СНОВА СТУДЕНТ

Вот и дом на Мясницкой, о котором я часто вспоминал на войне, и даже когда-то в тяжелую минуту перед заданием, сочинил небольшой стишок, который не записал, а потом и забыл. В нем говорилось о доме

и бабушке, о девушке и белой булке с маслом, а также еще о какой-то ерунде. Это был единственный случай в моей жизни, когда я пытался испытать себя в поэзии, но, поняв, что из этого ничего не получилось, больше за сочинение стихов не брался. «Как будто в доме ничего не изменилось, но бабушка сильно постарела и стала много курить, и белая булка с маслом пропала, ее не на что было купить».

В институте, когда я туда пришел, мне предложили поступить на подготовительные курсы, организованные при каждом факультете специально для демобилизованных студентов, а уже летом после сдачи зачетов зачислили на третий курс, но уже на геофизическое отделение геологического факультета. Жизнь стала интересной, но очень голодной. Я получал стипендию, что-то около пятисот рублей и продуктовую карточку для служащих, а бабушка, ранее нигде не работавшая, девяносто рублей и карточку иждивенки. Почти все вещи, что оставались еще от матери, были проданы. И мне пришлось пожертвовать своим велосипедом, отправив его тоже на рынок.

Мы с бабушкой съедали весь хлеб, полученный за два дня, за одни сутки, а купить с рук или в коммерческом магазине не могли, там буханка черного хлеба стоила свыше 100 рублей, а таких денег у нас не было. Всего остального, что полагалось по карточкам хватало тоже на очень короткий срок, а зарабатывать деньги побочно ни я, ни бабушка не умели.

В институте, накурившись дешевыми папиросами "бокс", у меня кружилась голова, и после каждой затяжки приходилось приходить в себя, чтобы понять, что тебе говорят. Но все же мне было легче, чем бабушке. Я был молод и здоров. Иногда удавалось перехватить что-нибудь у друзей. А по-настоящему мне помогал Валерий Максимов, который клеил калоши для валенок, чинил сломанные часы, сбывал их "барыгам" и вообще был мастер на все руки. Он тоже поступил в институт и также на геофизическое отделение, но занимался, как говорится, "спустя рукава", и все свое время преимущественно отдавал своему бизнесу. Первые после военные годы были очень тяжелыми, усугубил дело неурожайный 1946 год. Поэтому студенты искали дополнительные заработки где-нибудь на стороне. Но, несмотря на все трудности, мы ухитрялись веселиться всякий раз как позволяли наши финансовые возможности, а если их не было, то делали это всухую. Постоянных девчонок у меня не было, встречался с ними от случая к случаю, да и то всегда стеснялся своего безденежья. Зато друзей было достаточно.

Как-то на экзаменах я получил тройку, и автоматически лишался стипендии. Уговорив доцента нашей кафедры Владимира Осипо-

вича Уринсона пересдать ему предмет в течение десяти дней, чему он не очень поверил, я бросился в деканат. Следовало задержать на этот срок ведомость с оценками, передаваемую после экзаменов в бухгалтерию. Секретарша, рослая девушка, не имевшая больших успехов у наших ребят, но с претензиями, очень удивилась моему приглашению погулять вечером в Парке им. Горького, который находился рядом, но согласилась. У меня в кармане было тридцать рублей, и я ломал голову, как с ними поступить. После долгого блуждания по парку мы зашли в кафе на открытом воздухе возле пруда с лодками и взяли сто граммов "с прицепом", то есть сто граммов водки и кружка пива, а также два бутерброда. Все это я подвинул к ней, заявив, что у меня болит живот, и поэтому мне есть и пить никак нельзя. Долго уламывать ее не пришлось, и она все выпила и съела. Глазки заблестели, и появилась развязанность. И тогда я рассказал о своей просьбе. Оскорбившись в своих лучших чувствах, она встала и, ничего не говоря, ушла. А через неделю я сдал экзамены на "хорошо", и с моей стипендией ничего не случилось, получил ее, как всегда. Потом долго гадал, помогли ли мои затраты сохранить стипендию или они были напрасны.

Еще в декабре 1945 года вернулась из заключения мама. В Москву ее, конечно, не пустили, и она поселилась, сняв комнату, в городе Александрове. Там же она поступила на работу почтальоном. С ее приездом наше материальное положение еще более осложнилось. Ей надо было не только питаться, но и платить за комнату. Правда, помогали ей, чем могли ее друзья, которые не только не отвернулись от нее, но и регулярно встречались с ней, иногда даже оставляли у себя ночевать. Это связано было с постоянными милицейскими ночными облавами у нас дома и только тогда, когда она оставалась ночевать. Не помогло даже, что мы, освободив большой немецкий сундук, прятали ее туда. Милиция приходила и сразу его открывала. Ее оттуда извлекали и отводили в милицию, где она проводила остаток ночи, а утром отправляли назад в Александров, строго предупредив о возможных серьезных последствиях ее приезда в Москву. Но мама опять приезжала, ее снова извлекали из сундука и отправляли назад. Ясно было, что информация о ее приезде поступала только от близких людей, знавших, что она останется в Москве ночевать, то есть проживающих с нами в одной квартире. Этим человеком мог быть только один - Мария Ивановна Гордеева, моя бывшая няня. Косвенное подтверждение я получил от своего друга Миши Смирнова, который поступил в 1947 году работать в милицию, получив сразу офицерское звание. Он осторожно намекнул, чтобы я опасался Маруси, не раскрыв причины, и чего мне бояться. Не смотря на все это, хороших отношений с Марусей я не порвал. Она даже

иногда подкармливала меня картошкой, заправленной подсолнечным маслом, а это было сверхблаженством для голодного парня.

Надо было решать, как и на что жить дальше, и друзья матери подыскали мне работу такую, чтобы не мешала учебе. Так я стал внештатным экспедитором образцово показательного магазина "Советского шампанское Главвино", который находился и сейчас находится под другим названием на улице Горького, теперь Тверской, напротив телеграфа. В мои обязанности входило оказание помощи экспедитору в вывозке фруктов и вина с московских товарных станций в магазин при их массовых поставках, особенно осенью. Работа, как правило, была срочная. Вино, правда, могло и подождать, с ним ничего не случится, но виноград начинал течь и с каждым днем его вес уменьшался, следовало срочно вывозить и продавать, а сил у магазина не хватало. Тогда приглашали меня, я находил машину, это обычно было такси или "левая" грузовая автомашина, получал товар, грузил в кузов и привозил все в магазин. Потом оплачивали по составленному мною акту о выполненной работе и затратах, связанных с нею. Мои заработки были мизерными и практически случайными, но они позволяли если не сводить концы с концами, то как-то облегчали нам с бабушкой существование, и, конечно, были не соизмеримы с "левыми" заработками, получаемыми руководством магазина и некоторыми его работниками.

Тут, наверное, следует рассказать о механизме получения крупных денег руководителями магазина, который был на удивление прост. Заведующий фруктовым отделом магазина на грузовой автомашине приезжали на «весовую» товарной станции, где находился вагон, доверху набитый виноградом. Завотделом уединялась с весовщиком и, по-видимому, давала ему взятку. Потом составлялся акт, и срывали пломбу с вагона. Я с рабочим начинал выгрузку винограда на весы, а потом и погрузку его в машину. В результате взвешивания обнаруживалась недостача в размере двух-трех тонн на вагон винограда, которая списывалась на усушку, утруску и утечку. Так как при вскрытии вагона пломба была цела, никто ответственности не нес, ни железная дорога, ни магазин. "Лишний" виноград реализовывался на лотках, минуя кассовые аппараты магазине. Другой способ махинаций заключался в завышении объема низких сортов за счет более качественных путем подкупа экспертов Мосгорторгинспекции. Разница в стоимости этой пересортицы шла в карманы лиц, участвующих в этой афере, и распределялась согласно "табеля о рангах". Мне, конечно, ничего не доставалось, так как в штате магазина я не числился. Правда, всегда мог зайти на склад и из бочки, куда сбрасывался гнилой виноград, набрать соку, который уже начинал бродить и являлся достаточно хмельным

напитком. Мне и моим товарищам он заменял вино и водку, на покупку которых у нас денег не было.

Моя "левая" работа прекратилась после ареста в новогоднюю ночь на 1948 год всей администрации магазина, включая его директора Чхеидзе, знакомого матери и моего покровителя, двух заведующих отделов и главного бухгалтера за продажу товара по старым ценам и деньгам после вступления в силу закона о денежной реформе. С ними вместе полетели со своих постов ряд крупных чиновников правительства, в том числе и министр вкусовой промышленности. После этого, приглашения на работу в магазин я не получал.

Следует сказать, что мама все время, вплоть до своего второго ареста, хлопотала об устройстве меня на работу, понимая, что на стипендию мне не прожить. Я получал заманчивые предложения от ее друзей: поступить шофером даже к генеральному прокурору СССР Руденко или начальником транспортного отдела строительства дачного поселка под городом Щелково. Но это меня не устраивало, так как требовалось бросить институт и посвятить этой работе все время, а потом и всю жизнь. Весной 1947 года мы обменяли свою комнату на Мясницкой на маленькую комнату 12-ти квадратных метров с приплатой нам 20 тыс. рублей в Скрябинском переулке, который выходил в Орлово-Давыдовский, в районе 1-й Мещанской улицы, теперь проспекта Мира, и какое-то время особенно не нуждались. Но все кончается, деньги были быстро израсходованы, и к новому 1948 году мы практически остались без средств.

После отмены карточной системы и денежной реформы, казалось, произошло чудо. В московских магазинах появилось почти все, немного дороже, чем прежде, но зато без карточек, и это оказалось для меня с бабушкой особенно тяжело: купить можно, но денег нет. Продали все, что можно было продать, но это, конечно, тоже было мало. Бабушка стала медленно угасать. В апреле 1948 года ее забрали в больницу, где она умерла в возрасте 76-ти лет, причина смерти - острая дистрофия организма от постоянного недоедания или голода.

Примерно через неделю после смерти бабушки у нас в коммунальной квартире в Скрябинском переулке, где я жил, раздался телефонный звонок, и мужской голос, не представившись, сказал: "Валерий, ваша мама заболела старой болезнью, если желаете узнать подробности, можете зайти по адресу..." и был назван номер дома и квартира, находящиеся в одном из переулков в районе улицы Чехова. В груди что-то оборвалось, и ноги сразу ослабли. Мне стало ясно: мать снова арестовали. Правда, обращение ко мне на Вы и имя "Валерий", которым в то время меня никто не называл, ограничиваясь коротким

"Лера", немного настораживало, но я все же на следующий день поехал по указанному адресу, но его не нашел. Конечно, переулок был и дом тоже, но не жилой, а занятый каким-то учреждением. Озадаченный вернулся домой, и только к вечеру "дошло", что, по-видимому, кто-то меня проверял, уточняя где живу, возможно, и как выгляжу, так как фотографии моей у органов безопасности, по-видимому, не было, а что я есть, стало известно после первого допроса матери.

Ночью мне приснился страшный сон, что, я арестован и валяюсь на охапке соломы в каком-то сарае, меня хотят бить, и ни одной дырки в стене, в которую можно было бы вылезти, не было.