ПОБЕГ

Зона небольшая - три барака, столовая и баня. Охранялась зорко. Сама запретна из кругляков. Высота — два с половиной метра. Верх кругляков затесан — острый. Над пиками этих кругляков провода под напряжением. Мы с Витькой выбрали выход напротив бани. Нам показалось, что охрана лагеря недосмотрела. В этом месте можно пролезть не задевая. Конечно, мы больше рассчитывали на то, что подкопаем ножами внизу забора. За поведением вышки наблюдали больше месяца. И было еще одно затруднение: туалет прямо в бараке, через неге выхода нет. А если кто ночью выйдет из барака, дневальный обязан смотреть и заявить на вахту, надзирателям. К дневальному мы тоже присматривались. Он почти всегда засыпал за столом, положив голову на руки.

Было воскресенье 4 сентября 1949 года. Отдохнули и стали с беспокойством поглядывать на небо. Ни облачка. А луна в эти ночи - как прожектор. Часам к восьми вечера с юга над тайгой появилась темнота, что-то похожее на занавес, но так медленно надвигалась, что нам казалось, тучи зацепились одеждами своими за вершины деревьев. И сбоку, из-за железнодорожного вокзала, кто-то вытолкнул громадную луну. Можно подумать, что за день она такую морду наела — сияет от удовольствия, лоснится от сытости. Никогда не светила так ярко... В километре от нас тревожно пробегали поезда. С Печоры и Воркуты везли уголь, а туда продукты и свежих арестантов по новому указу — с пожизненным сроком 25 лет.

Ударили в рельсу. Отбой. Из окна барака нам было видно ту часть неба, откуда шли тучи. Надо было внимательно смотреть, чтоб никто не заметил, что мы легли под одеяла в верхней одежде. Сапоги резиновые стояли под нарами. Сапоги не воровали — их никто не покупал. Часов в бараке не было. Мы молча наблюдали за небом и за дневальным. В полночь луна натянула на свою предательскую морду плотное одеяло. Дневальный дописал письмо, покурил и уронил голову на стол. Нехорошо стучали наши сердца — было слышно.

Я своего напарника накачивал все время: «Не думай напряженно, когда смотришь на дневального. Следи пустыми глазами за часовым, глазами без мысли!» Мы в предыдущие ночи проверяли на дневальном. Если мне удавалось хорошо вообразить, что именно сейчас я ухожу в побег, дневальный поднимал голову и тупо смотрел по сторонам. Мы, конечно, хохотали. Дневальный не догадывался,

над чем мы потешаемся. А цыкнуть на нас, чтобы мы спали, нельзя. По морде схлопочет.

И вот час настал. Я показал Витьке жестом: «Пора...» Сапоги в руки — и босиком, на носках, к двери. В карманах фуфаек по бутылке рыбьего жира, немного овсяной крупы и две пайки хлеба. И конечно табак со спичками. Слава Богу, не скрипел пол. Вышли из барака и по-пластунски в сторону бани. До чего же уютная и тихая ночь была! Очень хотелось жить. Рассматривая этот побег много лет спустя, вижу — верная смерть. Ни одного шанса!.. Когда заползли за баню, на вахте хлопнула дверь. В сторону столовой пошел надзиратель. Лежим. Наблюдаем за вышкой. Мне-то все равно: я вижу только силуэт вышки, а солдата для меня нет. У стенки бани лежали доски. Решили одну взять с собой. Мало ли.

Витьке я шепнул: «Я пополз... Если выстрел, беги в барак... Когда-нибудь помянешь».

Проник в предзонник. Тихо. И быстро в тень забора. Смотрю, Витька впереди себя толкает доску. Доску развернули вдоль забора, в тель. Стали ножами подкапывать. Кругляки скользкие в земле и уходили глубоко — юбка. Решили поставить доску на забор. Нож за пояс и быстрыми движениями, руки — ноги... ноги — руки. Фуфайкой почувствовал, как чуть-чуть задел провод. Фуфайка сухая. Спустился на ту сторону, только отполз — и тут же рухнул Витька. Шепотом обругал его лошадью. Отползли метров пятнадцать, и вдруг я обнаружил, что мой нож выпал при падении в запретку, с этой стороны. Витька застонал и пополз обратно. Когда вернулся, прошипел мне в лицо: «На, скотина...» Сыростью и надеждой дохнула тайга.