Проводы
Через два дня после ареста Максима мама отправилась в районный центр - Марьевку. То, что она рассказала, возвратись домой, не могло забыться в течение всей жизни.
К начальнику НКВД ее не пропустили и никто из работников милиции, к кому она обращалась, ничего не мог сказать ни о Максиме, ни о Силантии. Поздно вечером один милиционер сказал:
— Гражданка, не спрашивай о своем муже, никто ничего тебе не скажет, зря ты здесь сидишь.
Хозяйка, у которой она ночевала, под большим секретом сообщила, что в тюрьме много арестованных и их завтра должны увезти в Петропавловск, а также сказала, что обычно увозят арестованных рано утром.
На второй день мама встала до рассвета и пошла к воротам, откуда должны были вывозить арестованных. Одна половина их была немного приоткрыта. Заглянула во двор. В дальнем углу его стояло какое-то здание, огороженное высокой стеной, из-за которой виднелась крыша и часть стены. Мама перешла на противоположную сторону улицы и присела на скамейке.
Рассвело. К зданию НКВД стали подходить военные, а вскоре подъехала полуторка. Ворота открылись и сразу за кузовом машины закрылись. У ворот никого не было. Мама подошла к тому месту, где недавно стояла. В расщелину ворот увидела, как из глубины двора выводили заключенных.
В кузове уже сидело несколько человек. Около машины с винтовками стояли охранники. Два милиционера вели еще одного заключенного, он шел с заложенными за спину руками. Это был отец. Подходя к машине, он взглянул в сторону ворот и тут же стал взбираться в машину.
Слезы слепили глаза. Мама, среди сидевших на машине, искала Максима и не заметила, как его подвели к машине. Подойдя к кузову, он легко вскочил в него и тут же остановился: перед ним стоял отец. Они обняли друг друга и по их спинам было видно, как плакали сын и отец.
Мама только и слышала:
— Тату!
— Сынок, сынок мой!
"Голос Максима, - говорила мама, - я сразу узнала, а Силантий выкрикнул эти слова каким-то хриплым и совсем чужим голосом. Я хотела броситься в ворота, но что-то меня остановило, я осталась на месте".
Кузов машины закрыли. Сели в машину и охранники с винтовками. Мама немного отошла в сторону, но как только открыли ворота и вышла машина, она бросилась к машине:
— Максим, сынок мой, Силантий!
Узелок, который мама держала в руке, был уже около кузова машины (машина из ворот выходила тихо), но в тот момент, когда маме надо было сделать шаг, чтобы бросить этот узелок в машину, кто-то сбил ее с ног. Падая, она еще раз крикнула:
— Сыночек, Силантий, родные мои, прощайте.
А когда она поднялась, то перед нею стояло по всей дороге, до самого поворота улицы, облако пыли. Узелок лежал рядом. Подняв его с земли, она еще раз посмотрела в ту сторону, куда ушла машина.
— Убирайся отседова, пока сама туда ж не загремела, — услышала она чей-то гневный голос.
Не оглядываясь и не заходя в дом, где ночевала, мама пошла домой.
В какие времена в России творился такой произвол?! Сейчас мы об этом замолчали и не любим, когда кто-нибудь громко хочет напомнить об этом. А почему? Разве пророческие слова Ленина о том, что нельзя Сталина допускать к власти, не могут быть пророческими и для других времен?! Единовластие, неограниченная власть никогда не были венцом свободы. Нельзя об этих жестоких временах забывать. Кого это не коснулось, тот и не знал, и не хочет знать ничего об этой людской трагедии. Подумаешь: "Культ Сталина!". Да, что-то, говорят, было.