- 39 -

ПО ДОРОГАМ ВОЙНЫ

 

Чем руководствовались в том время военкоматы, направляя новобранцев по различным частям: кого в пехоту или артиллерию, в танкисты или автомобилисты и т.д. - для меня все это осталось секретом до времени. Должно же учитываться образование, но почему тогда в пехоте солдатами служили люди, имеющие высшее образование и научные степени, а в военные училища, готовившие "скороспелых" младших лейтенантов, направляли с семилетним образованием. Правда, на войне все возможно, война и есть война, у нее свои законы.

Я попал в 11-й учебный автомобильный полк, расквартированный в подмосковном городе Бронницы, готовивший шоферов для фронта. Нас, вновь прибывших, разместили в бараке с двумя ярусами нар, это, как понимаю, был карантин. Первые три дня мы наслаждались, как нам казалось обильным питанием. После голодной Москвы солдатский тыловой паек по самой низкой категории казался обильным и роскошным, кроме того, я не курил, и мне давали за это, дополнительно, две ложки сахара или несколько конфеток в день. Мы ходили в своей одежде и поэтому по-настоящему еще не чувствовали себя солдатами. Только ранние подъемы в шесть часов утра и отбой в 23 часа говорили о том, что мы уже в армии. На четвертый день пребывания в полку меня вызвали в канцелярию и сказали, что я, по всем статьям, годен быть младшим командиром и предложили мне перейти в учебную роту, с чем я без всяких раздумий согласился, рассуждая просто: быть сержантом лучше, чем быть солдатом.

Итак, около тридцати человек специально отобранных новобранцев, проделав пятнадцать километров пешком, прибыли в село Рыблово, где находилась учебная рота. Прямо с марша нас направили в баню, где остригли наголо, отобрали личную одежду и выдали обмундирование "б.у.", как мы понимали с убитых и раненых солдат. Все гимнастерки были побиты осколками или имели пулевые отверстия, аккуратно заштопанные и постиранные. Впервые посмотрев на себя наголо остриженных, в старом обмундировании, в ботинках и обмотках, мы не узнавали друг друга. Щеголеватый старший сержант, приведший нас в баню, сказал, что он помощник командира взвода и сейчас он всех разобьет по отделениям и представит их командиров. Мне достался младший сержант Косырев, которого я помнил очень долго. Он сказал, что для нас он - бог, царь, отец и мать, и все наши вопросы решает он один и никто более. После чего нас построили и отвели в большую хату из двух комнат, в одной была спальня, в другой учебный класс, и сразу же из нас стали "выбивать дурь и гражданку". Как это делается знают

 

- 40 -

те, кто прошел эти школы младших командиров и не в мирное время во время войны. Действительно, надо было за два месяца подготовить сержанта, чтобы ему не просто знать строевую службу и уметь стрелять лучше солдат, но и хорошо изучить технику вождения и ремонт автомашин, сдать экзамен комиссии ГАИ и получить водительские права общесоюзного образца. Как говорили, в мирное время на это уходило одиннадцать месяцев. Нашими учителями стали сержанты кадровой службы, специально отобранные и сохраненные от фронта для этой цели. Гоняли нас и учили от подъема до отбоя без передышки. Не успел подняться и обуться в положенное время - 45 секунд - или лечь, снова подъем или отбой, и так много раз. Так называемое воспитание коллективом. Малейшая провинность каралась индивидуальным занятием после отбоя или нарядом вне очереди. За нарушения строя или за опоздание начала строевой песни весь взвод ползал по-пластунски по плацу и часто так и вползал в столовую на обед. Так что впоследствии сержанты мы были бравые. Кто не выдерживал, отправляли рядовым на фронт, были и попытки самоубийства. Тяжелее всего было москвичам, более вольные по характеру, разбитные и образованные, их больше других угнетала муштра и железная дисциплина.

Мне доставалось больше других. Меня невзлюбил, а скорее всего, приревновал к своей жене, командир нашего взвода лейтенант Гypoв. Жена у него окончила десятилетку и сидела дома, ничего не делая. Детей у них не было. Узнав, что во взводе у мужа служит студент, ей захотелось пообщаться с "интеллигентным человеком". По распоряжению лейтенанта меня иногда отпускали к нему домой, где мы с ней читали стихи, говорили о литературе и жизни и ничего более. Что произошло у лейтенанта с женой, мне неизвестно, но кончились мои посещения его дома, а в разговоре его с нашими сержантами он сказал, что с удовольствием оторвал бы мне голову. Сержанты подсмеивались надо мной, а я не вылезал из нарядов и бесконечного ночного мытья полов в казарме.

Резко ухудшилась кормежка. При громадной физической нагрузке - одна капуста, утром, в обед и ужин. Мы стали мечтать о фронте как об избавлении от этого несчастья, и, наконец, дождались. Приехала комиссия ГАИ, и мы получили шоферские права. После сдачи экзаменов по строевой и боевой подготовке, знания различных уставов и приказов Министерства Обороны нам зачитали приказ о присвоении званий, кому сержанта, а кому и младшего сержанта. Хотя экзаменационные отметки у меня были достаточно высокие, мне присвоили звание младшего сержанта. Я понимал, что здесь постарался лейтенант. Как мне рассказали потом, он заявил, что Бронштейну звание сержан-

 

- 41 -

та нельзя присваивать: он у меня из нарядов не вылезал и вообще мало дисциплинирован. После выпускного парада нам выдали новые, только что введенные погоны с сержантскими лычками и отправили в полк отправки на фронт. Здесь, в Бронницах, меня и еще семерых человек задержали на две недели для изучения иномарок, которые только что стали поступать к нам по ленд-лизу. Это были грузовые студебеккеры и форды, а также доджи и виллисы. После поверхностного ознакомления с машинами и особенностями их эксплуатации нам вручили свидетельства, удостоверяющие, что мы теперь являемся специалистами по иномаркам.

К моменту приезда очередных покупателей живой силы в Бронницах сосредоточилось около ста человек шоферов, подготовленных нашим полком и из них около пятнадцати человек сержантов, окончивших полковую школу. Все были очень молоды, и все хотели на фронт. Надоела строгая дисциплина, муштра и голодный паек. А на фронте, как говорили, дисциплина не то, чтобы очень, и питание хорошее. О смерти не думали. Да, там убивают, но это нас не коснется. Смерть казалась каким-то абстрактным понятием, и она обязательно минует нас.

Новый 138-й Отдельный автотранспортный батальон резерва Верховного главного командования формировался в одной из школ, расположенных в Нижних Котлах. Это была южная окраина Москвы, находящаяся теперь в районе станции метро Нагатинская на Варшавском шоссе. Мы получили новое с иголочки обмундирование и впервые надели кирзовые сапоги, которые после ботинок с обмотками показались нам самой модной обувью. Потом объявили, кто в какой роте, взводе и отделении находится. Никто из сержантов нашего выпуска не был назначен на должность, все стали водителями, в том числе и я. Нам, по-видимому, по молодости не доверяли. В южном речном порту стояли наготове новые студебеккеры, прекрасные машины, еще не известные в нашей стране, мы с любопытством и затаенным страхом стали их обкатывать. Лично меня обуял просто ужас, что все шесть колес этой машины нельзя было размонтировать, не выбив специального стопорного кольца, которое было неразъемное. Мне мерещилось, как я буду с ними маяться в боевой обстановке, так как даже здесь на месте справиться с этим не мог. И кому только пришло в голову комплектовать части, уходящие на фронт молодыми парнями, почти мальчишками, не побывавшими под огнем и, как правило, сидевшими за рулем только во время обучения. Командиры взводов тоже были молодыми офицерами, только что прибывшими из училища, и практически не отличались от нас. Да и вид у нас был соответствующий. Для боль-

 

- 42 -

шинства из нас новые шинели оказались велики, и рукава пришлое заворачивать, а полы подтыкать под ремень, зимние шапки сползали на глаза и требовали ушивки, а в сапоги пришлось заталкивать бумагу. Но все равно мы гордились нашими новыми автомобилями, своей частью, правда, не известно еще на что способною. Название Отдельный автотранспортный батальон говорило о его самостоятельности, а резерв главного командования - о его прямом подчинении ставке и возможности его переброски с одного направления на другое, в зависимости от обстановки на фронте.

Наконец, после организационной суматохи, батальон выстроился в колонну и с необходимыми интервалами двинулся через Москву, правда, не все и не так как положено по уставу. У одних - машина почему-то не заводилась, и они крутили стартером до тех пор, пока не садился аккумулятор, у других - не хватало глазомера для такой машины, и они задевали за все углы, мимо которых проезжали. Очень часто случайно выключался демультипликатор, позволяющий изменять тягловые усилия машины и все, не знавшие особенности иномарок, терялись, так как машина останавливалась и никак не желала ехать дальше. А у меня прямо на Серпуховской площади задымился ручной тормоз, который я забыл опустить. Я тоже растерялся, стал его тушить огнетушителем. После этого он перестал работать и впоследствии сыграл со мною злую шутку, когда возникла необходимость им тормозить. В конце концов, из сравнительно стройной автоколонны автомашин, шедших поротно, образовалась сплошная каша, в которой разобраться было очень трудно. Следует сказать, что одно автомобильное отделение состоит из тринадцати автомашин, а взвод - из двух отделений, рота - из двух-трех взводов и одной ремонтной летучки, батальоны из трех рот, служб обеспечения и ремонта. Всего в батальоне насчитывалось свыше двухсот автомашин, включая бензовозы, ремонтные летучки, санитарные машины и другие. И вот все это перемешалось. Командиры потеряли своих подчиненных, а те не знали, куда ехать среди узких московских улиц и переулков. Я видел, как две небольшие колонны шли навстречу друг другу, останавливаясь на каждом перекрестке и расспрашивая пешеходов. Мне было легче, так как я был москвичом, хорошо знал Замоскворечье и здесь учился, а в машине у меня находился наш лейтенант Харкевич, имевший, хотя и смутные сведения о месте сосредоточения батальона при выезде из Москвы, но дававший какие-то ориентиры для движения в границах города.

После блуждания по Москве, занявшего практически целый день, мы сосредоточились на старом Боровском шоссе и двинулись снача-

 

- 43 -

ла на юго-запад, а потом повернули на юг, соблюдая правила движения войск в военное время. Колонна автомашин батальона шла не по основным дорогам, идущим в этом направлении, а второстепенным, скрываясь от возможного действия авиации противника. Общая длина колонны составляла более десяти километров. Блуждая по каким-то грунтовым дорогам, мы, наконец, добрались до Тулы, правда, при этом вновь нарушив свои ряды и порядок движения. Одновременно с этим мы набирались опыта вождения автомашин и расширяли свои познания в технике. Все меньше становилось стоящих на обочине дороги водителей, голосующих о помощи.

Здесь у меня случилось ЧП. Несмотря на категорический приказ не передавать руля никому даже по требованию непосредственного командира, я доверил руль своему командиру взвода, лейтенанту Харкевичу, оказавшемуся достаточно подвыпившим, и он ухитрился при въезде в Тулу наехать на памятник Ленину, смяв ограду около него. Досталось мне, а не ему, что послужило мне уроком: начальство надо уважать, но до определенного предела.

За Тулой мы снова свернули на грейдер и двинулись в сторону Ефремова. Орел был у немцев, это мы знали, и поэтому терялись в догадках, куда мы двигаемся. Дорога испортилась окончательно, вся в воронках, наскоро засыпанных песком, желтые пятна которого резко выделялись на белизне прошедшего снега. А на обочинах остатки горелых автомашин и разбитой бронетехники, припорошенные снегом. Мой лейтенант, после случая в Туле покинул меня, и я по дороге подсадил старшего лейтенанта-артиллериста, возвращающегося в свою часть из госпиталя. С ним было не так скучно ехать, да и помощь при необходимости он всегда мог оказать. За Ефремовым мы свернули на Ливны и стали догадываться о месте нашего назначения. Курская Дуга ждала нас, а куда конкретно попадем, это было уже не так важно. А пока было все хорошо, и война проходила где-то рядом, а не здесь. Старший лейтенант, мирно дремавший в машине, вдруг вздрогнул и стал напряженно смотреть вперед и на небо. "Стой! - закричал он, - быстро вон из машины", - и сам, открыв дверь, кубарем скатился в кювет. Остановив машину, я вылез на дорогу и стал озираться. Прямо на нас, вдоль дороги, приближались три точки. "В кювет, ослы!" — кричал старший лейтенант водителям, подходившим сзади автомашин. Точки приближались, становились самолетами, летевшими треугольником. На фоне уже темнеющего неба, а было три часа пополудни, хорошо было видно огни работающих пулеметов. Ноги стали ватными, и как в кошмарном сне, медленно, как мне тогда казалось, побежал через кювет в открытое поле. Сбоку поднялись фонтанчики снега с землей. Я остановился и

 

- 44 -

тупо уставился на это место, плохо соображая, что это могло быть. Самолеты с воем пронеслись над головой и тогда я упал. Развернувшись, они сделали большой круг, и пошли туда, где находилась головная часть нашей колонны. Вскоре там раздались взрывы и заклубились столбы черного дыма. Поднявшись, я побрел к дороге, где стояла моя и еще около десяти других автомашин. Издали они казались целыми, но, подойдя поближе, стало ясно, что все они прошиты пулями кpyпнокалиберного самолетного пулемета. В машине, стоявшей позади моей, опрокинув голову на спинку сиденья, с открытыми глазами сидел мертвый сержант Филинов, окончивший со мной учебную роту. Пуля, пройдя через лобовое стекло, пробила грудь и ушла наружу через сиденье и кабину. Пулевое отверстие мне показалось огромным, никогда бы не подумал, что одна пуля крупнокалиберного пулемета может так разворотить грудь человека. Смерть хорошо знакомого человека сильно потрясла меня, и мне потребовалось более часа, чтоб сесть в свою машину и тронуться в дальнейший путь, оставив убитых и раненых, а так же сломанные машины на попечение прибывших медиков и ремонтников. Однако вскоре пришлось снова остановиться и увидеть то, что оставила после себя бомбежка первой роты нашего батальона. Участок дороги, начиная от маленького ручья и мостика через него до верхней террасы, протяженностью около километра был изрыт воронками, чернеющими рваными ранами на фоне белого снега. Пятнадцать машин были искорежены, перевернуты, часть из них сгорела! На дороге, обочине, в кюветах, а также в поле возвышались серые незаметные бугорки - тела убитых, причем на дороге тела были разорваны взрывами бомб, а за ее пределами поработали пулеметы. Здесь мы потеряли семнадцать новеньких студебеккеров, девять человек убитыми и двадцать ранеными. Я впервые увидел столько крови, страшных и обезображенных трупов. Смотреть на это было страшно, а поднимать и нести трупы в наспех вырытые братские могилы почти невозможно. Требовалось громадное усилие воли, чтобы без привычки выполнить такую работу и не грохнуться в обморок. Так я начал приобщаться к войне и получать ее первые уроки.

Война описана достаточно полно. Есть воспоминания маршалов, генералов и отдельных офицеров, нет только воспоминания солдат, это понятно, их круг интересов ограничивался своей ротой, отдельный городом, деревней или высотой. Их судьба была тесно связана с людьми, окружавшими их, и могла оборваться в любой момент. Что-либо планировать в их жизни было невозможно, разве что на один-два дня в крайнем случае, максимум на неделю. И жизнь шла как бы спрессованная до этих временных границ. Прошел день и, слава богу, - жив, а

 

- 45 -

в памяти оставались незначительные события, казавшиеся в то время очень важными. Была на войне и любовь мгновенная, сильная, но, как правило, короткая. В основном все мы были молодыми, а из этих больших и мелких неприятностей или нечаянных радостей слагалась жизнь или вернее сказать суррогат жизни. Поэтому и я буду останавливаться на тех эпизодах, которые по какой-то причине остались у меня в памяти, сохраняя при этом, конечно, их хронологический порядок.

Ливны, маленький районный городок, находивший зимой 1943 года где-то на границе между нашими войсками и немецкими. Он был практически разрушен, по крайней мере, все его каменные здания в центре. Кое-какие деревянные дома сохранились только на окраине. На улицах еще валялись промороженные трупы лошадей, которые голодные жители рубили топором и уносили куски домой. Наш батальон ушел на Курск, а нас, два взвода третьей роты, оставили здесь для обеспечения снабжения наших войск. Единственно свободная железнодорожная ветка Елец - Ливны находилась под контролем немецкой авиации и постоянно разрушалась. Наши машины, практически по целине, сновали от вагонов, стоявших на разрушенных путях, до армейских складов, находящихся в поле, и конечно несли потери, в основном от авиации и от мин, установленных на обочинах дорог. Жили мы на частных квартирах в городе. Чем могли, подкармливали жителей, давали мыло, соль и бензин для освещения. В доме, где остановилось наше отделение, вместе с родителями и старшими сестрами жила прекрасная, как показалось мне тогда, девушка с красивыми темными глазами и большой косой, уложенной на голове. Встречая нас, она всегда надевала красную вязаную кофточку, которая мне очень нравилась. Беззастенчиво рассматривая меня, она все время старалась попасться мне на пути. Я краснел и быстро уходил прочь под смех своих товарищей. После этого, до перехода в другую часть, я получил прозвище «красная девица». Это прозвище еще более подчеркивалось тем, что я не пил, не курил и не ругался матом.

Наши потери возрастали не только из-за отсутствия достаточного опыта вождения автомашин, но и неумения ориентироваться в сложной обстановке и быстро принимать правильное решение. Так, например, четыре наших автомашины разгрузившись у батареи на передовой, в пургу, прямиком, минуя боевые охранения, уехали к немцам, и больше мы о них ничего не знали.

Запомнился случай со мной, когда разгрузившись у передовой, и двигаясь в тыл по заснеженному полю, я стукнулся в лоб с фронтовой «полуторкой» или как их называли тогда "прощай-родина", у которых вместо дверей, был застегивающийся брезент. Мощный бампер студе-

 

- 46 -

беккера снес у нее радиатор и еще что-то. Объехать ее я, конечно, мог - у меня вездеход, но растерялся, а шофер полуторки болтался в наезженной колее и выбраться из нее не имел возможности. Здоровенный мужик, матерясь последними словами, вытащил меня из машины и "врезал" в ухо. От неожиданности я упал в снег. Подняв меня за ворот он сказал, что забирает мою машину, а свою дарит мне, и полез в кабину, однако тронуться с места он не смог. Дергая ручку тормоза и сильно газуя, он не догадывался, что коробка скоростей была выключена, и рычаг включения мостов стоял в нейтральном положении. Как на хорошей улице сзади и спереди подъезжали новые машины, разъехаться тоже не могли, так как наши ЗИСы и ГАЗы застревали на целине, образуя пробки. В довершение всего над нами повисла «рама», а значит, скоро прилетят и штурмовики. Моим спасителем оказался капитан, приехавший на "виллисе". Размахивая пистолетом, он приказал мне лезть в машину и на своем студебеккере пробивать колею для объезда. По проложенной мною дороге машины тронулись в путь, а на горизонте в это время уже появились юнкерсы.

Где-то в конце января или начале февраля 1943 года наше командование наметило операцию по освобождению станции Касторшной крупного железнодорожного узла, соединяющего города Липецк, Воронеж и Курск. Эта операция была, по слухам, локальной, т.е. после завершения дальнейшее наступление не намечалось. Вообще солдатские слухи рождались как бы сами по себе и иногда задолго до ожидаемых действий. Как правило, они подтверждались, реже - нет. О проведении этой операции нам было известно еще дня за два, за три до ее начала. Меня временно откомандировали старшим, в составе пяти автомашин, в один из стрелковых полков, готовый для наступления дивизии 38-й армии. Хорошо помню небольшой лесок и балку перед ним, где сосредотачивались перед вечером люди, орудия и танки. Адъютант полка объяснил мне перед этим, что наша задача - прицепить противотанковые пушки пятьдесят седьмого калибра и, загрузив в кузова орудийные расчеты и снаряды, на хорошей скорости, вместе с атакующими частями, выехать на открытую позицию и установить пушки на прямую наводку, а потом убраться назад в лес и ждать следующей команды. Как будто все предельно ясно. Думать о том, что будет за этим дальше, я не хотел, да и не мог это себе представить. Анализировать возможные варианты развития событий не хотелось. Поэтом поужинав слегка теплой кашей и выпив из котелка чая, я понял, что сильно волнуюсь и что мне не заснуть. Хотел написать письмо бабушке, как говорили, все перед боем писали письма родным, и не смог. По покрытому инеем боковому стеклу кто-то постучал. Открыв дверь

 

- 47 -

машины, увидел человека в белом маскировочном халате. "Лейтенант Яков Дремов", - представился он. Фамилия запомнилась своей какой-то необыкновенностью и образностью. «Я, командир батареи противотанковых орудий, которые ты повезешь", - сказал он и полез ко мне в машину. "У тебя здесь тепло, - продолжал он, - и за это давай выпьем". Достав фляжку и стаканчик для бритья, он, предварительно посветив спичкой, налил его до краев. Я молча поднял его, выпил и стал ждать. Это была моя первая рюмка водки, но ничего не почувствовал. Он внимательно посмотрел на мой силуэт в темной машине и, по-видимому, понял мое состояние. "Дай крышку котелка", - потребовал он и налил его до половины. "Пей до дна, будет легче". Я, давясь, выпил, и по телу распространилось тепло. И действительно на душе стало легче. Потом мы закурили папиросы, солдаты получали махорку, и поэтому запах папиросы, которую он мне дал, был приятен. Я кашлял и пьяно смеялся. Все было в новинку, и "море было по колено".

Где-то, рано утром, было совсем темно, а часов у меня не было, я проснулся от удара в бок. "Вставай", - сказал лейтенант, - "будем грузиться". Прыгая и разминаясь на морозе, орудийные расчеты стали на руках подкатывать пушки к автомашинам и цеплять их за крюк. Потом погрузили ящики со снарядами. "Заводи и прогрей мотор", - приказал лейтенант. Мимо медленно по дну длинного и широкого оврага шли танки, выползали наружу в поле и расходились веером вдоль опушки леса.

Весь лесок заполнился грохотом и лязгом гусениц танков, кашлем и тихим разговором людей, звоном котелков, ударявшихся об оружие и поясные ремни, а также скрипом снега под множеством ног. "По машинам", - скомандовал лейтенант и, повернувшись ко мне, приказал: "Выводи машины за танками наружу". И вскочил ко мне в кабину.

У опушки леса все остановились и притихли. Вдруг взлетела серия красных, а потом и зеленых ракет и почти одновременно с этим в небе стало светло. Немцы запустили осветительные ракеты, и, как мне показалось, у нас в тылу весь горизонт залился огнем. Это наша артиллерия открыла огонь по немецким позициям. Снаряды с неприятным шелестом летели через наши головы, а мы медленно двинулись вперед. Поддерживая дистанцию от впереди идущих танков, чтобы не забросало лобовое стекло снегом и землей, вылетавших из-под гусениц, я видел, что рядом бежали, а потом отстали солдаты пехоты, и не у всех у них были белые маскхалаты. Я попытался держаться колеи идущего впереди танка, но никак не вписывался в нее, так как она была шире, чем машина, и поэтому все время шел наклоненным то на правый, то на левый бок. Внезапно наши орудия прекратили огонь, и тут же заго-

 

- 48 -

ворила немецкая артиллерия, то там, то здесь, а то и рядом вспыхивали разрывы снарядов. Но все поглощал шум идущих впереди танков, грохот от самой машины и болтающегося сзади орудия. Внезапно - яркая вспышка, и оглушительный взрыв слегка отбросил впереди идущий танк, а потом развернул его поперек поля. "Амба, - подумал я, - снаряд попал". Лейтенант, матерясь, выскочил из машины и побежал к танку! Скоро он вернулся и приказал: "Развернуться и объехать танк!" А потом добавил: "Сукины дети, саперы, работали здесь вчера и пропустили мины". Сердце у меня сжалось от страха, подумалось: кругом мины и они нашпигованы в снег, как изюм в булку. "Взорвемся", - сказал я. "Давай! - кричал он, хватаясь за кобуру, - ты, что думаешь на руках орудие по снегу тащить лучше. Авось пронесет". И пронесло. Выйдя на открытую позицию и отцепив орудия, все наши машины отошли назад и замаскировались в небольшой лощине, а артиллеристы открыли огонь по целям уже хорошо видным в свете наступающего утра. Из этого боя мы вышли без потерь, однако на следующий день, в боях уже за саму станцию, мы не досчитались двух автомашин и одного водителя, и все из-за проклятых противотанковых мин.

В конце апреля мне пришлось пережить жесточайшую авиационную бомбардировку Курска, вернее его железнодорожного вокзала и прилегающей к нему Ямской слободы, являющейся как бы пригородом города. Сам город расположен на высокой террасе, в полутора-двух километрах от вокзала, и его центр был полностью разрушен при взятии города в зимнюю - весеннюю кампанию 1943 года.

После освобождения Курска наш автомобильный батальон был расквартирован здесь в Ямской слободе. В этот день меня назначили в наряд начальником караула батальона, помещение которого было в пристройке к дому, где располагался штаб. Примерно около семи часов вечера мне нужно было проводить смену караула по различным объектам. Я вышел на улицу и услышал странный все нарастающий гул. Где-то в городе захлопали зенитки, и поэтому, вернувшись в помещение штаба, попросил дежурного офицера, капитана, выйти мной на улицу. К нему присоединился старший сержант, работавший в штабе писарем. Посмотрев на небо, мы увидели, что все оно над городом было покрыто самолетами, летевшими эшелонами, один другим. Все они шли на нас. "Ребята, сейчас будет жарко. На станции стоит эшелон с боеприпасами и санитарный поезд полный раненых. Пойдемте от греха подальше в убежище", - сказал капитан. В огороде за штабом была вырыта специальная щель от бомбежек, и он с писарем бегом бросился туда. А я в растерянности остался на крыльце. Снимать или не снимать часовых с их постов, - сверлила мысль, - им

 

- 49 -

спрятаться негде. Однако, все мы солдаты, находимся на дежурстве и должны выполнять свой долг". Приняв такое решение, я успокоился и сел на ступеньки крыльца штаба. Самолеты шли низко и первые их ряды без пикирования сбросили свои бомбы на станцию и вывесили на небе осветительные ракеты. Почти одновременно с взрывом бомб раздался страшный визг и вой, как будто что-то с небом произошло невероятное. Этот визг нарастал, приближался и заставлял вдавливаться в землю. И я упал в кювет дороги, закрыв голову руками. Вторая волна самолетов накрыла станцию, опять этот страшный визг непонятно откуда идущий и поэтому вызывающий дикий ужас. По улице метались местные жители и наши солдаты, расквартированные в домах. Потом на станции стали рваться снаряды, они взрывались со страшной силой, по-видимому, вагон за вагоном, а в промежутках между взрывами все заполнялось трескотней трассирующих патронов, веером разлетающихся в разные стороны на фоне темнеющего неба. Район слободы, прилегающий к вокзалу, заволокло дымом, и из этого дыма бежали обезумевшие люди, а вслед за ними поползли раненые солдаты из санитарного поезда, чудом оставшиеся в живых, все в белом нательном белье с кровяными разводами на нем и с безумными глазами. Помню железнодорожника в замасленной телогрейке и таких же ватных штанах, он бежал, согнувшись и, подпрыгивая, держась за ногу, и все время кричал что-то непонятное. Преодолев страх, я вылез из кювета и подошел к нему. Осколок бомбы прошел через ляжку, и кирзовый сапог был полон крови. Слабо соображая, что делать я достал индивидуальный пакет, вскрыл его и наложил одну подушку на дырку в штанах сверху, а вторую с другой стороны, а потом замотал все это бинтом. Он успокоился, перестал кричать и запрыгал дальше уже молча. Мне казалось, что время остановилось, а самолеты волна за волной все шли и шли, и конца этому, казалось, не будет. Взрывы раздавались со всех сторон, горели дома, ярко освещая все вокруг, и я метался по улице, не зная, что делать. Неожиданно раздался короткий свист бомбы и взрыв, который отбросил меня в противоположный кювет. Бомба разорвалась в огороде, разметав небольшой дом штаба, и как потом узнал, буквально сплющив щель, где находились капитан и старший сержант. И тогда я не выдержал, поднялся и побежал в направлении к городу, который не бомбили, да и бомбить там было нечего: он и так был разрушен. На следующий день московское радио, а потом и газеты сообщили, что при налете на Курск участвовало свыше 500 самолетов противника, и впервые были использованы, для устрашения, пустые бочки с просверленными дырками, издающие при падении этот дикий визг, так напугавший всех нас.

 

- 50 -

Мы потеряли при этом налете треть всего состава автомашин и более семидесяти человек убитых и раненых. Через неделю наш 138-й автомобильный батальон РВГК был расформирован, а личный состав и сохранившийся автотранспорт перераспределен по различным частям только что организованного Центрального фронта, командующим которого стал Константин Константинович Рокоссовский. Меня с большой группой солдат-водителей и с машинами направили в 786 отдельный автотранспортный батальон, подчиненный этому фронту, но перед этим мне было присвоено звание сержанта.

Батальон был укомплектован различными машинами, как правило, отечественными ЗИСами и полуторками, к тому же сильно потрепанными. Была весна, и ездить по раскисшей земле они не могли. Мы часто видели эти автомашины, завязшие в черноземе, или провалившиеся в затянутые водой воронки, их несчастных водителей, сидевших на борту и ожидавших возможного появления студебеккеров или случайного танка. Поэтому прибытие в часть полуроты студебеккеров было встречено с большой радостью. Меня назначили командиром отделения, временно оставив за рулем, так как водителей, знакомых этой техникой, там не было. Здесь мне снова пришлось испытать ужас от налета авиации. И это понятно, если армейские шоферы, страдавшие как правило, от придорожных мин, артобстрелов и иногда от непосредственного контакта с противником, то автомобильные части, подчиненные фронту или верховной ставке, несли потери преимущественно от авиации противника.

В апреле-мае месяце 1943 года на фронте наблюдалось затишье. На передовой рылись глубокие окопы, строились капитальные блиндажи в несколько накатов, бетонированные огневые точки. Солдаты отдыхали, приходило пополнение. Мы же занимались обычной работой: возили снаряды и патроны, подвозили продовольствие к фронтовым частям. В один из таких обычных рабочих дней, возвращаясь из очередной поездки на фронтовой склад, находящийся где-то под Щиграми, еще при подъезде к железнодорожному мосту через речку Тим, я увидел группу юнкерсов. Они ходили кругами, внезапно один из них отрывался и входил в пике, сбрасывал бомбы на мост и снова пристраивался в хвост, потом другой, третий, четвертый и снова первый. Стоял рев пикирующих бомбардировщиков, грохот взрывов и стрельба зениток, охраняющих мост. Но мост был цел. Выскочив из машины, я стал показывать следовавшим за мной водителям на самолеты и жестами давать команду на рассредоточение. Вдруг один из самолетов оторвался от карусели и пошел на нас, быстро приближаясь и стреляя из пулемета. Машина, следовавшая за мной, не закончив разворота, ут-

 

- 51 -

кнулась в кювет и загорелась. Я бросился в противоположную сторону, плюхнулся в грязь канавы и в это время раздался взрыв. Моя автомашина покатились в тот же кювет, где лежал и я. Промелькнула мысль - не поставил машину на скорость, а ручник у меня не работал еще с Москвы. Как в замедленной съемке ужасов, я видел приближающиеся передние колеса и инстинктивно опрокинулся на спину, вдавливаясь в узкое, но глубокое дно кювета. Правое переднее колесо уткнулось в противоположный борт, а левое придавило мне живот и осталось на весу. Я закричал, стало нечем дышать, и потерял сознание.

Когда очнулся, меня уже вытаскивали из-под машины и укладывали в кузов. Потом ребята отвезли меня в санчасть воинской части, стоявшей в городе Щиграх, а те отправили далее в Курск, в расположенный там госпиталь, испугавшись моего вздутого и твердого живота. Боль стояла сильная, ощущение, что в живот вбили кол, и поэтому невозможно было сделать полный вдох. Я дышал в полвздоха и часто. Правда уже по дороге я стал чувствовать себя лучше, и боль ослабла, но живот был вздутым и твердым.

Госпиталь в Курске располагался в одном из чудом сохранившихся зданий - бывшей школе на окраине города. Меня быстро осмотрели и отправили в палату, а к вечеру ко мне в сопровождении целой свиты врачей пришел старичок в генеральском кителе и зеленых лампасах, т.е. генерал-майор медицинской службы. Он осмотрел меня, помял живот и удалился. Соседи по палате подшучивали: "Сержант, смотри, какой чести ты удостоился - сам генерал гладил тебя по животу". Потом делали рентген, промывали желудок, кишечник и мочевой пузырь, а также другие неприятные процедуры.

Как бы там ни было, а через две недели меня, почти здорового, выписали в часть. Возвращаясь к случившемуся, хочу отметить, что я остался жив по чистой случайности, и побежал от машин, в ту сторону, в которую нужно и кювет был узким, по-видимому, только что восстановленным, вовремя лег на спину, иначе сломал бы спину, а также моя грудь осталась за пределами колеса, уткнувшегося в борт кювета.

Прибыв в часть, я доложил об этом в штаб батальона, где мне, узнав, что я москвич, предложили транспортировать на ремонт легковую машину М-1, принадлежавшую штабу фронта, как говорили самому Рокоссовскому, хотя я этому не верил: уж очень она была истрепанная. Так в начале мая 1943 года я побывал в Москве.

Мы, я и мои товарищи - старший лейтенант, диспетчер нашего батальона, а также шофер грузовой машины ЗИС-5, тащивший нашу легковушку на буксире, остановились у моей бабушки Соколовой Матрены Федоровны, на Кировской. Здесь я узнал, что вторая моя ба-

 

- 52 -

 

бушка, мать моего отца, жена Александра Давидовича Бронштейна, Елена Осиповна умерла, не выдержав горя, потери мужа и двоих сыновей. В последние дни своей жизни она все время призывала мужа и сыновей хотя бы на минутку подойти к ней. Елена Осиповна была дочерью судовладельца и морского капитана Осипа Бердичевского, проживавшего до революции в городе Херсоне. Насколько я помню ее, она была очень хозяйственной женщиной. Несмотря на определенную грузность и больные ноги, она всегда была в хлопотах. Прожив практически все время в деревне, она одна занималась хозяйством, у нее всегда была корова, свиньи, куры и огород. То она крутила сепаратор, то стучала, взбивая масло, а когда были гости, вращала большой бидон со сливками в деревянной лоханке, наполненной битым льдом - делала мороженое. А какие у нее были колбаски! Она сама их дела и коптила. Многочисленные гости, приезжающие летом к ним в Дерюгино, родные, знакомые родных и внуки, всегда были накормлены и напоены и уложены спать. Все это делала она одна без помощи домработницы. Дай бог ей вечную память, женщине, воспитавшей пятерых детей, труженице, не знавшей другой радости, кроме счастья своих детей и внуков. Она очень старалась, и делала, что было в ее силах, но жизнь распорядилась по-другому, и ничего здесь не поделаешь.

Около десяти дней мы пробыли в Москве, пока оформляли автомашину в авторемонтный завод, находящийся на Ордынке, и почти семь дней из них я занимался строевой подготовкой в различных комендатурах города Москвы, патрули которых забирали меня на улицах за другие мелкие нарушения. То честь забывал отдать какому-то офицеру, то белый подшивной воротничок гимнастерки оказывал грязным, а иногда просто был небрежно заправлен. Наказание бы одно - строевая муштра в течение полутора-двух часов, после чего тебя отпускали до следующего патруля. Мои товарищи, махнув на все рукой, просидели все время дома, не выходя на улицу почти до самого отъезда, даже для офицеров не было снисхождения, только их забирали офицерские патрули, которых в Москве тоже было предостаточно.

Боевые действия на северном фланге так называемой Курской дуги по линии Ольховатка - Поныри - Мало Архангельск начались ранним утром 5 июня 1943 года. Мы ожидали начала боев, целую неделю возили боеприпасы на передовую линию, прямо к орудиям, так бывает только перед наступлением. На участке шириной 40 километров было сосредоточено почти 2 армии: тринадцатая и частично семидесятая. Во втором эшелоне концентрировались танки 2-й танковой армии и еще какие-то части резерва. Вечером 4 июня в нашей части объявили боевую тревогу. Весь батальон выехал сначала на погрузку

 

- 53 -

в базисные артиллерийские склады, а потом разъехался по частям, согласно наряду. Прибыв на место, приказ на разгрузку не получили и поэтому утвердились в своем мнении, что действительно будет наступление наших войск. Слегка замаскировав наши машины, мы мирно задремали в кабинах наших машин, когда нас разбудил залп, потрясший землю. Множество орудий: минометов, реактивных установок стали одновременно стрелять по передовому краю обороны немцев, а наши самолеты стали бомбить полевые аэродромы противника. Смотреть туда в зарево взрывов было трудно, а представить, что там творилось, было невозможно. Поработав так, около сорока минут, часов у нас не было, обстрел, как начался, так и прекратился внезапно. После такого грохота наступила, как нам показалось, мертвая тишина. Только через минут десять можно было расслышать легкий кашель, да удары кресала о камень, для прикуривания самокрутки, которые нарушали эту тишину. Тишина затягивалась, а нервы напрягались. Прошло более часа, а никаких движений ни с той, ни с другой стороны не наблюдалось. Солдаты пехоты нервничали, а младшие офицеры собирались небольшими группами и о чем-то спорили. Начало рассветать, и уж первые лучи солнца показались из-за горизонта, а все было тихо. Вдруг появился гул самолетов, приближающихся со стороны противника, и я заволновался. Пробежав по колонне, дал команду - всем укрыться - и скатился в какую-то яму с пологими бортами. Одновременно ожила и немецкая артиллерия, которая била по нашему переднему краю. Теперь у нас, здесь, был ад. Молил бога, чтобы ни одна бомба или снаряд не попали в наши машины: взорвутся снаряды, и будет беда, страшно подумать, что будет - "огненная" каша. И я не выдержал, постоянно падая и поднимаясь, я бежал от одной машины к другой, давал команду о выходе из-под обстрела. Карты у меня не было, обстановки я не знал и поэтому единственное решение, пришедшее мне в голову – это двигаться на Ольховатку, которая была недалеко и как будто в достаточном нашем тылу, и дорога туда была известна. Однако когда мы тронулись нас оказалось только пять, остальные четыре остались: то ли водители вышли из строя или решили переждать, то ли из строя вышла техника. Было что-то около шести часов утра, стоял какой-то гул, и клубы густой пыли стали окутывать небо. Все это говорило о вступлении в бой танков, а также еще о том, что и нам следовало бы уносить отсюда ноги как можно скорее. Но и это нам не удалось, на нашем пути вырос с лицом измазанным грязью лейтенант и, замахав руками, он закричал: "Что там у вас?" "Снаряды", - ответил я. "Какие? - отрывочно спросил он. "Разные, - сказал я - смотри сам". Он залез в кузов, посмотрел и дал команду: "Давай за тот холм, там бата-

 

- 54 -

рея". Мы быстро развернулись и стали разгружать ящики, на которые он указывал. "Дальше ехать тебе нельзя, там немецкие танки прорвали оборону, давай "дуй" на юг", - предупредил он. Но на юг мне доехать не пришлось, остановил заградотряд и его командир отправил нас назад, но не на Ольховатку, а на Поныри, сказав, что там необходимы снаряды. Прибыв в этом маленький районный городок вечером 6 июня, я со своими шестью машинами никак не ожидал, что днем предпримут такую яростную атаку на него. 7 июня утром они силами несколько десятков танков и более двух батальонов пехоты ворвались в город и заняли его северную часть. Пришлось всем нам оставить свои автомашины, присоединиться к бойцам 570 артиллерийского полка РВГК, таскать снаряды к орудиям и автоматным огнем отбиваться от наседавших атак немцев. Все наши пятеро автомобилистов и я остались живы, а вот машин на ходу осталось только три.

Получив письменную благодарность от командира полка, где он заверил в том, что мы по его приказу воевали у него, я со своей командой на трех автомашинах вернулся в свою часть, и стали ожидать наград. Но они почему-то не приходили, как и множеству другим рядовым солдатам, имевшим на них право, где-то потерявшись в больших и малых штабах, оседали в первую очередь у офицерского состава.

По-видимому, для улучшения оперативного руководства наш батальон вскоре влился во вновь организованный 57-й автомобильный полк, который и был награжден за Курскую битву орденом Красного знамени, а мы все получили право на дверцах своих автомашин его рисовать, чем все очень гордились. Через пол года уже автомобильная бригада в составе двух полков получила название Бариновичская, Краснознаменная, ордена Кутузова второй степени автомобильная бригада, в которой мне пришлось прослужить вплоть до выхода наших войск к Висле в 1944 г. А пока мы готовили новое наступление, непрерывно подвозя к линии фронта новое пополнение, боеприпасы, продовольствие и вооружение. Было совершенно ясно, что основной удар Центрального фронта будет направлен на Севрск, находящийся у немцев, и на северную область Украины в направлении Шостка, Глухов, Чернигов. Правда мы, в то время, об этом не думали, мы работали днем и ночью, часто засыпая за рулем и съезжая в кюветы или упираясь столбы. Где-то в начале августа меня перевели в батальон, состоящий из одних фордов, и назначили освобожденным командиром отделения. Впервые я не имел автомашины и, как правило, ездил с самым опытным из шоферов отделения. В конце августа 1943 года войска Центрального фронта перешли в наступление и после двухдневных боев взяли город Севск, а дальше им продвинуться не удалось. На левом фланге фронта

 

- 55 -

операция осуществлялась более успешно, и был освобожден первый украинский город Глухов. Я помню маленькую деревеньку на границе Украины, Курской и Брянской областей, где как говорится "один петух на три губернии кричит", здесь кто-то прибил на мосту через маленькую речушку, разделяющую Россию от Украины фанерку с надписью: "Граница Украины". В этом направлении наступление продолжалось, и наш полк полностью перебросили сюда. Впервые мне пришлось участвовать в форсировании сначала реки Десны, а потом и Днепра. Автомашина не танк, по дну не пройдет, нужна переправа. Переправы нужно наводить, и если они есть, то всегда под обстрелом. Десна речка небольшая, да и переправы, как правило, оказались целыми, и войска через них прошли в основном с хода. Зато на Днепре переправы нужно было осуществлять в два этапа. Сначала на подручных средствах переправлять передовые части, а потом уже наводить более капитальные понтонные мосты. Мое отделение закрепили за саперным батальоном, наводящим переправу через Днепр, южнее небольшого городка Мнева, который находился вблизи Чернигова. Саперы, подготовив различные вспомогательные плавсредства: плоты, паромы, плоскодонки и даже связки из нескольких бревен, грузили их на автомашины, а мы на максимально возможной скорости везли их к берегу, где солдаты спускали их на воду. Однако форды не студебеккеры и часто застревали в песке, тогда они становились неподвижными мишенями. Все было рассчитано на внезапность, а когда немцы приходили в себя, то они быстро пристреливались, и нам приходилось туго. Я думаю, что рассказывать о деталях боев за плацдарм нет смысла, об этом много рассказано, описано и показано много фильмов. Следует лишь отметить, что все это происходило уже осенью, был конец сентября, и частые дожди осложняли эти операции. Тем не менее, плацдармы были захвачены, укреплены и постепенно зимой расширялись на запад.