- 53 -

СОРОКА

 

На берегу Колымы между двумя поселками - Усть-Утиная и Таскан на высоком песчаном берегу' была вырыта землянка. Дверь и два небольших окна выходили на реку, на которой был остров, густо поросший кустарником и зарослями шиповника. Все это росло среди поваленных и сгнивших деревьев, нанесенных во время наводнения и редких, уцелевших от лесозаготовок лиственниц.

Остров с легкой руки моего приятеля назвали «глухариным», хотя никто из нас не только не убивал там глухарей, но даже никогда не видел хотя бы случайно туда залетевших. Приятель мой был очень увлекающийся человек, охоту любил за забвения, и рассказывал о ней куда лучше, нежели на самом деле охотился. Недалеко от землянки в Колыму впадал ключ Березовый, а дальше, по ту сторону ключа, тянулись заводи и протоки, в которой водилось много хорошей речной рыбы, а на воде, как любят выражаться охотники, черным черно было от молодых и старых уток, особенно когда вот-вот выпадет первый снег и погонит всех этих перелетных путешественников на далекий от этих мест юг.

В этой землянке мне как-то пришлось прожить больше года. Нас было тогда там трос и занимались мы тем, что выжигали древесный уголь для одного из ближних больших приисков. Все трое были разные люди и судьба свела нас случайно, как сводила многие тысячи людей, привезенных на Колыму с разных концов Советской России.

Чуваш Степан с изрытым оспой лицом был добрым и работящим человеком. Это благодаря ему наша, ничем внешне не примечательная землянка, внутри была похожа на девичью горницу. В ней были белые и постоянно чистые занавески, аккуратные, только что не вышитые салфетки, опрятно убранные кровати, неровные, дощатые полы всегда были чисто вымыты.

Особенно Степан любил убирать нашу, грубо сколоченную из случайно когда-то занесенных дощечек, этажерку, где стояло десятка два книг, преимущественно художественная проза.

Будучи малограмотным, Степан относился к книгам с большим почтением, считая их не только разумными, но и одушевленными существами. Убирая книги, он каждый раз менял их положение на полке. Возьмет, вытрет тряпкой книгу от пыли и уже поставит ее как-нибудь по-другому, наклонит на бок, отойдет, посмотрит и снова поправит.

 

- 54 -

Степан очень любил труд и никогда не сидел без дела. Именно он делал решительно все в нашем нехитром хозяйстве и все, к чему притрагивались руки Степана, было и вкусно, и красиво.

Вторым нашим угольщиком был высокий украинец с очень характерной фамилией Сорока.

Сорока в смысле отношения к труду был прямой противоположностью Степану. Он не любил работу вообще, причем всякую работу, даже для себя, и ничего не делал сам по своей инициативе. Бывало, кто-нибудь из нас, я или Степан, просили его принести ведро воды для приготовления пищи или других хозяйственных нужд. Сорока в этих случаях делал до смешного испуганное лицо и почти трагически говорил: «Та хиба ии нема?» Ии - это обозначало воды. Потом растерянно заглядывал в ведро, и если там было на дне хотя бы сколько-нибудь воды, он горячо убеждал, что ее вполне хватит, как он говорил «на вашу бабську роботу».

Сорока, как и все мы, был коротко подстрижем. Волосы на голове были иссиня черными, такого же цвета были аккуратно подстриженные усы и густые, почти соединяющиеся у переносицы брови.

При всей своей исключительной лени у Сороки всегда был чисто, до блеска выбрит подбородок. Как он умудрялся это делать совершенно тупой бритвой, для нас всегда было загадкой.

В свободное от работы время Сорока ходил вблизи нашего жилья по высокому берегу реки, все куда-то смотрел поверх лиственниц на сопки и негромко пел украинские песни. Пел он скорее плохо, нежели хорошо, а относительно своих способностей говорил так:

— У нас вси дома спивали, мать, батько, дви систры и брат. Спивало все село. А я ни. Люблю песни, чую, колы други брешить, неправильно спивают, а сам не имею. Недотепа.

Бывало что Сорока, то ли благодаря песни, то ли благодаря особому ходу мыслей, вдруг становился сердит. Тогда он ходил, низко наклонив голову, тяжело смотрел себе под ноги и с ожесточением бил своими сорок пятого размера ботинками все, что появлялось на пути: стланик, высокую кочку, а то и просто мягкую песчаную землю. Иногда кто-нибудь из нас, Степан или я, были свидетелями, когда во время таких прогулок Сороки откуда-нибудь появлялся полосатый бурундучок и, тонко свистнув, вскакивал на пень и с любопытством смотрел на него своими большими глазами.

Сорока с несвойственной ему легкостью и быстротой наклонялся к земле, хватал первую попавшуюся палку и, продолжая оставаться на корточках, поднимал палку над головой как кавалерийскую шашку, делал страшным свое смуглое от природы и загара лицо и угрожающе рычал:

— У-у ты, зверюка, зарубаю!

 

- 55 -

Но даже и тогда, когда «зверюка» не прятался от крика Сороки в ближайшие кусты или не взбирался с предельной для него быстротой на дерево, а продолжал сидеть и с наивностью и любопытством смотреть на человека, Сорока не бил своей палицей по голове маленького обитателя тайги, а менял свою боевую позицию по мирное положение и точно не себе, а кому-то другому, говорил:

— Дывись, яке мале, а не боиться.

У меня, кроме выжигания угля, отправки его на прииск на катере или плотах, которые причаливали к нашего берегу, были свои увлечения. Моими были книги, за которыми так внимательно ухаживал Степан, и еще рыбная ловля.