал замысел провокатора, бросился к нему и несколько раз хлестко смазал его по лицу. Другие студенты, следуя примеру Саши, сбили с ног Вышинского, пинали и топтали его ногами. Потеряв пенсне, весь в пыли, с разбитым носом, ползком выбирался Андрей Януарьевич из толпы разъяренных студентов. На его незначительном, лакейском лице был выражен испуг. Но тут же он сменился блудливой улыбкой. Вышинский добился своего. О его "подвиге" стало известно Сталину. С этого дня и началась .настоящая карьера Вышинского. С этого же времени, вплоть до расстрела в 1938 году, находился в заключении Александр Слетинский.
Сергей Ивлев - тоже бывший студент. Московского высшего технического училища. Осенью 1927 года он был инициатором захвата самой большой аудитории МВТУ для проведения нелегальной конференции оппозиционеров Москвы. Он охотно и с видимым удовольствием рассказывает об этом.
- Нелегальные собрания оппозиционеров в частных квартирах уже явно не удовлетворяли. Желающих посетить их было так много, что никакие квартиры не могли вместить. Поэтому встал вопрос о созыве более массовых собраний. С этой целью была намечена к захвату самая большая аудитория нашего училища. В день предполагаемого собрания, за два часа до его начала, я обманным образом взял ключ от аудитории. Сказал, что учебная часть разрешила провести занятие географического кружка. В семь часов вечера, как только я открыл аудиторию, со всей
Москвы стали прибывать толпы студентов и рабочих-оппозиционеров, заранее оповещенных через своих организаторов. Их собралось более трех тысяч. Аудитория и примыкавший к ней коридор были заполнены до отказа. На собрание прибыли Троцкий, Каменев, Зиновьев. Необычайный подъем и единодушие царили на этом собрании. Пламенные слова вождей оппозиции падали на благодарную почву. Вскоре о собрании узнали в Кремле. По тревоге были подняты курсанты школы им. В ЦИК, размещавшейся там, была усилена охрана Кремля. Одновременно для разгона собрания была послана группа членов ЦКК во главе с Емельяном Ярославским, вместе с ним прибыл и Маленков. Однако все попытки их пройти в аудиторию были бесплодны. Масса людей, стоявших в коридоре, не пропускала их. А когда Ярославский, упорствуя, стал кричать издали, предлагая разойтись и закрыть собрание, грозя исключением из партии, его просто вытолкали, наградив изрядным количеством пинков. Вертевшийся здесь же Маленков приказал перерезать электропровода. Аудитория погрузилась во мрак. Но организаторы собрания предусмотрели такую возможность и заранее припасли целый портфель стеариновых свечей. И когда председательствующий на собрании Л. Б. Каменев торжественно провозгласил: "Рассеем сталинский мрак ленинским светом!" - под восторженные аплодисменты в разных концах аудитории загорелись десятки свечей. Собрание с еще большим подъемом продолжалось почти до десяти часов вечера. В это время Маленков метался по студенческому общежитию МВТУ, собирая сталинских приверженцев для разгона собрания. Метались и аппаратчики из московского комитета партии, мобилизуя своих надежных людей. К концу собрания из всех районов Москвы к зданию МВТУ на трамваях и грузовых автомобилях, прибыло несколько тысяч вроде бы сталинцев. Но эти случайно собранные люди держались пассивно, а некоторые из них даже присоединялись к оппозиционерам. Закончив собрание, оппозиционеры выходили с песней из аудитории и выстраивались двумя плотными шпалерами в коридоре и во дворе. Под их охраной беспрепятственно прошли к своим автомашинам Троцкий, Каменев и Зиновьев.
Потом начались аресты активных оппозиционеров. Мы отчаянно сопротивлялись, и попытки ареста студентов не всегда удавались. Как только в студенческое общежитие являлись чекисты, сразу же открывались двери многих комнат и в коридор выбегали студенты с криком: "Долой жандармов, долой опричников!" И чекисты трусливо убегали. Не имея возможности арестовывать студентов в их общежитиях и институтах, они стали выслеживать и хватать их на улицах. Так был схвачен и я...
- Вы хотя и немного сделали, но все же бунтовали, — заметил пожилой человек, внимательно слушавший рассказ Ив-
лева, — а я совсем, как кур во щи, попал. Ваш брат, вы - троцкисты - довели. И осужден я просто за сущий пустяк. Проявил элементарную вежливость, и вот — пожалуйте бриться! — пять лет. Корректор я, работал долго в Институте Ленина. Работа моя была сугубо техническая, сами знаете: где точку или запятую поставить... Директором у нас долгое время был Лев Борисович Каменев. Верите, я с ним даже ни разу и не говорил. Беспартийный я, и к тому же мелкая сошка, о чем он будет со мной говорить? Разве только поздоровается, проходя мимо. А нужно сказать, он был очень простой и доступный человек. И конечно, умница большая. Ну, сняли его с института, потом назначили полпредом в Италию. В день отъезда наши сотрудники пошли провожать его на вокзал, и я увязался. Думаю - неприлично, почти три года он был шефом, и неизвестно еще, какую роль будет играть дальше. Несмотря на понижение, все же полномочный министр и наш представитель в Италии...
Приходим на вокзал, а там, батюшки мои, тысячи людей. Пришли, значит, тоже провожать. Когда приехал Лев Борисович, народ точно с ума сошел, кричат, приветствуют Каменева, всячески ругают Сталина. Милиция и гепеушники стоят, как воды в рот набрали. Когда он сел в вагон и паровоз дал сигнал, вижу — совсем ошалел народ: падают на рельсы впереди паровоза один за другим. Сотни людей, прилично одетых, и даже дамы легли на рельсы. Начальник станции прибежал, стал уговаривать: "Товарищи, расписание скорого поезда нарушаете". А товарищи лежат себе, хоть бы хны. И так не меньше получаса. Потом Льву Борисовичу дали приказ вернуться. Сел он в автомашину и, сопровождаемый криками "ура", поехал домой. Тут только я понял, что это была демонстрация оппозиционеров. Чтобы не повторилась эта демонстрация, Каменева через два дня отвезли из Москвы автомашиной до следующей железнодорожной станции, и там уже он сел в поезд, а демонстрантов полегоньку стали на цугундер брать. Взяли и меня на заметку, ячейка института знала о моем участии в проводах. Сначала уволили с работы, а в 1935 году арестовали "за контрреволюционную троцкистскую деятельность", дали пять лет лагерей. Вот и проявляй после этого уважение к знаменитому человеку...
- Был и я тогда на вокзале, - отозвался другой собеседник.
- Так вы тоже по этому делу сидите? - радостно, точно встретив родственника, воскликнул корректор.
- Нет, я по делу Фишелева.
- А кто такой Фишелев?
- Фишелев был директором образцовой типографии в Москве, которая нелегально напечатала платформу оппозиции в 1927 году, а я был наборщиком и участвовал в этой работе. Да, это была работенка, скажу я вам! - прищурив глаз, мечтательно, с оттенком гордости произнес наборщик. - И никакой там стахановщины и социа-
листических соревнований, а труд был подлинно социалистическим. День и ночь, день и ночь! Обложку дали невинную: Д. Фурманов, "Мятеж", а внутри - платформа оппозиции. Всю ночь без перекура и без отдыха. И Фишелев здесь же. "Вы бы отдохнули", - говорим ему. "Потом там, на Лубянке, отдохнем", - отвечает улыбаясь.
Каждый час подлетает авто, готовую продукцию берет и айда. Больше тридцати тысяч экземпляров уже тиснули. Фишелева к телефону позвали. Вернулся — сияет. Москва, - говорит, - уже читает нашу продукцию. И кое-где в провинции читают. А мы все жмем, все жмем. Только в одиннадцатом часу, перед обедом, влетели, как бешеные, гости с Лубянки. Всех под метлу. И сверстанные полосы тоже забрали. Когда нас сажали в машину, смотрим - шофер наш катит. Хитрый, чертов хохол. Увидел, что делается, не остановился, проехал дальше... Сообразил!
- Ну, а что же с Фишелевым потом сделали? — спросил корректор.
- Таких людей, сам знаешь, боится Сталин, их в первую очередь уничтожают. Подробностей не знаю, но замучили, конечно.
- Славин и Рудаков - тоже троцкисты. Славин - молодой, темпераментный, дерзок на язык. До ареста он был студентом. Рудаков - пожилой, с землистым небритым лицом и печальными карими глазами. Речь его нетороплива, формулировки точные и убедительные. Он старый партиец.
Славин резко и пренебрежительно отозвался о сталинской конституции, о которой в ту пору кричала вся советская печать.
- Конституция, конечно, для простачков и партийных жуликов из западно-европейских компартий, - согласился Рудаков. — В руках диктаторов любая конституция превращается в клочок бумаги. И эта "золотая" конституция тоже... Едва она была обнародована, как авторы ее — Бухарин и Радек — стали жертвами произвола. Помимо всего прочего, конституция свидетельствует также о том, что советская система, утратив революционный характер, вступила, если можно так выразиться, в фарисейский период, когда бесстыдная и наглая ложь в сочетании с голым насилием стала основным инструментом политики. Все это элементарно... Ну, а наши позиции, - ты уверен, что они без порока? — вдруг спросил он.
- Что ты хочешь сказать? — откликнулся Славин.
- Да вот мы кричим: вся беда в том, что нет внутрипартийной демократии. Допустим, мы победили бы, ввели в партии демократию... А для народа как же?
- И для народа, конечно!
- А с диктатурой пролетариата как же?
- Но диктатура ведь для подавления эксплуататорских классов только...
- Да где ж они классы у нас эти эксплуататорские?
- Тем лучше! Чем меньше
этих эксплуататорских элементов, тем шире демократия для народа!
- Ну, а если народ пожелает послушать представителей других партий или почитать их литературу, тогда как?
- Это совсем ни к чему!
- А ты откуда знаешь, что народу к чему, а что ни к чему?
- Если б мы пришли к власти, мы дали бы народу материально обеспеченную жизнь, и он восторженно поддержал бы нас...
- Чепуха! Вот тебе, голодному сейчас, как волк, дай любые деликатесы, но оставь в этом лагере, ты бы долго восторгался?
- Ну, ты крайности берешь, это же тюрьма!
- А ты думаешь, народ сытый, но без свободы, - это не тюрьма?
- Во всяком случае, в борьбе со Сталиным народ поддержал бы нас...
- Просто потому, что сейчас из двух зол мы, вероятно, меньшее. А когда мы уселись бы плотно, - народ, в борьбе за свои свободы, очевидно, под держал бы наших противников из других партий, которые пообещают ему гораздо больше, чем мы!
- Мне кажется, ты уже рас терял коммунистические идеалы.
- Идеалы идеалами, а ты мне скажи: вот, к примеру, коммунист, директор института, - согласится он, чтобы его сын стал там сторожем или уборщиком? Нет, конечно, он его будет готовить в профессора, в инженеры. Также не согласятся и наш большевистский генерал, министр, секретарь обкома, чтобы их дети были солдатами или подметальщиками, или простыми рабочими. Они будут изо всех сил готовить своих детей также в генералы, в министры. Для этого у них и возможностей больше, и материальных средств. И получается, что власть и господство переходят по наследству от отца к сыну, в одной и той же касте или классе. Вот тебе и бесклассовое общество при социализме! Как же это так, а? Выходит снова надо делать революцию?!
- По-твоему, не надо было и браться за оружие?
- Да, пожалуй, что и не надо было браться за оружие в октябре 1917-го!
- Надо было, как говорил Каменев, идти вместе с другими социалистическими партиями в революционный парламент и толкать его на рельсы эволюционного, демократического социализма. И для нас, и для народа было бы много лучше...