НА «ПЯТЬСОТ-ВЕСЕЛОМ» В МОСКВУ

 

Пересылочный пункт в бухте «Находка» состоял из нескольких рядов брезентовых палаток с устройством лежбищ прямо на соломенной подстилке. Сквозь брезент просвечивало солнце, кругом был песок. Все это вселяло чувство какой-то уверенности. Первым делом мы должны были пройти санпропускник, то есть баню, что делали по очереди, оставляя дежурных около своих вещей. На это ушло дня два. Кроме бани, нужно было пройти еще какие-то процедуры. Народ на пересыльном пункте был, конечно, самый разнородный. Нас спасало от всяких эксцессов то, что мы держались сплоченной группой. Однажды ночью я проснулся, как и в Нижнем Хатыннахе, от какого-то непонятного предчувствия опасности. Около моего ложа стояли, покачиваясь, два живых скелета. Мне никогда, даже на Нижнем Хатыннахе не приходилось видеть столь исхудавших живых скелетов. Видимо, они уже давно-давно ничего не ели. У меня не было желания входить в

 

их судьбу, так как судьба каждого из нас была чревата разными неожиданностями.

Мы прошли какую-то регистрацию (кому она была нужна?) и стали готовиться к отправке. Часть людей не стала дожидаться и устремилась во Владивосток в надежде попасть на пассажирский поезд. Наша группа не решилась на этот рискованный шаг. Мы составили твердый список людей на предмет занятия одного вагона. Старостой был выбран Костя Рычков. Вскоре на ближайшую железнодорожную ветку был подан длинный состав из красных товарных вагонов с нарами, один из которых наша группа и заняла. Костя Рычков, его жена и я заняли верхние нары. Василий Виноградский, кажется, был на нижних. Скорняков поехал во Владивосток. Зубов остался в Магадане.

Продуктов у нас было достаточно, чтобы не голодать. Готовить приходилось на единственной железной печке, привязывая котелки проволокой к трубе. Как мы ухитрялись делать варево по очереди, как обходились с хлебом, — не помню. Неудобства были дикие, но все они преодолевались. Топливо (уголь) воровали на всех станциях, воровали с запасом, так как путь был дальний. Не помню, как обходились с туалетом, ведь среди нас были женщины. На остановках разделялись по разные стороны поезда, а в вагоне? Не помню. Дыры в полу вагона, кажется, не было. Но тогда представления о приличии как-то сместились.

На больших станциях, кто посмелее бегали на базар. В тот год местные жители еще выносили к поездам всякую домашнюю снедь. Не обходилось без грабежа. Ведь в поезде ехало много безденежных людей. Нередко с базара неслись крики, раздавался топот бегущих воров, свистки милиционеров. Воровство дров и угля на станциях имело громадный размах. Недаром поезд № 504, перевозивший с Востока на Запад бывших заключенных, назывался «Пятьсот-веселый».

Что-то я не помню, чтобы мы где-нибудь посещали баню и, следовательно, изрядно завшивели. Вообще дорожные впечатления на обратном пути были бедны. Я вспоминаю заснеженный Байкал, от него я не вынес никакого впечатления. Во время остановки в Новосибирске я бегал на вокзал, чтобы дать телеграмму в Москву, тете Марусе. Запомнилась новая конструктивистская архитектура вокзала, забитого тысячами людей, как будто шла гражданская война.

В Ярославле Костя с женой сошли с поезда. Где-то в ближайшем городке у Кости был родительский дом. Я расстался с этим скромным человеком, который в трудные моменты проявлял массу

 

энергии и инициативы. К сожалению, больше о Рычкове я никогда и ничего не узнал. А интересно было бы встретиться и многое уточнить в бледнеющих воспоминаниях.

После Ярославля мы где-то очень долго стояли, так как по причине гололеда поезд никак не мог одолеть подъем.

При приближении к Загорску возник вопрос: куда загонят наш поезд? Мы сомневались, что такой вшивый, полуворовской состав впустят в Москву, на Ярославский вокзал. Кто-то высказал мысль, что поезд по окружной дороге переведут на южное направление от Москвы и разгрузят в Люберцах. Было внесено предложение высадиться на ходу в Загорске, чтобы дальше добираться до Москвы на электропоезде. Часть людей из нашей группы, в том числе и я, приняли этот план. Показался Загорск. Я с волнением всматривался в купола Лавры. Как ни была голова занята Москвой и встречей с родными, я не мог не залюбоваться сиянием куполов Лавры, видимо, отреставрированной после войны. Это меня приятно удивило. Поезд шел очень медленно. Я стал выбрасывать свой скарб, а затем выпрыгнул и сам... Почему-то совсем не подумал о том, что меня ведь будут встречать на вокзале, согласно посланной мною из Новосибирска телеграммы.

Дождались и сели в электропоезд. Впервые за много лет сидели на отполированных скамьях, а не валялись на чем попало. Обменивались мнениями, во что переодеваться в Москве. Один из нас, бывший инженер из СГПУ, высказался за покупку кожаного пальто... «Имейте в виду, ребята, — сказал он, — придется еще нам немало кочевать по разным поездам и пересылкам». Тогда мы хором не согласились с ним, но он был не далек от истины...

И вот, наконец, Москва, Ярославский вокзал. Как в полусне, мы вышли в город, окунулись в его шум, трамвайные трезвоны, мелькание разных огней. Я принял твердое решение сбросить на вокзале завшивевший полушубок, купить в первом же комиссионном магазине демисезонное пальто и только в таком виде явиться в Теплый переулок, где жили Кожины.

Так я и сделал. Вернувшись на вокзал, я отдал свой хороший полушубок какому-то знакомому по вагону и поехал в Теплый переулок. Почему-то (вероятно, от радости) не подумал о бане, о насекомых, которых мог занести к Кожиным. И вот я у знакомого двухэтажного кирпичного дома. Звоню, открывается дверь... Дальше начался такой переполох, что трудно описать.

Было 1 марта 1947 года. Прошло 10 лет.