ПЛЮГАВЫЙ

В Мордовии два п/я 385/10. Спец, где находились особо-опасные, и через дорогу —открытая зона — общак. До водворения меня на спец я, как порядочный, находился на общем. Лафа. Ларек и посылки... Даже березовая роща и громадный стадион. С двух сторон аллеи и видавшие виды тополя. Для меня эта зона была тюремной «Свободой». Лучшего в жизни своей я не помнил. Даже там, на воле, я так не жил. Хлеба было вдоволь. Ну, а работа — это же необходимость. Если вечером летним ворочалось в небе чудовище и скрежетало зубами, аж искры летят, я брал в раздевалке чей-нибудь плащ и шел в рощу. Естественно, меня считали человеком с придурью. Я не обижался. Я знал, что люди не умеют видеть грозовую ночь моими глазами. И я был глубоко убежден, что Красота этого Мира от них отгорожена, занавешена личными тревогами и заботами. А я был свободным. Никого у меня не было на Земле. Только мать старенькая, которая меня никогда не увидит.

Политические наши, как всегда, страдали. У большинства на воле осталась семья. В душе своей я снисходительно улыбался, видя и слыша их охи и ахи. У каждого своя ноша.

А Плюгавый этот, о котором я случайно вспомнил, на работу не ходил. Возможно, махнуло начальство рукой на этого политического, а может быть, он считался инвалидом. Всего лишь один раз, проходя мимо (Плюгавый бросал вверх монету и что-то загадывал на орла), я спросил: «Ну как, доктор выпишет больничный?» Спросил бы это кто другой, Плюгавый огрызнулся бы. А здесь опасно. Срок

Плюгавый тянул большой. Говорили, что он в своем городе на площади измазал портреты членов ЦК собственными говешками. Ц показания дал на следствии, что он их накормил... Плюгавого посчитали нормальным и вмазали ему вполне нормальный срок. А все это узналось вот через какую пакость. Нашел Плюгавый старую кастрюлю, зачерпнул в туалете жидкости и пришел к начальнику санчасти на прием. Поставил такие условия: «Выпиши больничный паек на месяц. Не выпишешь, оболью с головы до ног. Обманешь, отсижу в изоляторе, тогда оболью без предупреждения...»

Получил Плюгавый больничный, на целый месяц. Понравилось. И на другой месяц потребовал. Слухи-то идут по зоне и на волю. А мы-то все считаемся политическими. Я работал токарем по дереву. Приходили к нам вольные. Я точил игрушки, шахматы. Эти же вольные, когда познакомились ближе, рассказали, что перед войной в этом лагере были монашки, пятнадцать тысяч. В одну из ночей их расстреляли и закопали, где теперь находится спец. Посадили там молодые сосны. О Плюгавом поговорили. И в самом деле, какая стыдуха... Мы в зоне живем десятками лет, а эта политическая вшивота приходит и поганит всех. Когда вольные люди видят, что в зоне много хороших ребят, которых в печати поливают грязью и подают их «действо» в угодном государству соусе, нам, зэкам, очень приятно правильное отношение вольных к нам. И потому таких, как Плюгавый, необходимо пресекать. Что и сделали. Поговорили меж собой и пошли к Плюгавому четверо... Сказали:

— Веди себя поприличней. У тебя ни язвы, ни туберкулеза. Больничный тебе не положено получать. А будешь вымогать запугиванием, не обижайся: от имени всей зоны мы тебя высоко подкинем и не поймаем. Голодных нынче нет в зоне. Иди, работай. В ларьке покупай продукты.

Не сразу нас понял Плюгавый. Пришлось дополнительно объяснять, что это мерзкое хулиганство. Дал слово, что больше не будет вымогать. Притих Плюгавый...