ГУБА

 

Кличка такая. Когда-то пнули в морду, пнули крепко, и плохо склеилась губа — крупный шрам. У каждой клички своя история.

Открылась камера, с матрасовкой в руках вошел Губа. Стоит. Смотрит. По обе стороны сплошные нары. Справа параша, слева железный стол с двумя мертвыми скамейками. Очень люблю встречать новичков. Губа пробежал глазами по камере... Все взвесил. А я обязан знать, кто входит в мой дом. «Кум» подкинуть может, но я пойму подкидыша и выгоню.

Нет, Губа не дрогнул... Он хорошо знал меня. Знал, в какой час и на какой струне можно сыграть.

— Гена, где можно лечь?

Потесниться могли бы... хватило бы места на нарах. Все знали, что Губой не дорожат... Губа выжатый... Опустошенный. Выклеванный. Ни «куму», ни КГБ не нужен. Не пустил я Губу на нары. Жалко его, но нельзя открыто жалеть. Это кусок подлой глины. Разрешил лечь возле параши. Прошла ночь. Перед обедом Губа попросил разрешения:

— На рыбьем жире поджарю в миске луковку... Остужу и введу в вену.

У Губы и шприц в матрасовке, и рыбжир... Я откровенно сказал Губе, что мне его жаль. Я никогда не видел, чтоб кололись рыбьим Жиром на луковке. Губа мне объяснил, что температура поднимется за сорок и он уедет в больницу. Валяй, Губа. В камере нас девять человек. Все слышат. Вся камера застыла. Задымил Губа, зашипел Рыбий жир. Прошло время. Укололся Губа. Спрятал шприц. И

 

через минуту началась трясучка. Я смерть видел во всех лицах. Губа пожелтел, откинулся. Я постучал в дверь:

— Врача!

Видимо, я так сказал, что и надзиратель испугался. Прибежал фельдшер, заключенный. Он Губу знал неплохо.

— Губа, я должен знать, что ты замастырил? Что ты хочешь?

— Отправь в Барашево... Раз в жизни сделай милость... Не откажи.

Губу взяли из камеры... А куда, нам не докладывали. Спустя час в коридоре каземата закричал человек. Слышно было, как его пинали. Эстонец Уно Русмяо назвал крикуна педерастом. Спать мешает эстонцу криком своим. Толик Кояшов схватил кирзовый сапог и ударил эстонца. Уно Русмяо применил бокс. Толик не допускал эстонца на расстояние сапога. Потасовка и перебранка. Заскрежетал замок. Открылась дверь. Глаза надзирателя. Политические нервы... Надзиратель все понял и удалился. Сами разберемся.

Человек, друг мой! Я и сегодня тебя не люблю!.. Да нет, люблю, только на расстоянии. Слабое ты существо, очень слабое. Плохо, когда ты живешь так, как тебе велят жить.

Плохо, что ты ушел от себя.

Славлю Тебя, Господи, что Ты был всегда в сердце моем.

Я вспомнил Губу потому, что не пустил его на нары!.. Надо было по-другому отнестись к нему. Губа — наркоман и до конца использованный администрацией лагерей...

А я... я еще не знал в те годы, что любое блаженство наркомана ничего не стоит по сравнению с состоянием, которое дается тому, кто верит в Бога и настойчиво добивается путем воздержания, воздержания строгого, объяснения жизни... выхода за пределы ощущений. Если бы я мог вернуться в прошлое, то я вернулся бы за тем, чтоб изменить свое отношение к людям. Я их мало жалел и почти не любил. А чаще всего — не понимал...