- 91 -

ПАША

 

Мужчина лет сорока. Ни фамилии, ни того, за что он сидел, никто из нас не знал. Просто Паша. Он ни с кем не разговаривал. Идет себе по зоне, остановится, правой ладонью, ее ребром, махнет позади себя и шагает дальше. Зэки обычно говорили, что Паша рубит хвосты свои. Я пытался понять Пашу, но все безуспешно. Он не желал вступать в разговор, но ко мне был расположен. Случалось, подходил и спрашивал, нет ли у меня корочки хлебца. Вначале я не очень реагировал, если есть кусочек — дам. А потом стал для Паши оставлять. Почему-то мне казалось, что Паша мне

 

- 92 -

не верит, когда я говорю: «Паша, у меня ничего нет». Он как-то уж очень нежно говорил: «Извините, пожалуйста». А мне бывало всегда больно после его ухода. Если бы я был художником, и теперь нарисовал бы Пашу.

Это в Сибири было, на 307 л/о, как правило, штрафной. Удивительно красивое место. Всего два больших барака и большая столовая. Мы размещались по нациям. Дикая вражда была. В основном мутили западники. Если я русский — значит, москаль и поработил их, гуцулов. На работу меня не пускали. По режимным соображениям. Товарищем самым близким у меня был художник Сережа. Он рисовал в основном портреты. Надзиратели приносили за работу чай. В бараке русском мы с Сережей отгородились, чтобы рисовать было спокойней. В тихие вечера я сидел за бараком возле костра и любовался миром, думал. Внизу на десятки километров шевелилась зеленая тайга. Она внизу — как бесконечное зеленое море. Сколько чувств! Сколько мысли, Боже! Паша всегда подсаживался, но не к самому костру, а так, метрах в трех от меня. И мы оба молчали. Паша не смотрел на тайгу. Его обычная поза: локоть левой руки на колени, лоб свой в ладонь руки, как в вазу, и сидит так, думает.

Иногда спрашивал я: «О чем думаешь, Паша?» Он рубил раза три свой хвост, вставал на ноги и очень усердно начинал молиться. Молитва с низкими и резкими поклонами.

Молился Паша долго. Молился без слов. А я продолжал сидеть. Иногда подходили зэки заварить чай, но не задерживались. Все знали, что я люблю быть один. Если Сережа заканчивал свою работу, то приходил и приглашал меня посмотреть. Я всегда был придирчив, и Сереже это очень было по душе. Он брал кисть и добавлял или что-нибудь убирал с полотна. Просил я Сережу запечатлеть Пашу... Ну, каков он есть. Просто увидеть Пашу в рамке. Мой Сережа был суеверен и отнекивался тем, что он Пашу не понимает... не видит изнутри.

Однажды возле вахты столпилось много зэков. Утром. Оказывается, на доске объявлений появилась картина объемом примерно сто сантиметров на восемьдесят. Масло. Нарисованы два народа— две толпы. На шее одного народа сидит Фидель Кастро, на шее другого народа — Никита Хрущев. Они смотрят с восхищением друг на друга и пожимают руки. Надзиратели отогнали зэков, а вот с Пашей никак не справиться. Бить на глазах у всех нельзя — время не то. Взяли Пашу под руки и отвели к бараку. Пригрозили. Ну а моего Сережу взяли с концами. Через месяц взяли и меня. Но

 

- 93 -

не по Сережиному делу. Меня отправили в закрытую тюрьму. А спустя несколько лет я о Сереже часто слышал, что он то и дело ездит в крытку за карикатуры на наших вождей.

А моего молчаливого Пашу я так и не видел больше. Спрашивал у прибывающих из крытки, но никто и ничего не слышал. Да кому он нужен, этот Паша? Взять-то с Паши нечего.