- 55 -

ПРИИСК ШТУРМОВОЙ

 

А на Колыме все прииски говорящие: Спокойный, Ветреный, Крутой, Холодный, Спорный. А меня, после того как заменили вышак, бросили на Штурмовой. Штрафняк. Бараки под замком. Самая тяжелая работа — зарезка шахты. Вечная мерзлота. Кирка. Лом. Лопата. И две действующие золотые шахты. № 85 и 86. Работали в две смены. Веселого ничего. Мне этот лагерь запомнился смертью Сталина и одной ночью в 62 градуса мороза. Мы двое работали на поверхности. Напарником был настоящий цыган. Звали Гришей. За что сидел он, я не спрашивал. Неинтересно. Наверное, кони не вынесли. А какой он нытик! Все о хлебе да каше. Как будто ничего другого в мире нет. Однако и хлеба нет.

Наша задача была, когда из шахты выползет скиб и вскарабкается на отвал, ударом ломика отбить затвор, скиб-вагончик, словно курица, растопырит бока-крылья, пески золотые вывалятся в бункер... А под бункером вагонка, которую надо отвезти по горизонтальному отвалу и высыпать. И опять под бункер. Стоим. Ждем. А если ночь слишком холодная, спускаемся в компрессорную погреться. Вокруг сопки, покрытые снегом и лунным светом. Звезды крупные, почти над головой. Если крикнуть погромче — звезды упадут. Соседняя шахта в трех километрах, а разговор слышен, как будто в

 

- 56 -

десяти метрах от нас те, на отвале. Первое время слишком сказочно было. Мы знали все их ссоры, неполадки. Да и они слышали нас. Несколько раз обращались в нашу сторону, когда мой Гриша заводил речь о хлебе: «Заткнись, цыган».

Холодно зимой на Колыме. Тоскливо. Дикая оторванность. Отвал наш медленно удлинялся. Летом будем промывать. Народ был разный. Можно подумать, что несколько колод разных карт перетасованы. В выходные дни просто лежали на сплошных нарах, каждый сам с собой вел беседу. Какие-то были все угнетенные, что-то давило... безысходность какая-то. Ладно я — приходил потихоньку в себя, возвращая свои замыслы с того света. А живые-то? Даже писать об этих днях нет желания. Но сказать надо о главном. Утром 6 марта заскрипел замок, дверь открылась, и в барак вошло крупное начальство. Полковник снял папаху и сказал:

— Вчера после продолжительной болезни...

Больше сотни заключенных заглушили речь полковника своим:

— Ура-а-а!!!

Весь день шумел барак. Разговор был об амнистии. Я твердо знал, что ничего не изменится. Правда, штрафняк разогнали, разрешили не стричь волосы. Прибавилось еды. И амнистия была. Пошли на свободу воры и хулиганье. Я не горевал. Я чувствовал себя столетием. Я все вижу и все слышу. Думаю. Летом привезли меня в общий лагерь. Поправил здоровье рыбьим жиром. Его было вдоволь в зоне. От цинги давали. А осенью велели мне собраться с вещами. А что мне строгий... В любом случае на строгом спокойней. Знал, что это мое место. Хоть дергать не будут.