«ЧУДНАЯ ПЛАНЕТА»

 

«...Будь проклята ты, Колыма,

Что названа Чудной Планетой,

Сойдешь поневоле с ума,

Отсюда возврата уж нету..»

(из песни зеков)

 

Колымой или Колымским краем тогда называли обширную территорию, простирающуюся от горных берегов Охотского моря на юге до тундры Восточно-Сибирского моря на севере, и где безгранично правил Дальстрой, или как его полностью называли Главное Управление Строительства Дальнего Севера МВД СССР и входившее в его состав Управление северо-восточных исправительно-трудовых лагерей - УСВИТЛ. Главной задачей Дальстроя являлись поиски, разведка и добыча золота и других полезных ископаемых, а также строительство городов, рабочих поселков, приисков и рудных шахт. Кроме того,

 

на него возлагалось и административное руководство всем местным вольным населением, включая и проведение национальной политики, так как восточная часть Якутии, западная Чукотка и Корякский национальный округ входили в сферу интересов Дальстроя, его промышленные города и поселки не подчинялись местным органам власти. Столицей этого края заключенных являлся Магадан, основанный в 1932 году на северном берегу Охотского моря в бухте Нагаево.

Магаданская пересылка мне не запомнилась, по-видимому, потому, что пробыл я там недолго, не более десяти дней и никаких особых событий здесь не произошло. И вот объявили новый этап, конечный пункт которого поселок Сусуман, центр Западного горнопромышленного управления Дальстроя. Проделав путь в 700 километров в кузове автомашины по известной всем колымской трассе, построенной на костях заключенных, прибыли в поселок Берелех, находящийся рядом с Сусуманом, нас поместили в местный небольшой рабочий лагерь. Утром всех ссыльных вызвали на вахту и отправили уже без конвоя в отдел кадров управления, находящийся в Сусумане. Там всех специалистов, имеющих высшее образование, направили на прием к начальнику управления генерал-майору Шамину. В число этих специалистов каким-то образом попал и я. Ознакомившись с моим делом, генерал глубокомысленно изрек: "Так, значит геофизик, ну что ж, физику отбросим, геологию - оставим. Пойдешь на прииск старшим коллектором", то есть специалистом, занимающимся документацией образцов и описанием геологических разрезов. Признаться, на прииск ехать не хотелось. Несмотря на резолюцию генерала, пока оформлялись документы, я решил поискать работу сам. Путем опроса местных жителей узнал, что в двадцати пяти километрах от Сусумана, по трассе, находится поселок Нексикан, где располагается Берелехское районное геологоразведочное управление, подчиненное непосредственно геологическому управлению Дальстроя в Магадане. Документов у меня никаких не было, но все же я рискнул добраться туда на попутной машине. Рассказал об этом Володе Угарову, и он решил составить мне компанию. Все равно хуже не будет. Денег, конечно, у нас не было, но мы надеялись на солидарность с нами колымчан и не ошиблись. Остановив большую попутную грузовую автомашину марки "Татра", мы через полчаса были в Нексикане, нашли отдел кадров РайГРУ и предстали перед его начальником, молодым еще человеком, по фамилии Савиных, на наше удивление одетого в гражданскую одежду, что для этих мест было непривычно. Расспросив нас подробно, он направил меня на собеседование к начальнику геофизической группы управления Пустыльнику Илье Владимировичу, а Угарова - к заведующему геолого-химической лабораторией.

 

Постучав в дверь с надписью, Геофизическая группа, я увидел человека в форме горного инженера второго ранга, в то время почти все горняки и геологи носили форму и знаки отличия, которые были введены совсем недавно, с копной рыжеватых волос, очень подвижного и энергичного, старше меня года на два. Очень обрадовавшись моему появлению, он сказал, что уже знал о моем прибытии в Сусуман, об этом сообщил ему по телефону из Магадана начальник геофизического отдела ГРУ Дальстроя Сафронов Николай Ильич, и они уже предпринимали меры по моему розыску. Признаться, меня это очень удивило. Действительно, почему какого-то студента да еще ссыльного разыскивают по всей трассе. Но я предпочел промолчать и только много позже понял, в чем дело. В то время профессия геолога была дефицитной для Колымы, а геофизика вообще редкая. Поэтому, получив из кадров сведения о моей отправке в Сусуман, геологоразведочное управление Дальстроя, и в частности Сафронов, принимали все возможные меры, чтобы меня найти. Илья, а так я могу его называть, потому что вскоре мы были уже друзьями, стал расспрашивать, что я понимаю в геофизике. И тут он снова удивил меня: поговорив немного со мной о некоторых особенностях разных методов, применяемых в геофизике, он вдруг "хрюкнул", не открывая рта себе в нос (привычка, оставшаяся у него на всю жизнь) и объявил, что будет ходатайствовать о назначении меня начальником геофизического отряда. Выехать на полевые работы мне необходимо через три дня, так как в отряде руководителя сейчас нет. Этого я никак не ожидал. Несмотря на мои возражения, что я нефтяник, а не рудник и в разведке золота ничего не понимаю, он стукнул кулаком по столу и добавил, что хватит разговаривать, ему все и так ясно, а мне необходимо уже собираться. После этого предложил мне после оформления зайти в геологические фонды и взять необходимые книги и учебники, которые почти все есть.

Таким образом, уже на следующий день вышел приказ, по Берелехскому РайГРУ, подписанный заместителем начальника управления М. М. Арским, а у меня появилась первая запись в трудовой книжке, что 14 июля 1949 года я принят на работу начальником геофизического отряда этого управления. Место моего жительства было определено в поселке Нексикане.

В районном отделении МГБ мне взамен паспорта выдали справку, что я являюсь ссыльным и обязан два раза в месяц приходить на отметку в местные соответствующие органы, а в случае временного выезда ставить их в известность и получать на это разрешение.

После краткого ознакомления с геологией территории предстоящих работ и оформления разрешения на выезд, на попутном транспор-

 

те, я выехал на прииск Мальдяк, в районе которого и предстояло мне работать.

Следует сказать, что на Мальдяке в 1937-1941 годах отбывал заключение и добывал здесь золото известный всему миру конструктор космических ракет С. П. Королев, о чем мне стало известно из выступления его дочери по телевидению. Это был старейший прииск Колымы, через который прошли десятки тысяч заключенных, и вот в 1949 году мне пришлось практически определять его судьбу. Правда, здесь оставался еще небольшой запас рассыпного золота в различных речках и ручьях, но все это казалось так незначительно, после его многолетней славы, как одного из лучших приисков Дальстроя.

Здесь на прииске находилась обогатительная фабрика, которая уже несколько лет была закрыта, т. к. в золотоносной дайке (магматическое тело), которая являлась основным объектом разработки, неожиданно резко снизилось содержание золота. Поиски нового рудного тела, которые вели приисковые геологи, не дали положительных результатов. У геологов есть поговорка - если месторождения нет, то откуда ему здесь взяться, а если есть, то куда ему отсюда деться. Поэтому необходимо было расширить площадь поисковых работ, которые и были поручены нам. Когда я разыскал палатки отряда, размещенные на одной из сопок вблизи прииска, техники-операторы отряда: немолодой, но опытный Демидов и молодой, но неопытный Володя Дюдьбин, рассказали мне об обстановке, сложившейся в то время на полевых работах. Из двух электропоисковых комплектов аппаратуры ИЖ (искатель жил) работал только один, и тот не имел стабильной градуировки. Заверка выявленных аномалий не проводилась, так как приисковый геолог уехал в отпуск, и больше некому было выделять рабочих для проходки канав. В отряде не хватало продовольствия и особенно чая, без которого рабочие, состоящие из спецпоселенцев, бывших власовцев, категорически отказывались работать. И в довершение всего этого топограф разбил теодолит, а без него, практически, прокладывать профиля и определять их координаты, было невозможно. Признаться, я растерялся. Особенно беспокоила неисправность поисковых электроразведочных приборов, которые были изобретены и сконструированы геофизиками Дальстроя, и в то время аналогов в Союзе не имели. Понятно, что эту аппаратуру я увидел впервые и как ее ремонтировать - не знал. Колымские операторы вообще в то время плохо разбирались в электронике, хотя и окончили годичные курсы или как их называли "Колымскую академию" в Магадане. Впоследствии эти курсы были преобразованы в Магаданский горный геологический техникум, выпускавший как техников - геологов, так и техников - геофизиков. По-

 

этому ничего не оставалось, как самому разобраться в схеме аппаратуры и попытаться ее починить имеющимися у нас средствами. Затратив почти неделю на ремонт, мне к моему удивлению удалось это сделать и запустить в работу оба прибора. Как-то само собой решились и другие проблемы, а в отряде стали говорить, что у меня легкая рука. Сразу же возрос мой авторитет среди ИТР и рабочих. Я стал своим. К завершению полевого сезона мы изучили всю проектную площадь и даже выявили небольшую кварцевую жилу с промышленным содержанием золота. Правда ее размеры не позволяли вновь открыть работу на обогатительной фабрике, но дала возможность нам успешно отчитаться о проделанной работе и сказать, что сделано все возможное и здесь больше ничего нет, а на поисках рудного золота в этом районе следует поставить крест. При окончательной приемке полевых материалов специальной комиссией наша работа была оценена на "хорошо", чем я не без основания гордился. Но самую большую премию я получил от нашего завхоза еще в поле. Вручив мне большую банку сгущенных сливок с сахаром килограмма в два и свежевыпеченную буханку хлеба, он с интересом наблюдал, как я с жадностью все это ел. А когда все это кончилось, сказал: «Молодец начальник, а теперь у тебя будет понос». Всю ночь я маялся с животом, но с тех пор постоянное многолетнее чувство голода у меня пропало и больше уже не возникало.

Чему я здесь еще удивился, то это колымской летней жаре. Почему-то вспомнился куплет известной колымской песни: «...Колыма, Колыма, чудная планета, двенадцать месяцев зима, остальное - лето...», и поэтому ожидал, раз лето очень короткое, то должно быть и холодным, но оказалось очень жарким и душным. Все это усугублялось необходимостью ходить в кирзовых сапогах, толстой рабочей куртке и накомарнике, надетом на шляпу лучше всего с большими полями, так как мириады комаров набрасывались на тебя в тайге, пытаясь укусить даже через швы на сапогах. Они набивались в рот при сильном вздохе или еде, и не давали спать в палатке. В середине августа к комариному кошмару прибавлялся еще и гнус, который держался до первых ночных заморозков в сентябре. Но человек ко всему привыкает, я тоже привык, и уже через год мог обходиться без накомарника, пользуясь только веткой, которой автоматически отмахивался от комаров при ходьбе.

Когда выпал Первый снег в конце сентября, мы вернулись в Нексикан. Меня поместили жить в общежитие инженерно-технических работников, где было чище, чем в рабочих бараках, но пили также много, как и там. Каждый вечер возникали пьяные драки, в которые включались сразу несколько человек. А так жить было можно, тем более что я после приемки полевых материалов находился в состоянии эйфории,

 

хваля сам себя за хорошую работу в поле. Правда, мне вскоре напомнили, кто я на самом деле есть, и не пригласили, как ссыльного, на вечер полевиков, который по традиции у геологов проходил после завершения полевых работ, и мне пришлось почти в одиночестве сидеть в общежитии, прислушиваясь к веселью, доносившемуся из клуба. Второй удар, более серьезный, я испытал после возвращения из отпуска начальника Берелехского РайГРУ, майора Алискерова Азиза Хаджиевича. Это была фигура очень колоритная и хорошо вписывалась в сложившийся образ отличного хозяйственника и одного из руководящих работников Дальстроя. Обладая абсолютной властью над своими подчиненными, как над вольнонаемными, так и заключенными он предпочитал наказывать проштрафившихся своим кулаком, редко отдавая их под арест и суд военного трибунала. Его боялись как огня, но одновременно, относились с уважением. Будучи осетином, по национальности, он был вспыльчив, и от своих сотрудников не терпел никаких возражений. С начальством был вежлив и исполнителен. В начале 50-х годов его перевели с большим повышением в Магадан, где он вскоре он умер в возрасте 45-ти лет от сердечного приступа. В честь его, один из городков Дальстроя на Чукотке был назван его именем.

Знакомясь с состоянием дел после своего возвращения из отпуска, он увидел, что начальником геофизического отряда назначен ссыльный, да еще внук Троцкого (так по делу). Срочно вызвав начальника кадров Савиных и Илью Пустыльника, он потребовал убрать меня с этой должности, а так как геофизические работы имели в то время повышенную степень секретности (гриф не ниже "совершенно секретно"), то и из состава геофизической службы в целом. Было решено, что меня зачислят на техническую должность старшего коллектора в гидрогеологическую партию, и что там я смогу заниматься геофизикой, сколько мне будет угодно. Илья Пустыльник меня успокоил, что мы вместе подумаем, какую геофизику следует использовать здесь на Колыме при гидрогеологических изысканиях. Электроразведку на постоянном токе он начисто отметал, говоря, что на мерзлоте от нее ждать нечего, а я утверждал, что некоторые задачи она решать может. Кроме того мне хотелось опробовать, что бы там ни говорили другие, методы геофизики достаточно широко в то время применяемые при поиске нефти и газа и в структурной геологии на материке, хотя кончено геофизическую обстановку района я знал плохо.

Как я жил в то время, то есть в зимний период 1949-50 годов? Прямо сказать не очень хорошо. Будучи начальником отряда, получал 1750 рублей, а когда стал старшим коллектором - 1400 рублей и как ссыльный никаких других надбавок не получал. Мне, кроме питания,

 

необходимо было приобретать зимние вещи: ушанку, рукавицы, валенки и телогрейку. На большее, у меня возможностей не было. А морозы стояли большие и часто превышали 50 градусов по Цельсию. Но молодость брала свое и каждую субботу я ходил в клуб на танцы, хотя танцевать не умел. Было приятно смотреть на молодых вольнонаемных девчонок, прибывших на Колыму по договору или после окончания институтов и техникумов. Однажды ко мне подошел директор клуба Н.П. Брудский и поинтересовался, кто я есть. Я объяснил, что являюсь ссыльным и работаю в геологическом управлении. Очень хорошо, - ответил он, - у нас скоро всеколымский смотр художественной самодеятельности, и нам не хватает танцоров в ансамбль, а конституция твоего тела позволяет быть хорошим танцором, поэтому завтра вече ром придешь сразу на репетицию.

Я категорически отказался, объясняя это тем, что танцевать, не умею и по характеру очень стеснительный, а также что у меня много работы. Это мы еще посмотрим, и я надеюсь, что завтра ты будешь в клубе, - закончил он наш разговор.

А на следующий день, где-то к обеду, меня пригласил к себе Алискеров. Я был очень удивлен и с некоторым страхом поднялся на второй этаж, где был его кабинет. Секретарша открыла дверь и пригласила войти. Алискеров, сидя за столом, посмотрел на меня исподлобья и спросил: «Что тебе честь нашего поселка не дорога? Почему отказался плясать в ансамбле»? Сбивчиво я объяснил причины моего отказа. Так вот, - сказал он, - будешь ты у меня работать куда пошлю, танцевать и все другое делать, что прикажу, не забывай, что ты на Колыме, а теперь - марш в клуб. Возражать было бессмысленно, а по рассказам я знал, что когда он "разойдется", то у себя в кабинете бил не только заключенных и ссыльных, но и вольнонаемных инженеров за те или иные проступки.

На следующий день я пришел в клуб на репетицию. А через два месяца лихо отплясывал различные народные танцы, начиная с гопака и кончая матросской чечеткой. Ради справедливости следует отметить, что впоследствии я был благодарен своим учителям танцев за то, что они сделали. Всю последующую жизнь я за танцы и пляски получал различные призы в санаториях и домах отдыха и всегда был одним из лучших танцоров на официальных балах и вечерах, проводимых по различным поводам. Я стал любить танец, как таковой, и мог танцевать любые, даже мне незнакомые, начиная от народных и бальных, кончая современными.

Вообще художественная самодеятельность на Колыме находилась на высоком уровне. В ней участвовали профессиональные актеры, му-

 

зыканты и танцоры, по злой воле власти или случая оказавшиеся на Колыме. Встречались заслуженные, и даже народные артисты РСФСР и СССР, после освобождения из лагеря оставшиеся там жить, так как свободный выезд на "материк" был им запрещен. Все они участвовали в концертах и спектаклях, поставленных профессиональными режиссерами и оформленных хорошими художниками. Каждый такой спектакль являлся событием не только для местных жителей, но и для них самих. Для меня участие в художественной самодеятельности, если так можно было назвать, тоже являлось той отдушиной, которая спасала от повального пьянства, и давало возможность общаться с интересными людьми, которых среди артистов было много. За эту зиму я не только научился плясать, но и участвовал в постановке пьесы В. Симукова "Воробьевы горы", где сыграл роль молодого студента Володи Орехова и первый мой дебют, по отзывам профессионалов, прошел успешно.

Здесь в Нексикане, весной 1950 года, у меня произошла встреча с сестрами маршала Тухачевского - Марией и Ольгой, которые были в заключении где-то в Казахстане, а потом сосланы на Колыму. Проживали они на базе подсобного хозяйства, находившегося в трех километрах от конторы РайГРУ. Как-то утром я шел на работу и при входе в контору у двери заметил, двух уже немолодых женщин. Они остановили меня, спросив, не смогу ли я указать, где находится Валерий Бронштейн. Узнав, что это я, они очень обрадовались, и стали вспоминать, как катали меня в коляске и нянчили, когда я был маленьким. Потом поинтересовались судьбой моих родителей. Однако их лиц я конечно уже не помнил и поэтому их расспросы встретил настороженно. Но все же, наконец, разговорился и рассказал все, что знал не только о судьбе родителей, но и их общих знакомых. Как выяснилось, они совершенно случайно узнали, что здесь находится внук Троцкого, и почему-то сразу решили, что кроме меня здесь никто не может быть. Работали они в подсобном хозяйстве, хотя и были из дворян, сажали капусту, доили коров, вышли замуж за простых людей, тоже бывших заключенных, которые служили там же конюхами. После освобождения вернулись в Москву, но своих мужей с собой не взяли. Проживали все вместе, три сестры: Ольга, Мария и Елизавета, которая на Колыме не была, на улице Пилота Нестерова. Умерли они почти одновременно: Ольга и Мария - в 1996 году, Елизавета - в 1997 году.

Новый полевой сезон 1950 года я начал хотя и в должности старшего коллектора, но фактически руководителем двухприборного геофизического отряда, с самостоятельной хозяйственной деятельностью, независимой от партии. Однако, кроме общего и методического руководства, мне пришлось сесть за прибор и работать оператором в одной

 

из наших бригад. Другим оператором был Иван Хохлачев, выпускник той же "Магаданской академии", прибывший на Колыму по договору. Человек он был хотя и молодой, но сложный. Достаточно ему было выпить 100 грамм спирта - и спокойно жить уже никому было невозможно. Регулярно, после каждого возлияния, его приходилось связывать и укладывать в отдельную палатку, а так как это бывало очень часто, то вскоре все, да и он сам, привыкли к этой обстановке, и после очередного скандала сам протягивал мне руки, требуя чтобы его связали. Здесь в долине реки Берелех, где мы проводили свои работы, произошел случай, выбивший меня надолго из рабочей колеи и который потом вспоминал с содроганием.

В том году рабочими нашего отряда были заключенные. Всего восемь человек. Каждое утро я приходил на разведочный участок Новый, где в бараке размещались 40 человек заключенных, занятых на проходе шурфов в долине речки Берелех, являющейся левым притоком Колымы, и в том числе мои люди. Находились они без конвоя, и только начальник участка и прораб, а также два охранника следили, чтобы они не разбежались. Да и зачем им было бежать, если они были бесконвойными и значит срок у них оставался небольшой. Вечером я приводил их назад и сдавал охраннику под расписку. И вот однажды я как обычно к восьми часам утра пришел к бараку, и открыв дверь, вошел внутрь, собираясь разбудить своих рабочих. И вдруг две пики (заостренные металлические прутья) уперлись в мой бок и спину. Стой здесь, начальник, и не шевелись, - сказал знакомый мне староста барака, — сейчас мы закончим свои дела, тогда возьмешь своих работяг. На нижних, уже пустых, нарах сидел рослый блатной по кличке "Полтора Ивана" и возле него никого не было, а, напротив, с большим тонким и длинным ножом стоял другой блатной, но щуплый, по кличке "Карзубый". Остальные заключенные столпились у входа в барак. Оказалось, что первый проиграл второму двести рублей, но вовремя долг не вернул, и теперь пришло время расчета, так решила местная кодда. Тусклым голосом Иван обреченно повторял: «Ребята, я верну долг, пришью кого-нибудь, но деньги достану, но сейчас у меня их нет. Вот схожу на прииск и достану любым способом». Хватит гад трепаться, - оборвал его главный местный вор, - уже наслушались, решение принято, готовься Иван. Потом, повернувшись к Карзубому, сказал: Давай, кончай его.

Тот взмахнул ножом и вонзил его ему в живот. Мне даже показалось, что я услышал звук выпускаемого воздуха, как из лопнувшей камеры. Схватившись за лезвие ножа, Иван пытался задержать его в животе. А когда это не удалось, с удивлением посмотрел на свои по-

 

резанные руки. Иван, встань, нары запачкаешь, - сказал кто-то. И тот послушно встал и тут же получил еще удар и опять в живот. Согнувшись и обхватив свой живот руками, Иван, шатаясь, пошел к выходу, в дверях которого застрял я. Толпа перед ним расступилась. Вдруг раздался истошный крик: Падлы: «не мучайте человека, кончайте, наконец, его». Карзубый с криком: «Когда же я убью тебя, сука», - схватил его за плечо и нанес еще удар в спину. Иван сделал еще два мелких шага, изо рта у него показались кровяные пузыри, и он грохнулся на пол у моих ног и замер. Мне стало плохо. На войне я видел множество убитых, раненых и умирающих, но такая смерть потрясла меня. И выскочив во двор, я стал глотать воздух, а потом и захлебываться от рвоты, а кругом стояли сопки, и тихо журчал ручей, неся свои воды в речку Берелех, а потом в Колыму.

Много лет спустя, Н. Тарасов - журналист, поэт, организатор и участник многих общественных экспедиций (проводимых под эгидой газеты "Комсомольская правда", журналов "Вокруг света" и "Турист") неоднократно побывавший на Колыме, посвятил мне, как "крестнику Колымы", свое стихотворение.

БАРАК НА БОХАПЧЕ

Барак убог. Морозами изжеван он,

Продут свирепыми ветрами.

На стертых нарах тени тех,

Кто не придет домой из тьмы.

Они остались здесь - за синими горами,

За сетью рек золотоносной Колымы.

О них молчит тайга,

И гор безмолвные рати.

О них ни слова не услышим мы:

От слез и пота, горя и проклятий

Окаменело сердце Колымы...

В процессе наших работ на Берелехе было подтверждено, что использование геофизики в условиях вечной мерзлоты для оконтуривания таликовых зон, определения ее мощности и некоторых других гидрогеологических задач оказалось достаточно эффективным, и мы приступили к производственным работам. Кроме того, одновременно я опробовал ее возможности для картирования древних тальвегов, что было очень важно при поиске рассыпных месторождений золота. Получив достоверный материал полевых наблюдений, я стал искать методику решения количественных задач, то есть, как интерпретировать

 

эти материалы для целей, необходимых геологам. Свои соображения на этот счет я, с согласия Пустыльника, направил в Магадан Николаю Ильичу Сафронову.

Этот человек сделал для меня очень много. Я благодарен ему не только за себя, а за всех тех, кто работал под его руководством в Дальстрое. Практический организатор геофизических работ на северо-востоке нашей страны геолог, геофизик и геохимик, один из создателей методов геохимических поисков рудных месторождений в нашей стране, доктор геолого-минералогических наук, профессор Николай Ильич Сафронов родился в 1904 году в Петербурге. Арестован в 1937 году. На допросах подвергался избиениям, в результате у него была повреждена барабанная перепонка уха и разорвана диафрагма. Осужден особым совещанием на 5 лет ИТЛ. Отбывал срок в Карелии и Казахстане. После освобождения был сослан на Колыму. Пользовался большим авторитетом в руководстве Дальстроя и возглавлял геофизический отдел Главка. После реабилитации в 50-х годах вернулся в Ленинград и был назначен заместителем директора по научной части одного из научно-исследовательских институтов в системе министерства геологии СССР. Умер он в 1982 году. В настоящее время в Петербургском государственном университете проводятся ежегодные научные сафроновские чтения. Мне запомнились его яркие и образные лекции по геофизике, геологии и геохимии, прочитанные им в Магадане для специалистов геологической службы Дальстроя.

Итак, узнав, что мы получили в поле интересный материал, Николай Ильич срочно командировал к нам в отряд старшего инженера своего отдела А. М. Виноградова, который и доложил ему все подробности. Шума в Магадане было много. Возможность применения геофизики при поисках рассыпных месторождений позволяла целенаправленно вести разведку рассыпного золота и экономить значительные средства за счет рационального размещения шурфовочных и буровых работ. По завершении полевых исследований Николай Ильич позвонил мне в Нексикан и предложил возглавить вновь организуемую геофизическую службу на Индигирке. Правда, это сделать ему было непросто. Следовало обратиться в Москву за разрешением использовать меня на руководящей работе с оформлением допуска к секретным материалам. Такое письмо было оформлено и подписано начальником ГРУ Дальстроя генерал-майором Цареградским и отправлено на имя министра МВД СССР.

Время шло, но никаких сообщений о дальнейшей моей судьбе не поступало. И я продолжал работать на прежнем месте и в прежней должности старшего коллектора, составляя отчеты о проделанной работе в

 

поле. Наконец, в конце 1950 года, пришел вызов в Магадан и разрешение в местные отделения госбезопасности о смене места жительства ссыльному Бронштейну Валерию Борисовичу с поселка Нексикан в поселок Усть-Нера. В первый день нового 1951 года, наконец, вышел приказ об откомандировании меня в распоряжение Верхне-Индигирского Рай-ГРУ. Я выехал сначала в Магадан, где лично познакомился с Сафроновым, а затем был представлен и главному геологу Дальстроя Ерофееву.