ГЛАВА 9

В ССЫЛКЕ

 

Как и все беженцы, Дрекслеры ехали на север поездом, в котором было ужасно тесно. Их замучил долгий путь, но как раз теперь, в этих тяжелых условиях, Йосеф Дрекслер немного оживился.

Завернувшись в талит, он молился и говорил, что эта дорога ведет в Эрец-Исраэль. Соседи по вагону смотрели на него как на чокнутого. Даже жена сделала знак рукой, чтобы он перестал. Они едут не на желанную землю, а на забытый Богом север. Огромные равнины Советского Союза, обширная Сибирь, тундра и тайга, где не ступала нога человека.

Поезд, наконец, остановился, все вышли. За долгий путь продукты у всех постепенно кончились, оскудел и багаж: часть пошла на подкуп охранников за разрешение раздобыть воду. У Дрекслеров все еще оставались такие ценные в тех условиях вещи, как мыло, соль, спички, табак, одежда, украшения.

Поезд прибыл в полночь. Была северная белая ночь, когда солнце совсем не заходит. Беженцы разожгли костры и пытались уснуть около них, но какое там! Мешал непривычный дневной свет.

Утром их отправили пешком через густой лес. Ноги проваливались в глубокий мягкий мох, безжалостно жалили комары. Время от времени, нарушая лесную тишину, с грохотом падало сгнившее дерево, а Рахели казалось, что рушится мир. И снова тишина, слышатся лишь стоны и плач ссыльных. Над ними серое небо, вокруг тучи огромных комаров. Рахель была вся искусана, кожа нестерпимо чесалась.

Идти пришлось далеко. В конце концов они добрались до двух бараков на лесной поляне - один из многих лагпунктов, построенных на северных просторах для ссыльных. Одиноких мужчин направляли в другие лагеря. Во всех лагерях беженцев заставляли работать.

Ни заборов, ни охранников в лагере не было: бежать некуда. В бараках жили семьями. Хану с Йосефом и Рахелью поместили в один барак, а Шаю с Авой - в другой. Нары полагались на семью по числу ее членов. Мать Рахели сразу же завесила их угол одеялом, пытаясь создать подобие домашнего очага. Она так поступала во всех их скитаниях: пусть там, где они живут, будет хоть чуть-чуть похоже на домашнюю обстановку.

Уже назавтра ссыльных стали выводить в лес на работу. Йосеф воспротивился. Не станет он работать на советских!- сказал он семье и

 

соседям. С какой стати? Кто может его заставить? Правда, кто не работал, лишался пайка, но Дрекслеры собирали в лесу грибы, и мать варила из них супы и делала запеканки.

Однако этим недолго можно было прокормиться. Пришлось все-таки выйти на работу. Отец с сыном стали возчиками, перевозили срубленные деревья из леса к реке. Рахель, которая в советской школе прилично освоила русский, начальник лагеря назначил составлять сводки: кто вышел на работу, кто - нет, сколько кто выполнил за день, и т.п. Должность была легкая, и за нее платили. Сначала Рахель обрадовалась, но потом поняла, что, в сущности, ей поручено доносить на заключенных, и отвертелась, сославшись на недостаточно хорошее знание языка. Рахель стала думать, как помочь семье.

Каждый работающий получал талон; кто перевыполнял норму, получал добавочные талоны. В семье их пятеро, всем надо есть, а мама и Два не работали: мама оставалась в бараке стеречь их скудное имущество, Два болела астмой.

Однажды утром Рахель подвели к большой белой лошади и велели сесть на нее. Рахель перепугалась до слез, но отец и брат ободрили ее и помогли взобраться на это огромное, как ей казалось, животное. Она проехала восемь километров до лесоповала. Там на сани, запряженные лошадьми, грузили бревна. Одной из лошадей и должна была править Рахель. С тех пор она ежедневно с утра до вечера возила к реке бревна.

Работа возчика считалась сравнительно легкой. Рахель вошла во вкус и даже привязалась к своей лошади. Она давно уже сама взбиралась на нее и стала даже умелой наездницей. Из избалованной девочки, которая и туфли-то свои никогда сама не чистила, она превратилась в хорошего работника.

В лагере были ее сверстники, и, как свойственно молодым, они не только работали, но и собирались попеть, потанцевать. Пробовали даже учить друг друга тому, что знали. В лагере негде было учиться, и Рахель это очень огорчало.

Оценив добросовестность Рахели, ее назначили ответственной за группу ссыльных. В этой группе была молодая беременная женщина по имени Шула. Ее муж, солдат польской армии, попал в плен к советским около полугода назад, и с тех пор она ничего о нем не знала. В тесном бараке на виду у всех она родила с помощью соседок и получила отпуск, правда, только на неделю, а через неделю должна была ходить за много километров и оставаться в лесу весь день.

Рахель пыталась ей помочь. Когда Рахель занималась в советской школе, там изучали конституцию, где были записаны и права граждан. Ссылаясь на конституцию, она убеждала начальника лагеря, что Шуле полагается декретный отпуск, так как ей надо быть с ребенком. Он возражал, что они не граждане, а ссыльные на принудительных работах, и законы страны на них не распространяются. Рахель спорила и даже грозила пожаловаться в управление лагерей. Может, начальник испугался, во всяком случае он стал немного считаться с положением Шулы. Впрочем,

 

многое зависело от его настроения. Но Рахель и в дальнейшем отстаивала права работающих.

Миновало лето, наступила осень. Полил дождь, и все в лесу насквозь промокли. Рахель вспомнила, что, согласно советским законам, рабочие имеют право на сухую и целую одежду, и велела своей группе вернуться в бараки, не дожидаясь окончания работы.

Начальник вскипел и потребовал, чтобы Шула снова ходила на лесоповал и выполняла полную рабочую норму. Ей пришлось оставлять младенца. Пеленок не было и в помине, и, возвращаясь, она стирала всякие тряпки, чтобы его пеленать. Молока у Шулы не было, коровье или козье тоже негде было раздобыть. Молоко вообще было только в колхозе километров за десять от лагеря. Там его можно было достать за деньги или в обмен на вещи. У Шулы не было ни того, ни другого. Ребенок хирел и умер четырехмесячным. Когда Шула бежала из Лодзи под обстрелом немцев, убили ее трехлетнюю девочку. Потом пропал муж в плену у советских. А теперь - эта крошка... Негодование захлестнуло маленький лагерь. Если бы они не боялись, собственными руками задушили бы начальника лагпункта.

Жизнь в этом лагере была такой же тяжелой, как и во всех других, а зимой, когда температура опускалась на десятки градусов ниже нуля, становилась еще тяжелей. Только очень сильные, здоровые люди или те, у кого еще что-то оставалось на обмен, могли это выдержать. К счастью, у Дрекслеров были кое-какие вещи. Куски хозяйственного мыла они разрезали на маленькие кусочки и каждый обменивали на продукты. Шубы спасали их от страшных сибирских морозов. Но запасы постепенно таяли. Поэтому, когда потребовались добровольцы на тяжелую работу в сорока километрах от лагеря, Рахель вызвалась идти туда. За работу обещали платить. А недалеко оттуда был колхоз, где можно было покупать продукты. Рахель решила поработать несколько месяцев и на деньги, которые там выдают ежедневно, покупать продукты.

Из семейных бараков отправилась группа в десять человек, среди них Рахель и еще две девушки. Работали до изнурения, с утра до ночи, но платили в тот же день. Рахель шла в колхоз, покупала муку и сахар и складывала в мешок. Мысль о радости родных, когда она вернется, придавала ей силы.

В колхозе жили два еврея. Один - Отто Левин, молодой адвокат из Варшавы, с трехлетней дочкой Марией. Они бежали из гетто зимней ночью, а жена Отто - мама Марии - с грудным ребенком осталась. Ползком выбрались папа с дочкой из гетто под обстрелом - только сверкающий снег освещал им дорогу. Много дорог, много лесов прошел Отто с Марией на плечах. Иногда бежал, иногда шел, иногда полз, падал и снова поднимался, и снова шел дальше, пока не добрался до Белостока, где были советские.

Отто прилагал много усилий, чтобы вызволить из гетто жену с младенцем, но ничего не вышло. Тогда он решил вернуться в Варшаву. Подал прошение советским властям, но кончилось тем, что его вместе с

 

трехлетней дочкой выслали в Сибирь, в колхоз. Тут он работал, живя с Марией в землянке без окна, без свежего воздуха. Нестерпимый мороз, одиночество - все ничего по сравнению с беспокойством за жену с ребенком, о которых он ничего не знает.

Второй еврей, по фамилии Голерштейн, - зубной врач из Люблина. Его в начале войны призвали в польскую армию. Он тоже ничего не знал о жене и двух своих детях. После поражения Польши советские взяли его в плен вместе с другими офицерами и отправили в лагерь для военнопленных. В другом лагере для военнопленных был Иегуда Клейн, сапожник из Луцка, которого разлучили с женой, двумя дочками и сыном, отправив в Сибирь. За полтора года он получил от семьи считанные письма и очень тосковал.

Кого выслали из Польши целыми семьями, тем было легче, они по крайней мере были вместе и друг друга поддерживали. В лагере, где были Дрекслеры, была и вдова Ита из Пинска, лавочница, которую обвинили в торговле на черном рынке и выслали вместе с двумя мальчиками, Ициком и Элимелехом. Выслали в Сибирь и семью кузнеца Фридмана, его, жену, сына Хаима и трех маленьких дочек. Хаим работал вместе с отцом как взрослый, поэтому его не послали учиться в школе в ближайшем колхозе. В школу послали только младших детей, которые возвращались к родителям на каникулы. Мать Хаима прятала дочку Сару, чтобы ее не забрали у них: надо быть вместе, так решили родители. Но обман обнаружился, начальник лагеря нашел девочку, и мать лишили хлебной пайки, наложили на нее штраф, и над ней нависла угроза ареста. Поэтому Хаим работал вдвое больше нормы, как бы платя за мать выкуп.

В Сибирь попала и семья Коган с тремя дочками. Старшая, тринадцатилетняя Женя, должна была каждый день, иногда по восемнадцать часов, сидеть на мостике через реку и считать бревна, плывущие из леса. После такого дня, а иногда и ночи она возвращалась в тесный барак, где жило десять семей. Глаза болели, тело жгло от холода и ветра.

Был там и столяр Лесский с женой и сыном Йосефом, который один остался у них после смерти в лагере дочки. Все жили и умирали на людях.

В другом лагере были Гольдберги из Луцка. В Луцке у них была лавка, поэтому их обвинили в спекуляции и выслали в Сибирь вместе с единственным сыном Береле. Был там и доктор Либерман, в прошлом - хорошо обеспеченный врач из Кракова, с женой, канарейкой и четырьмя детьми - Адамом, Еленой и двухлетними близнецами. В лагере Либерман сначала работал врачом, и они жили вполне сносно. Но среди заключенных вспыхнула эпидемия, он заразился и лежал в жару на топчане с соломенной подстилкой. А раз он не работал, семье уменьшили паек, и начались совсем черные дни. Госпожа Либерман растерялась, не знала, что делать. Прежде она во всем полагалась на мужа, он был опорой семьи. Но он тяжело болен. Ему необходимо молоко. Она взяла единственное, что у них оставалось, - хорошую шубу и послала двенадцатилетнего Адама в колхоз за лесом выменять ее на молоко.

 

Ветер завывал, словно ведьмы на пиру. Мальчик бежал по заснеженному лесу и вдруг увидел кровавые следы: волки ранили охотника и растерзали его собаку. Адам затрясся от ужаса и помчался назад. Снег скрипел под ногами, ветки хлестали по лицу, как пальцы великанов, но холод и страх гнали мальчика без остановки. Вернувшись в барак, он так и не пришел в себя. Ум его с той поры помутился, он то плакал, то смеялся, а потом перестал разговаривать с людьми. Состояние отца тоже ухудшилось. Его лихорадило, он лежал с закрытыми глазами и плотно сжатыми пересохшими губами. Соседи по бараку, боясь заразиться, требовали, чтобы его увезли. Жена противилась, зная, что, кого увозят в темный, плохо освещенный медпункт, тот уже не возвращается. Доктор Либерман умер ночью. Обычно умирали по ночам. Она осталась с четырьмя детьми. Душевнобольной Адам, вечно голодная Елена и двое маленьких близнецов. Непосильная ноша для одной женщины. Она не работала, и семья попросту голодала. Госпожа Голерштейн, ее лучшая приятельница, тоже жена врача, пыталась помочь, но что она могла сделать, когда нужно было заботиться о собственных детях. О муже она ничего не знала с самого начала войны, когда он попал в плен.

В таком же положении была семья Иехуды Клейна в лагпункте недалеко от лагеря военнопленных, где и находился Иехуда, но они ничего друг о друге не знали. Такие судьбы были нередки в советских лагерях.

Рахель не оставляла забота о том, как переправить семье мешок с продуктами и как бы его не украли, пока она на работе. Голодным людям трудно устоять перед соблазном.

Летом 1941 года туда, где работала группа Рахели, явился какой-то начальник и спросил, нет ли желающих пойти в лагерь отнести важное сообщение. Рахель тотчас вызвалась и отправилась с заветным мешком на плече. Она шла вдоль реки, на берегу которой находился ее лагерь. Зная, что в соседнем лесу водятся волки, медведи, а может, и двуногие "звери", она почти бежала. Тростник и камыш резали ей лицо, но под их защитой она чувствовала себя в большей безопасности, чем в лесу.

От страха и быстрой ходьбы Рахель вспотела, а мокрые ботинки до того натерли ноги, что образовались волдыри, но она по-прежнему почти бежала, пока не стало темнеть. Из-за кустов пробивался огонек. Как ни боязно было, она все же пошла по направлению к нему и вышла к бедной избушке на берегу. Там жил странный старик, показавшийся ей тысячелетним. Она так и не узнала, откуда он тут взялся и что делает. Он разрешил ей переночевать. Когда она сняла ботинки, ноги оказались в крови. Как она завтра пойдет? Но пока она легла на пол и тут же уснула.

Рано утром Рахель отправилась дальше. Она уже не бежала, а еле шла, хромая и сдерживая слезы. К счастью, она заметила плывущую по реке лодку, окликнула гребца и попросила взять ее, пообещав часть продуктов. Так она добралась до лагеря. Прежде всего она передала начальнику письмо, с которым ее послали.

 

Родные не могли прийти в себя от изумления и радости, когда увидели Рахель, словно посланную с небес. Только что по лагерю разнесся слух о скором освобождении польских беженцев, и Дрекслеры не знали, как сообщить об этом Рахели, а тут она сама явилась, да еще с продуктами!

Освобождение началось согласно советско-польскому договору. Беженцам разрешили селиться в определенных районах азиатских республик, предоставив небольшой выбор. Лагерь лихорадило. Рахель поняла содержание письма, которое ей поручили передать: их освобождают!

Йосеф Дрекслер достал из сумки карту и стал намечать дорогу, по которой они отправятся на юг, доберутся до астраханского порта на Каспийском море, откуда, он надеялся, они смогут выехать их СССР в Иран. Но для этого нужно пересечь всю страну, что совсем непросто.

Вокруг собрались ссыльные, разглядывали карту, не веря, что план Йосефа Дрекслера можно осуществить. А он верил. Нужно отправиться сразу, до холодов, иначе придется пережить здесь еще одну страшную зиму. Лодки им не дали, но Йосефа это не остановило. Шок, пережитый им в начале войны, давно прошел. Он снова надеялся. Главное, что они освобождены, остальное устроится. Рахель вернулась как раз вовремя, они снова вместе и в конце концов попадут в Эрец-Исраэль.

Дрекслеры сбили плот. Работали всей семьей целую неделю. Плыть было нелегко, мешали запрудившие реку бревна, и Шая с отцом не раз прыгали в холодную воду, чтобы освободить от них плот.

Они гребли без устали и все больше удалялись от лагерей. Время от времени делали остановку в одном из прибрежных колхозов, запасались продуктами и водой и продолжали плыть, пока не добрались до города Котласа.

Здесь была железнодорожная станция, как раз то, что им нужно, но проходящие поезда были заполнены военными. Пришлось ночевать под открытым небом, рядом с другими беженцами, застрявшими здесь по дороге на юг. В конце концов Дрекслеры сунули взятку начальнику станции, и тот впустил их в битком набитый вагон. Так они добрались до Волги и там сели на пароход.

Дорога была длинная и трудная. В пути заболела Два, и ее нужно было положить в больницу. Шая остался с женой, условились встретиться на определенной железнодорожной станции, когда Два поправится. Они наивно верили, что действительно встретятся там, но, приехав на эту станцию, тщетно прождали несколько дней. А тут Рахель заболела малярией. То она пылает жаром, то ее знобит. Во время озноба ее накрывали всеми шубами, потом снова возвращался иссушающий жар, а за ним - снова озноб.

Рахель лежала на обочине дороги. Не то что хинина - крыши над головой не было. Родители не отходили от нее, но они только и могли, что вытирать ее пылающий лоб и держать за руку. Неужели девочке, родившейся, как говорится, в рубашке через семь лет после брата, такой желанной голубоглазой дочке, которую отец на серебряном подносе с

 

гордостью показывал гостям, когда праздновали ее рождение, девочке, которая выросла красивой и серьезной, немного капризной и упрямой, верящей в добро и в любовь окружающих, уготован такой конец?

Родители в отчаянии смотрели на нее. Запас продуктов давно кончился, как и бо'льшая часть вещей. Почти кончились и деньги.

Помощь пришла совсем неожиданно. Из остановившегося поезда вышли пассажиры запастись кипятком. Мимо больной прошла группа мужчин в хороших черных костюмах, по тем временам свидетельствовавших о высоком положении их владельцев. Они с жалостью посмотрели на лихорадившую девушку. Рахель заметила их взгляд и сказала на иврите, что на нее смотрят, как на звереныша. Она и вправду чувствовала себя загнанным зверенышем, у которого иссякли силы.

Уже отошедшие было мужчины остановились: не ослышались ли они? Девушка действительно сказала что-то на иврите? Они вернулись, и в завязавшемся разговоре выяснилось, что это еврейские писатели, которых направили в творческую командировку. Они дали для больной хинин, немного продуктов и воду. Много позже Рахель узнала, что советские власти их обманули, и, когда они приехали на место, куда их послали якобы в командировку, оказалось, что они попали в ссылку.

Так ивритская фраза спасла Рахели жизнь.

Рахель поправилась, но забот хватало. Шая с женой так и не приехали. Дрекслеры решили, что бесполезно дальше ждать и нужно ехать в Самарканд.

В Самарканд добрались и Отто Левин с дочкой, и госпожа Либерман с четырьмя детьми (Адамом, Еленой и бизнецами), и госпожа Гелерштейн с двумя детьми.

Юдка Гелерштейн ехал в сторону Самарканда один, немного опережая жену, двух дочерей и сына; ехали туда и Гольдберги с Береле, Ита с сыновьями - Ициком и Элимелехом, и многие другие.

Начались великие скитания беженцев по Сибири, Казахстану, Узбекистану. Началось и знакомство с местными жителями. Например, узбеки разжигали костры и прыгали через них: кто не обожжется, тот счастливый. Отто Левин тоже попытал свое счастье, но неудачно. Он был измучен, голоден, слаб, но все еще нес девочку на руках.

Беженцы брели по безводным степям, мечтая о воде, но случалось, что, когда ее находили, она оказывалась грязной: местные жители мыли ноги в любой канавке.

Многие не выдерживали, падали. Госпожа Либерман шла с двумя крошками на руках, пока не обессилела и не свалилась. Ее похоронили у дороги без всякой отметки. Адам и Елена остались сиротами с двумя малютками. Детям не удалось уберечь близняшек, и те умерли вскоре после матери. Их даже не похоронили, а оставили в степи. Брат с сестрой побрели дальше.

Совсем одиноким оказался Антек, осиротевший еще до войны. Он завидовал Шломеку и Дите, у которых были родители. Счастливее других

 

была семья Коган: их было пятеро, и они ни на минуту не расставались.

Немало могил осталось в степи. А живые еще как-то тащились под палящим солнцем целыми днями, неделями, месяцами. Иногда попадалась случайная арба, иногда находилось место в поезде, на пароходе, в лодке -двигались как придется. Мужчины, женщины, дети, христиане и евреи, освобожденные ссыльные и военнопленные, люди свободных профессий и рабочие, знаменитости и простой люд, одинокие, целые семьи и остатки семей - все стремились попасть в город или порт, откуда можно будет уехать из этой страны.

Не могли покинуть Сибирь муж и жена Цукерманы. Незадолго до войны, весной 1939 года, уехали в Эрец-Исраэль сестра госпожи Цукерман и ее шурин, оставив единственную дочку Лили на попечение тети. Всех троих выслали из Польши в Сибирь, но девочку, поскольку у нее была другая фамилия, от них забрали и поместили в детский лагерь, где она прожила целый год. В лагере был еще один еврейский мальчик, Антек, но Лили еще не знала его.

После освобождения дядя и тетя тотчас начали ее разыскивать. Не могло быть и речи о том, чтобы уехать без Лили: они отвечали за нее перед родителями. Наконец, ее нашли - исхудавшую, грязную, обсыпанную вшами. Она перестала разговаривать, так на нее подействовала разлука с родными. Тетя вымыла Лили на железнодорожной станции, к полному восторгу всхлипывавшей девочки, которая опять заговорила; надела на нее, как-то приспособив, свое платье, повязала платком бритую головку, и только тогда они пустились в путь. Скитались по степям, пока не добрались до Бухары. Им не на что было жить, и они направились в ближайший колхоз. Там они поселились в каком-то подобии шалаша вместе с семьей Фридманов, прибывшей из Сибири с четырьмя детьми.

Сын Фридманов Хаим и Лили пошли в местную школу. Но Хаиму пришлось бросить занятия: заболел отец, и Хаим начал работать на хлопковых полях, чтобы зарабатывать на жизнь. Его сестра Сара разносила рабочим лекарства против малярии. Девочке приходилось еджедневно ходить на большие расстояния, и она обмотала ноги тряпками, так как обуви у нее не было. Лили ходила в школу в изношенных ботинках. Тетя делала все, чтобы девочка могла учиться. Дядя день и ночь работал грузчиком. Лили очень подружилась с Хаимом, но, когда его отец умер от тифа, а через неделю умерла и мать, Хаима и трех его младших сестренок выслали из колхоза, потому что им нечем было платить за "квартиру". Все жили так тяжело, что еле справлялись сами и не могли помочь другим.

Лили, очень скучавшая по родителям, затосковала еще больше после разлуки с Хаимом. Она боялась, что больше никогда не увидит его. Хоть бы тетя и дядя тоже не заболели!

Смышленому не по возрасту Хаиму удалось после долгих мучений добраться в конце концов до Самарканда, но только с двумя сестрами: младшая, двухлетняя, скончалась по дороге. Их поместили в только что открывшийся в Самарканде для еврейских детей из Польши сиротский дом,

 

куда принимали только круглых сирот. Там жили уже Адам и Елена.

А Шломека и Диту их мама не смогла туда устроить, потому что они не были круглыми сиротами. Отец, столяр Мендл, соорудил для семьи сарайчик в пригороде и содержал семью случайными заработками, пока не заболел. Его положили в больницу, а семья осталась без средств к существованию. В ночь смерти отца десятилетний Шломек привез его на телеге в их сарайчик. Всю ночь мама шила саван, а утром они похоронили отца собственными силами. Потом мать стала в очередь, где раздавали хлеб и суп. В давке у нее украли продуктовые талоны на месяц. Она совсем отчаялась и послала детей просить милостыню на улице. Они ничего не собрали и обратились к милиционеру за помощью. Но тот ежедневно слушал подобные рассказы, не мог же он всем помочь. Дети вернулись домой, но матери нечем было их накормить. Повесив плачущим детям на шею большие кресты, она отвела их во двор польского сиротского дома и оставила там. Она заклинала Шломека беречь сестренку и ушла, молясь о том, чтобы снова когда-нибудь увидеть их. А пока - если не выдержит она, пусть хоть они останутся в живых!

Голодные дети всю ночь простояли в темноте у порога дома. Только утром монахиня, открыв дверь, увидела заливавшихся слезами несчастных детей, которые утверждали, что они польские сироты. В сиротском доме была ужасная теснота, десятки детей в одной комнате. Еды было мало, зато много молились. Шломеку и Дите надо было твердо помнить свои новые, польские имена, выучить незнакомые молитвы и не отличаться от детей-христиан: если в польском сиротском доме обнаруживали еврейских детей, их сразу же выгоняли. Шломек упрашивал сестренку не плакать, иначе догадаются, что они евреи: поляки плачут только при молитве, обращенной к Божьей матери, а евреи - при всякой беде. Нельзя им ни плакать, ни говорить "Ой вей".

Чтобы не увидели, что он обрезан, Шломек прокрадывался в душ только ночью. Однажды он встретил там еще одного еврейского мальчика с польским именем - Антек. Тот был из сиротского дома в Пинске, потом их отправили в особый детский лагерь в Сибири, а после освобождения он пришел сюда, скрывая, что он еврей. Мальчики подружились и вместе ходили воровать на базар и у беженцев, стоявших в очереди за хлебом в пункте раздачи еды. Один местный житель обучал ребят воровским приемам, взимая с них немалую долю их "заработка".

Я же тогда жил близко от этой школы воров, видел "обучение", но не знал еще ни Шломека, ни Антека, не встретил еще ни Лили, ни Женю, ни Диту, ни Хаима Фридмана и его сестер. Не встретил еще и Рахели. Наши пути лишь иногда пересекались, и в Самарканде, куда приехала семья Дрекслеров, мы тоже еще не встретились.