ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Это было так давно, а в ушах часто повторяется жуткий стук, раздавшийся ночью в дверь нашего дома. Николай открыл, и небольшую спальню заполнили трое вооруженных людей, один в штатском. Обыск. «Мы ищем оружия!» — «У нас нет оружия». — «Если бы не было, — мы бы не пришли». Прежде всего были изъяты все документы, некоторые фотографии и некоторые вещи, как например, фотографический аппарат. Все было разбросано, опрокинуто. Короткая реплика: «Жене можно объявить: — ваш муж переводится в другой район, будет работать по специальности, сможет писать письма и посылать посылки, адрес оставим, а теперь, приготовьте зимнее белье, одеяло».

Я уложила всё что можно в чемодан и связала ремнями постель. В пустой бумажник Ника положил выброшенную ими иконку Николая Угодника и мой любительский снимок. Простились тихо, не зная, что прощаемся навсегда. Проводить или помочь снести багаж не разрешили. Был уже рассвет. Через полчаса один из военных вернулся и спросил — хочу ли быть вместе с мужем? Я сразу согласилась. «Собираться — 20 минут». Стала машинально класть в раскрытый чемодан белье и платья с деревянной вешалкой. — «Да что ты деревяшки берешь — бери что получше», — указал на висевший ковер. Поднял с пола один из разбросанных альбомов и положил в чемодан со словами: «захочется своих посмотреть». Сборы продолжались коротко — надо было спешить. Мама плакала, умоляя остаться: «ведь мы больше с тобой не уви-

 

димся». И мы простились тоже навсегда, не зная этого. Мама умерла через 2 года. Уходя из дома, я увидела в передней пальто Ники. Разрешил взять. Придя на станцию ж. д., увидела вдоль ж. д. полотна массу людей с вещами. Меня присоединили. На вопрос, где муж, ответил: «потом будете вместе». Очередь росла, ежеминутно увеличиваясь. Подходили в одиночку, семьями, с большим багажом. Вскоре настал рассвет, но Нику я нигде не могла увидеть. Отойти было нельзя — нас окружали вооруженные люди. Недалеко от меня остановились знакомые — лесничий с женой. Мы обменялись взглядами. Через несколько минут лесничего очень вежливо увели, чтобы «дал несколько необходимых сведений». Когда он уходил, я обратила внимание, что одет он был крайне наспех, в истоптанной обуви. Примерно через час я вдруг увидела грузовой автомобиль с мужчинами и среди них успела различить нашего лесничего. Ники не видала. Мужчин изолировали. Но нас все время успокаивали, что по приезде мы все будем вместе. А вереница людей, в большинстве женщин и детей — все росла. Подъезжали подводами, на автомобилях.

Через несколько часов были поданы товарные вагоны-теплушки, со специальным отверстием вместо уборной. Громадный состав. Началась посадка и погрузка багажа. У многих было много вещей. Я была налегке. Я соединилась с О. И., и мы заняли место рядом, на верхней полке у узкого оконца за железной решеткой, которая мешала видеть происходящее на станции. «Пассажиры» продолжали прибывать, и число охраны увеличивалось. По мере наступления дня, к нам стали приходить родные и знакомые «осужденных людей», приносили вещи, еду, «передачи». Постепенно число пришедших превратилось в большую толпу, стоявшую вдоль поезда. Но это были люди без оружия и их легко было остановить и отогнать оружием. Сестра моя получила разрешение у властей принести мне дополнительный багаж, в который она вложила все, что было в то время дома — деньгами, продуктами, платьем, бельем и даже дамский велосипед, оставленный у нас на хранение двоюродным братом. Этот велосипед впоследствии был обменен на хлеб, пополнивший нашу небольшую норму.

После проверки людей в вагоне, оказалось, что я лишняя, не числюсь. И только после того, как я категорически заявила, что я еду вместе с мужем — меня оставили. Двери вагонов снаружи заперли, ни войти, ни выйти было нельзя. Толпу провожавших заставили разойтись. Надо бы-

 

ло как-то устраиваться в новом жилище. Благодаря заботам сестры у меня оказался матрац, постельное белье. Разложив постель, мы лежали или сидели на ней. Внизу, под нами были жильцы нижнего этажа. Из сундуков, чемоданов и простынь была сооружена уборная. Стояла ужасная жара, вагон был загружен людьми и вещами. Воздуха не было, а в уборной беспрерывно кто-то был. В вагоне судьба соединила людей с самыми разнообразными привычками и манерами и надо было ко всему приспосабливаться.

Происшедшее всех оглушило и первую ночь многие пролежали. с открытыми глазами. Не спала и я с О. И. Мы с ней были мало знакомы — сблизило сразу общее горе. Хотя тогда мы еще верили, что по приезде «в другой район» нас соединят с мужьями, но случившееся было сильнее нас и сон не приходил. На следующий день — это была суббота — с самого утра стали приходить родные и знакомые с утренними завтраками. Я сидела на своей постели у окна. Из толпы вышел молодой крестьянин и, получив разрешение, подошел к нашему вагону, протянув мне в оконце булку. Нервы были напряжены и, принимая булку от незнакомого человека, я заплакала. Это были последние минуты перед отъездом, часов около трех пополудни.

Многолюдная толпа провожавших была отделена от вагонов густым строем военных. Раздался сигнал, поезд медленно начал двигаться и в вагоне и а толпе остающихся раздался плач, последние слова, люди осеняли себя крестным знамением, отдавая свою судьбу Тому, кто скрылся от нас на много дней. Ночевали в Волковыске. В воскресенье проехали Слоним, Барановичи, Столбцы. 19 июня в Минске во время остановки, неподалеку от товарной станции, по два человека, под конвоем вышли за кипятком. Раздалась стрельба, какие-то взрывы. Нас вернули без воды и поезд пошел с неимоверной скоростью. Мы думали, что это маневры, т. к. не знали, что война началась, и что наш эшелон бомбардировали немцы. Нас обгоняли многочисленные поезда с мелькавшими в оконцах человеческими лицами. 24 июня мы были в Смоленской области, ночевали в Вязьме. 25-го в Калуге была остановка, получили второй кипяток. Из встретившегося военного эшелона узнала о войне, бомбардировке Бреста. Кто-то из мобилизованных бросил нам в вагон газету. В час ночи была первая горячая пища и хлеб. 26 июня ночевали в Калуге. Второй горячий обед. Я была в числе выходящих по два из вагона за водой и хлебом. На наши вопросы, где мужья

 

— нам отвечали, что из Вязьмы мужчины уехали вперед к месту назначения, чтобы приготовить жилище. Появились поезда с беженцами, видевшими ужасы войны. А что же там дома с оставшимися?!

Эшелонов с беженцами встречалось все больше. Раненые, перепуганные люди, плач детей, мысль о судьбе близких, оставшихся там, неизвестная собственная судьба и тех, что уехали вперед, тревога за них, — не давала ни минуты покоя. Ехали с необычной скоростью для товарных поездов, нас неимоверно толкало, подбрасывало и особенно чувствительно было ночью, в лежачем положении, когда вагоны с лязгом ударялись буферами, налетая друг на друга. Казалось, что поезд вот-вот сойдет с рельс.

В Туле встретили жителей из Волковыска, известие о боях в Бресте, Ломже, Минске. Ехали без воды и еды; в вагоне больные. К вечеру 28-го дали воду. 29 июня — Ряжск, Рязанской области. В 2 ч. ночи ходили на станцию с ведрами за обедом. Купили молока. В Пензенской области на станции простояли целый день. Ночь ехали, днем стояли. В Пензе никакого обеда не получили — поехали дальше. В нашем вагоне были брат с сестрой — оба подростка лет 15-16-ти, у них ничего не было, и вагон их подкармливал.

1-го июля были в Куйбышевской области на ст. Образцовое. В ларьке-вагоне покупали продукты. Из Сызрани тронулись вдоль Волги. На рассвете переезжали реку. В Самаре наш вагон купил подсолнечных лепешек и по 1^ кг. хлеба на человека. Во время остановки к поезду никого не пускали и жел. дорожные служащие на вопросы, на какой мы станции — не отвечали. Два раза мне удалось написать открытку домой, и добрый смазчик спрятал открытку в шапку. Но открыткам этим не суждено было дойти по назначению.

5-го июля приехали в Омск, а накануне видели эшелон с знакомыми людьми из наших краев. Еще вчера были на краю Европы. Ехали с головокружительной быстротой. Мне порой казалось, что наш поезд слетит с рельс и упадет в реку (в каком-то месте мы ехали гористым высоким берегом, а внизу вилась река). В 9 ч. вечера пошли за 2 км. за обедом. Вернулись в 1.40 ночи. Все спали уже не надо было их будить есть остывшую бурду. Через несколько минут поезд тронется и от толчков расплещется всё, что есть. В течение 4-х часов получки обеда удалось перекинуться не-

 

сколькими словами с весовщиком на станции. Сказал, что едем далеко на Восток.

7 июля утром приехали в Новосибирск. Простояли целый день и узнали, что дальше поедем пароходом. В 11 ч. вечера выгрузились из вагонов на пристань, погрузка продолжалась до 4-х ч. утра. Встречали восход солнца. Конвоя не было. Обедали на пристани. Все вздохнули свежим воздухом, вымылись, постирались, побывали у парикмахера. Погрузились в трюм большого парохода. 8-го тронулись, взяв на буксир большую крытую баржу, переполненную людьми. У многих началась морская болезнь. Свернули по притоку к югу, забрали пассажиров: гуралей, румын, евреев и вернулись на Обь. За деньги удалось получить ванну, прошла усталость, опухоль ноги уменьшилась. В трюме было переполнено, душно. Нестерпимая головная боль и рвота. За деньги мне удалось поспать на палубе всю ночь до половины 4-го, стало лучше. Утром вымылась, постиралась, высушилась и пошла за обедом и хлебом для нашего бывшего вагона (я была старшиной вагона). Прошли слухи, что первоначальное место назначения изменено, получено новое распоряжение, и поедем еще дальше. Никто ничего не знает и никто не скажет. Тревога за судьбу матери смешивалась с радостью, что по прибытии на какое-то место назначения, мы соединимся с мужьями. Мы терпеливо сносили все невзгоды путешествия. Кто-то из прислуги парохода сказал, что мы в 670 км от Новосибирска. Вторую ночь за деньги ехала на палубе 1 кл., сидя, затем до 7 ч. утра дремала в трюме. Ноги, руки и лица у всех невероятно распухли. На палубе разговорилась с бригадным машинного отделения — сибиряком. На вопрос: куда мы едем, ответил: «жаль тебя, заест мошка... через 10 лет выйдешь за остяка...» Но голова, как оглушенная обухом, не работает и предсказание не понятно.

Утро — стоим — маршрут неизвестен. Вдруг объявлена разгрузка людей частично с парохода, частично с баржи, около шести вагонов, плюс семейства, давшие подписку добровольного выезда (ремесленники): слесаря, кузнецы, часовых дел мастера и две еврейских семьи. Наше путешествие продолжается еще день-два. Там по прибытии на место узнаем о мужьях и соединимся с ними. Пристань, где стоим, называется Парабель. Городок около 500 домов. Среди пассажиров баржи есть проститутки и уголовные преступники из Риги. Во время постоев они стали ночью пробираться на пароход, начались кражи, хулиганство. Чемоданы мо-

 

ментально перекрашивались и отыскать их было нельзя. Установили дежурства, особенно ночью. Узнали о месте назначения: от пристани пойдем уже по притоку, по реке Парабель катером и там будем распределены по сельским советам. Там можно будет хлопотать о соединении с мужьями. Сведения о Нарымском крае: август лучше июля, сентябрь холодный, зима шесть месяцев, мороз 40°.

13 июля, 5 ч. утра. Опять мое дежурство. Ночью были кражи, спать негде, отправки нет, теснота, вши, воду надо брать из реки: к колодцу не пускают. День без кипятка и горячей пищи. Люди расположились на барже и в катере на 2-х этажах. Сверху сыплется песок, вши, проливают ночные горшки, падают дети, льет дождь. Кругом густая вязкая грязь, глина, ноги скользят. На сходнях нельзя удержаться.

14 июля. Сегодня день рождения Ники... Где же ты?! Ночь прошла в дежурстве по 3 часа, опять была кража. Пришел пароход. Ходили за кипятком. У меня ангина, лечь негде. Собрала после ночи вшей. Тоска, хочется уйти от гомона, грязи, ругани, крика детей, хочется лечь, протянуть ноющее тело. Ужас перед наступающей ночью, которая опять прошла в дежурстве по три часа. С прибывшим пароходом отправили наихудших по здоровью латышей, «о еще не всех; готовили в котелках, горшках на берегу горячую еду, кто что мог. Удалось купить килограмм мяса у местных колхозников из Барнаула. Их сюда привезли 10 лет тому назад. Купили молока. Обещали уже отправку. Записывают желающих остаться в колхозе. В 7 ч. вечера тронулись. Баржу тянул катер. Те же чайки, такие же жаворонки и вороны. Вода в Оби мутная, с глиной, в Парабели с виду совсем черная. Пароходом ехали 16-18 км. в час, баржей едем 5-6 в час. Где-то на пристани брали дрова. Бросили все вещи и все спали где и как кто мог, если это можно назвать сном. Все дети больны, плач и крик не смолкает. У меня видимо грипп, достала газету. Идут ожесточенные бои. Что с мамой? На барже переписывают семьи. Днем часа два стояли в лесу, набирали топлива. Кругом березовый лес, уже не мошки, а комары. Я первый раз за время дороги сошла по трапу из одной доски на берег в лес. Кругом цветы, аромат шиповника. Вдохнула душистый воздух, почувствовала под ногами землю; кругом чудесный мир природы, прекрасный, забыла о конвое... Ника, где же ты?! Перепись дошла и до нас. Переписали опять, уже который раз за время пути. Кругом разговоры, разные слухи... от них душно, хочется уйти от этого крика, а уйти некуда.

 

На барже тесно и только на палубе воздух чистый. Бесконечная очередь в уборную. Вечером помогала рулевой вертеть колесо руля. Она уже 8 лет ездит — украинка. Год тому назад в Новосибирске разминулась со своей дочкой, и не могут найти друг друга.

17 июля. Вышли на палубу баржи. Пасмурно, но тепло, днем было солнце. Завтракали в 12 ч. дня. Около 4-х часов пожевали хлеба и стали складывать вещи — осталось часа два езды до места неизвестной новой пристани. В Парабели осталось 11 вагонов. Приехали в колхоз Тарск. Тяжелые вещи (у людей были тяжелые сундуки) привозили с берега на арбах, что можно люди таскали сами. Всех перевести не успели и несколько семейств, в том числе и я — остались на ночь на берегу реки. Зажгли костер, пекли картофель. От комаров прятались в клубах дыма. Бродившие лошади тоже приходили к нашему дыму, спасаясь от укусов комаров. Перевезенных людей поместили в здании школы с тем, что отсюда будут распределены по колхозам. Так выглядел «переезд в другой район и работа по специальности»... Записывали, набирали, отбирали, прибавляли, убавляли, а время шло. Томила неразбериха, усталость и сознание беспомощности и бессилия. Было горько, обидно. Пять раз меняли названия поселков, куда назначать. Часть вещей была в школе, остальное у реки.

19. VII. Утром объявили, что нас отправят за 40 км. Вещи на возах, сами пешком. Ни реки, ни почты там нет — это последний поселок, дальше в глубь — тайга. Туда уже отправили латышей. Я не хотела попасть туда — это еще больше и надолго затеряться. Там не будет возможности писать, действовать. И я, подавив свое чувство, попросила оставить меня здесь, где есть недалеко пристань, ходят пароходы. Ответили неопределенно — подождать до вечера. Делать нечего. Мы спали с О. И. по очереди, карауля веши. Обещали оставить нас здесь, в Тарске. И, наконец, около 9 ч. вечера в класс вошел, как потом оказалось, представитель колхоза, человек весь в веснушках, с птичьим лицом — Петр Ильич Кушнерюк. Он остановил свой взгляд на нас, внимательно оценивая наши пожитки (у обеих было по велосипеду), потом быстро посмотрев на нас, сказал военному: я беру эту — и указал на меня... а брат возьмет ту. Судьба наша была решена. Мы ждали. Через 2 часа наши пожитки были перетащены под новую крышу.

Это была суббота. Братья жили в домах совхоза, и мы радовались с О. И., что будем вместе. Прошел ровно месяц с

 

начала нашего пути. Мы вымылись с наслаждением в бане, был устроен общий ужин с хозяевами. Была водка и хмельная брага. После месячного конвоя, унижений, всего пережитого мы особенно почувствовали ласковую и сердечную атмосферу и гостеприимность хозяев, их русское радушие. В нас поднялся дух, мы почувствовали себя людьми. Следующий день — воскресенье из-за собрания вышел выходным. В понедельник хозяйка пошла косить. Председатель по своим делам, а нам новоприбывшим надо записываться в колхоз и идти на работу, можно жить свободной, за свой счет, если есть на что, но хлеба купить у единоличников почти нельзя.

Подали заявление о соединении с мужьями и отцами. Написали коллективное письмо и кроме того я отдельно. Хозяева уходят на работу. Я остаюсь дома хозяйничать: помогаю как могу и умею. Занялась своей стиркой. Июль, а вечера и ночи очень холодные. Днем неожиданно дует «северный» ветер. Закаты солнца необыкновенно красивы. К вечеру был сооружен мой топчан, т. к. я спала на полу в сенях. Меня приглашали в избу, но я предпочла спать в сенях одна, да и в избе, несмотря на чистоту, была масса прусаков (рыжие тараканы), ноги у детей были в ранах. Моя простуда (еще с Новосибирска) не проходила и спать в сенях было свежо, но я упорствовала.

24.VII. Устроила свою спальню в углу сеней, отделив ситцевой ширмой. Парила кипятком в избе тараканов, но много их еще осталось. Под вечер пошла поучиться «тяпать» картофель (окучивать), тяпала 3 часа и уже все болит. Завтра пойдем с хозяйкой с утра. Здесь нет людей без работы.

Первый раз за все время видела во сне Николеньку. Весь день был какой-то радостный — сон был настолько ясный, точно наяву видела Нику. Из соседнего поселка несколько человек удрало, устроили ночную перепись.

25. VII. Сегодня я «тяпала» картофель с хозяйкой 7 часов. Почва — сухая глина. Писать больше не могу. Двое детей заблудились в тайге. Искали всю ночь. Нашли утром. Ядовитая мошка впивается в тело (за уши, в уголки глаз, губ, носа) разъедает, тело пухнет и невероятно чешется. У меня все ноги в крови. Спасает сетка на голове и лице, смоченная скипидаром. Теперь нет в колхозе выходных дней, работают все в воскресенье. Подарила хозяйке чулки, подвязки и бусы (бисеры) и крестик.

28.VII. Хозяйка пошла в сельсовет за 20 км. получать посылку. Я хозяйничаю дома. Отвела детей (две девочки) в

 

ясли, накормила хозяина и иду в огород «тяпать» лук. Новое слово «шкурять» — ходить; пустить сало в суп — воду «утеплить». Мой кашель превращается в коклюш. Послушаю советов — пойду в субботу лечить простуду в бане... Захолустная газета доходит с опозданием два раза в неделю. Какая глушь! Сегодня просмотрела газеты за 5 дней. Пробовала удить рыбу, но в конце концов пришла с купленной, так делают многие охотники. Почти всегда во время еды я думаю: что ест и ест ли Ника? Бедный ты мой! Завтра иду в тайгу за ягодами. Надо переправиться через реку лодкой, оттуда км. 7 необычной дорогой: овраги, кручи, навалены горы леса, крутые подъемы. Я ходила в сапогах. Вернулась почти без памяти от усталости. Ходила компания в 23 человека. Что-то укусило — распухла рука и все лицо. Кожа со спины вся сошла (окучивание картофеля).

1.VIII. Комендант поселка и милиционер призваны, а в поселке безвластье.

2.VIII. Все на работе. Я работаю дома; всяких заданий больше, чем времени. Чувствую себя очень усталой. Духота — будет гроза. Две недели жизни здесь, а мне кажется, что я здесь год. Убирала дома, работала на огороде, мыла детей, кормила свиней (колхозники имеют право иметь свою корову, кусочек огорода, держать свиней), била масло, носила воду из колодца, единственного на весь поселок. Чтоб достать воду — надо иметь не малую физическую силу, и мы с О. И. делали это сообща, т. к. в одиночку не хватало сил. Мы попали в водоворот спешки. Все работают, все заняты, утомлены. В колхозе каждый старается выработать большую норму: от этого зависит его заработок; работают все мужчины и женщины и дети. Жители нашего поселка обосновались здесь 10 лет тому назад. Были как мы сняты с насиженных мест и сброшены с барж по реке. А наш «соседний район» оказался за 700 км. Хозяева, пережив свою трагедию 10 лет тому назад, понимали нас, и относились к нам очень сочувственно. Наш поселок составляли так наз. «спецпереселенцы» и никто из мужчин призван не был (раскулаченные кулаки). Десять лет тому назад они были выброшены на берегу реки и предоставлены себе. Кто выжил — срубил избу. Так и появился поселок. Теперь нас добавили в качестве дешевой рабочей силы, только поселили в уже существующие квартиры. Работающий в колхозе получает 400 гр. хлеба, а так как данную норму непривыкшему выполнить невозможно, то заработок получается грошевый. Большинство из нас сразу бы-

 

ли вынуждены пойти на работу, т. к. если кто и имел немного привезенных денег, все равно купить было негде, а есть что-то надо. Я пока-что помогала своим «хозяевам» в их частном хозяйстве: у них была корова, свиньи, кусочек огорода. Делала, что умела и как умела. Корову доить не научилась. Рассчитывала, что скоро все выяснится и, несмотря на войну, я с Николаем в Тарске жить не будем.

Начавшаяся война брала на свои плечи всю необычность обстановки, и я переживала второй, даже третий раз военную неразбериху. И, может быть, поэтому очутившись в этой необычной обстановке я не падала духом, стараясь преодолеть все трудности и невзгоды, волнуясь больше за судьбу матери и мужа. Любовь, молитва и большой еще запас энергии давали мне нравственную силу (физических сил было немного — я не привыкла к физическому труду). Я удивлялась выносливости местных женщин: в тайге они собирали массу ягод, тогда как мы самую малость. Туда и обратно мы едва успевали бегом идти за ними, боясь отстать, чтобы не сбиться с дороги в непроходимой тайге. Мы возвращались почти без памяти от усталости. Оставаясь дома хозяйничать, я к вечеру едва двигалась, а день начинался с восходом солнца и кончался после заката. После 2-х недель жизни в поселке мне казалось, что я здесь прожила год. Но работа кипела, все спешили и отдыха не было. А я, не имея своего хлеба — ела хлеб хозяев, объедая их — и потому, не желая оставаться в долгу, работала как умела изо всех сил (убирала избу, мыла детей кормила свиней, надо было собирать зеленый корм), носила воду, била масло в деревянной маслобойке и научилась печь хлеб, собирала в тайге ягоды на зиму для хозяев.

3.VIII. Хоронили 18-тилетнего мальчика-колхозника: воспаление легких, лихорадка, свирепствующая здесь, и надорвался на непосильной работе. Из больницы выписали и больной умер дома... Моя простуда всё тянется: кашель, насморк, но, наконец, сегодня вернулось обоняние, почувствовала вкус пищи и различаю все запахи. После собирания ягод хожу вся распухшая. В местном ларьке купила для Николая меховую шапку и меховые рукавицы и есть у меня большой запас разных папирос для него, которые покупала еще в пути.

6. VIII. Уже несколько дней окучивала картофель, отдыхая простудилась и к вечеру поднялась температура (40°). Никого дома, лекарств нет. Кортофель надо кончать. Попала под дождь. Вечером пошла в баню «лечиться». Сплю уже в холодном и сыром коридоре. Нарым... и вспомнила я, как в

 

начале июня 41 года дома был разговор о летнем отдыхе. Я сказала, что хотела бы очутиться в Крыму. Николай посмеялся и сказал: «Крым? А не угодно ли в Нарым?..» Получилось как в сказке, сказки бывают разные. Прошло еще дня два с температурой. Хозяйка привела свою старушку мать, чтобы заговорить «жабу» (ангина). Я на ночь сделала себе компресс и бабка застала меня с компрессом на шее. Поставила меня посреди избы, взяла с печки из загнетка деревянную солонку с солью и стала ходить вокруг меня, сначала читая молитвы, потом стала тыкать солонкой вокруг шеи, приговаривая: на девять, на восемь, на семь, на шесть, на четыре, на три, на один... и так три раза. Я едва выдержала, чтобы не рассмеяться, тем более, что старушка вначале молилась. Ангине моей было уже несколько дней, достала и приняла аспирин, согрелась в бане, ну и на 9, на 8, на 7... Через два дня мне стало лучше. Продолжаю работать, настроение поправилось... Прошли слухи, что заключено соглашение (Сикорский), что нас могут в ближайший солнечный день забрать отсюда катером. Я теперь, окучивая картофель, с бьющимся сердцем смотрела на всякий катер, проходивший мимо нашего поселка. Здесь, в глуши, в тайге — вид парохода или катера вызывает чувство радости: пароход — это связь с миром, с людьми — это возможность неожиданной встречи с Николаем.

13. VIII. Была гостья — сестра нашего Петра Ильича с семьей, приехала из Средней Азии. Было много разных новостей. Газеты приходят с большим опозданием. Ужасно глухо. Сегодня я вместе с хозяйкой пошла в колхоз вязать зеленые веники — корм на зиму для скота. В тайге в этом месте всякая почва — я часто проваливаюсь, вязала свои веники неумело и связала гораздо меньше, чем полагается. Звук катера волновал меня. Все хотелось бросить веники и бежать к берегу...

16.VIH. Шила на машине что-то для хозяйки. По газетным сведениям — оставлен Смоленск.

17. VIII. Уже месяц жизни в Тарске и через три дня — 2 месяца, как из дому. Когда в Сараево погиб наследник трона, во Владимире был просто летний день. Никто не знал, что Бог скрывается на много-много дней. Слухи о бомбардировке Москвы.

22. VIII. Почты не было две недели газет нет. Оставлен  Смоленск.

 

 

23.VIII. Приехал начальник Угрозыска (почему уголовного розыска?). Собрание. Нам вручил удостоверения с печатями о том, что мы ссыльные, в течение 20 лет не можем оставить Парабельского района. Я приняла это за шутку и сострила: «Как для начала — это не много»... Мне ответили — вы совершенно правильно смотрите на вещи: сегодня один документ, а завтра — другой. Когда я шла с собрания в голове прояснилось, и я опять вспомнила рифму «Крым — Нарым» и слова Ники — «а не угодно ли в Нарым?». Итак исполнилось. На большом печатном листе значилось: ссыльная ... сроком на 20 лет. «За что? А где же Ника? Что с ним? Сразу же, придя домой, от руки написала новое заявление о соединении с мужем, в виду того, что я добровольно за ним последовала. И эту ночь многие из нас провели не смыкая глаз. Утром было составлено коллективное заявление о соединении с мужьями всех женщин поселка. Было только 2-3 замужества вместе. Заявление принял тот же «уголовный» начальник, был не только вежлив, но даже любезен, обнадежил, успокоил, принимая наши заявления. В нашем поселке была пожилая женщина из наших мест, жена адвоката. Она доставала от своих знакомых, заброшенных теперь в другие поселки, адреса, где можно было искать наших мужей, мы, не щадя денег (часто последних) стали посылать письма коллективные и отдельные в разные места и концы, не зная того, что все наши заявления акуратно складывались в личные папки каждой из нас. Мы обязаны были являться для регистрации и тем же начальником были «изъяты» 8-9 велосипедов в нашем поселке; желавших записаться в колхоз не приняли. Желавшим переселиться в другой поселок, без ведома милиции, не разрешили.

27. VIII. Уже очень холодно. Обменяла купленные для Ники полуботинки на... подседельник из грубого фильца, чтобы потом переделать на валенки. Температура ниже нуля. В моем коридоре холодно, оконце без стекла, у меня хрипка.

29.VIII. Мороз заморозил всю зелень, не успевший отцвести картофель. В этом году разлив реки не позволил засеять, расположенные на берегу реки огороды поселка.

30. VIII. Ходили в тайгу за брусникой. В тайгу надо всегда переезжать на «душегубке» (малая, остроносая лодочка) поперек реки. Река глубокая, вода жуткая (7-8 метров), перевозят случайные 8-11 летние рыболовы. Вернувшись из тайги, пошли на регистрацию. Это была суббота. Люди мылись в бане. Мы с О. И. всегда ходили последними, не будучи

 

в состоянии мыться в такой высокой температуре. Мы предварительно проветрили и оставили дверь открытой, но подливая, конечно, воды в печь, чтобы «поддать пару». Когда возвращались слышно было треньканье на балалайке и подобие песен-частушек. Все были слишком усталые и даже молодежь хотела отдыхать, так как ни выходных, ни воскресений не было — война, и тыл это тоже фронт. Николенька, где же ты? Откликнись!

31. VIII. Воскресенье. Все на работе. Я работаю дома что надо, шелушила кедровые орехи. С ужасом думала о предстоящей зиме. Где я буду? Купить борной кислоты, чтобы вывести тараканов нельзя, своей у меня было мало, и я предпочитала не думать о дальнейшей перспективе...

1.IX. Принесла из тайги с трудом собранные полтора ведра брусники (несла в кузове на спине и в руках), устала смертельно. Брусника на зиму заливается водой в бочке. Опять простуда, почты не было, а шла домой с сумасшедшей надеждой застать хотя бы открытку со знакомым почерком... Записи короткие: нету керосина, негде писать, запас свечей у меня кончился, в ларьке больше нет, нет и бумаги.

2.IX. Обычный день. Убирала лен, оставленный на огороде. Спецы бегут. Почему я не ясновидящая? Ничего не знаю, не чувствую, не предвижу. Порой, под влиянием постоянной физической усталости одолевает состояние нравственной омертвелости. Минутами ясно представляется весь ужас действительности, которого не способны заглушить даже стахановские темпы. Спешка, усталость — некогда и негде мыться, сопливые дети. Не хочу думать о зиме. Еще много времени. Кончаю — свеча заметно уменьшается. Хозяева спят.

3.IX. Известие о мире, увы, отвергнуто врагом. День бесконечно долог. Хочется видеть людей, а не двуногих. И несмотря на душевное состояние надо нормально изо дня в день приступать и добровольно выполнять, принятые на себя обязанности. Надо идти в тайгу за брусникой — ее все меньше. Ник, где ты?

4.IX. Поздняя ночь. После тайги. Говорят массовый призыв в нашем сельском совете, — газеты будут завтра и молодой картофель.

5.IX. Чуть не утонули, переезжая «обласком» (душегубкой). Ветер, холодный дождь, опять простуда. Нарымскую простуду лечу по-нарымски — в курной бане — начинаю выдерживать температуру. Все стены в саже, но я начинаю —

 

акли... акли... аклиматизироваться... в смысле чистоты, акуратности и т. д. «Заедят тебя мошки, выйдешь за остяка!» Начинает быть понятным смысл этих слов...

7.IX. Роды в Нарыме: роженица, чувствуя приближение родов, начинает носить воду из реки под гору, топит баню, моется, затем рожает... Всё около трех часов. Пьет водку и ест за четверых... Написала прокурору о возвращении велосипедов. Известия о бомбардировке Томска — 500 км. на юг от нас. Много беженцев.

8.IX. После обычного тяжелого дня вдруг вечером запретили готовить на воздухе (жечь костры). На радостях купила 1 кг. мяса. Люди продают последние запасы. Настроение приподнятое, несмотря на то, что хожу распухшая от мошки (лицо, руки, ноги). Какое-то предчувствие. Хожу ставить банки больной из Беловежи (калека). Говорят, кругом много раненых и эвакуированных. Газет нет. Все только говорят.

10.IX. Поселок в темноте. Свеча догорает. Опять регистрировались. Неподалеку ловят какую-то банду — говорят удравшие латыши-уголовники. Едва пишу от усталости, мучит кашель. Через месяц зима.

11.IX. Ночь без сна — все болит. Просмотрела газеты за 3-6 сентября — пустые. Убираем картофель из огорода. Пришел кум хозяйки и говорит: «Тебе вот хорошо с прислугой — придешь с работы — все поправлено». — «Ну, да как понять», был ответ. Речь была, конечно, обо мне. Слух, что за 300 км. от нас вверх по реке одновременно с нами было привезено много мужчин. Нет ответа ни на одно из многочисленных розысков, заявлений. Так может пройти 10-20 лет!?

14.IX. Еда постная. Жиров нет. Купила 4 кг. меду. Одеваю все шерстяное и холодно. Хозяйка недовольна, что собрала только одно ведро брусники. Бессильная досада, горечь, плакала.

15.IX. Услышали об объявлении полякам амнистии.

16.IX. Приехало начальство в час ночи. Поляки, белорусы и украинцы свободны! Завтра собрание — все уезжаем. Латышам амнистии нет. Спать не могу.

17.IX. 12 часов ночи, после собрания. Мы амнистированы, надо выбрать место жительства (только в Новосибирской области). О местонахождении мужа — обращаться к польскому послу.

18.IX. Меня и других в списке амнистированных не оказалось, но я почему-то спокойна. За ночь пока решила остаться на месте. В конторе колхоза обещана работа (умственная).

 

19.IX. Велосипеды возвращены. Вторую ночь не сплю, еле на ногах. Надо выбрать подданство: польское, советское или бесподданная. Не с кем посоветоваться. Ники! Как легче мне найти тебя?! Где ты?! «И некому руку подать в минуту душевной тревоги!»

20.IX. Были в тайге, но в первый раз не могли собирать ягод. Тайга залита золотом и солнцем, тысячи оттенков и можно было бы радоваться этой красоте в других условиях. Почему я не получила амнистии? По паспорту я русская по мужу, а Ник за 2-3 дня до отъезда получил паспорт бесподданного. Что выбрать? Где остаться жить? Идет война, уходит время, уходит жизнь... А я тут бессильна, кормлю чужих свиней.

22.IX. Амнистию получу, когда придут документы из Москвы. Пока могу выехать в Парабелъ и получить работу. Говорила с кем-то из района из НКВД. Кроме того, приняла место бухгалтера в Парабели (за 180 км) в конторе «Загот-живсырье», говорила с директором конторы, бывшим здесь в командировке. Дал мне записку, сам поехал дальше. Я дождусь катера и поеду на работу, квартира полагается. Еду с О. И. Директор советовал не ждать катера — ехать лодкой с грузом, в 3-5 дней доедем. Согласились.

24.IX. Собираюсь из Тарска в Парабель, там буду работать в конторе (в бухгалтерии), там почта, все же это не такая безумная глушь, там, м. б. больше встречу людей, с которыми можно посоветоваться, что предпринять, как искать, где искать мужей. Что означает выбор подданства? (на собрании, при объявлении амнистии было сказано, что мы можем выбрать подданство: польское, советское или бесподданство). Что это значит? Я теряюсь, не ем, не сплю, и хоть во сне Ника мне ясно сказал, что надо оставаться в Тарске — отсюда надо скорее трогаться. Подходит зима суровая, неизведанная, навигация прекратится на несколько месяцев. Надо скорее выбираться. Река уже обмелела, катера перестают ходить — остались весла. Мне обещана весельная лодка с грузом (сырьем того предприятия, где буду работать: заготовживсырье). Получила записку от директора к главному бухгалтеру о том, что принята в качестве бухгалтера в его контору; до его возвращения просит поместить меня в его квартире (а квартира мне полагается). Директор дал мне эту записку в Тарске, а сам поехал дальше по области. По возвращении из командировки все устроится. Произвел весьма положительное впечатление. Я воспрянула духом! Будет сдвиг, шаг вперед к цели,

 

к тебе, Ника! Опять и опять возвращаюсь мыслью к подданству. Бесподданство Николая меня беспокоит, за несколько дней до ареста у Ники отобрали паспорт с 11 параграфом (и у меня был такой же; в НКВД, когда Ника пытался получить хоть для меня без параграфа — сказали: «муж и жена — одна сатана, вы параграф получили правильно», и выдали паспорт бесподданного)... почему не все получили амнистию?! Чем больше думала об этом, тем больше радовала мысль, что хорошо делаю, покидая Тарск. Там можно будет действовать, и я лихорадочно собираюсь. Денег у меня всего 12 руб. 50 к., но я уже не ссыльная и скоро смогу передвигаться — начнется «новая эра» жизни: м. б. мы с Никой еще начнем где-нибудь здесь жить и работать? Со мной едет О. И.. Вот я буду иметь свою квартиру (комната с кухней, какой комфорт!) А когда и она получит работу, возьмем к себе калеку с малым мальчиком из Беловежи. Она бедная плачет оттого, что мы уезжаем. Мы чем могли помогали ей.

25.IX.41 г. Сплю все еще в коридоре и, несмотря на холод, сырость и сквозняк — не простужаюсь, — значит победила Нарым в 3 месяца! Сегодня видела во сне покойную сестру и Нику. Из соседней комнаты слышала как пели панихиду и кто-то сказал — война! Когда все это кончится?! Сегодня первый снег, потом дождь, холод. Ехать будем с с остановками 3-5 дней. Надела все самое теплое — буду разогреваться веслами. Оставила велосипед у хозяина (где живу), оценив его в 700 руб. и одолжив у него 60 руб. Наличными буду иметь 5-6 пудов хлебной муки. Лодка не приехала. Надо ночевать, а я, несмотря на ужасную погоду, предпочла бы быть уже в дороге.

26.IX. Лодка опять не пришла — опять ночевка уже на хозяйской постели... Ели меня тараканы. От сквозняка распухло лицо и голова.

27.IX. Суббота. Пишу, сидя уже в лодке — 19-тонная, крытая. Везем бруснику, свиные кожи, соленые утки, валенки и проч. Заготовка сырья. Наш Макарушка-бригадир привез нас к пристани. В последний момент нашлись еще желающие выбраться до холодов из Тарска (из наших людей). Едем уже часа два. Солнце, снега ни следа, золото берез, виды берегов тайги просятся на полотно. Николенька! Где ты? Будь мы вместе, ты мог бы запечатлеть эту красоту... Скорее, скорее вперед! Горе выехавшим в субботу. Что день грядущий нам готовит... Нас в лодке 3 человека команды и 10 пассажиров. Сегодня Вознесение. Река Парабель у истока начи-

 

нается 2-мя реками: Чузиком и Пенгой, и при слиянии уже называется Парабелью, что по-остяцки означает две реки.

28.IX. Ночью был дождь. Промокли, полулежа кто как мог. Была остановка, варили завтрак. Мы с О. И. поспорили о сибиряках по Гребенщикову и в действительности. Наш «корабль» около 20 метров длины. Наш путь 250 км., а если бы трактом, то 70 км. Перед вечером раздалась команда: «до витру» и 10 пассажиров поспешили спрятаться в камышах и только макушки голов торчали то тут, то там. Вечером сидели у костра. Я запаслась бутылкой водки и гребцы повеселели.

29.IX. Моросит дождь, пишу на берегу; уже отправляемся, оставляя на берегу массу черной смородины и кедровых орехов. Во время пути нельзя оторвать глаз от красоты тайги, одетой во все оттенки золота и пурпура. Заметки свои я пишу в записной книжке-блокноте... и, начав его в вагоне, в пути я задумала — хватит ли мне блокнота до встречи с Никой. И вот осталось несколько страничек!!

30.IX. Ночевать в лодке было невозможно. Я бодрствовала на борту, костер поддерживала; после завтрака тронулись, около часа сидели на мели.

1.Х. К вечеру заморосило. В лодке тесно и... смрадно. В каком-то поселке пытались купить хлеба. Увы — купили только картофель. Весь день дождь.

2.Х. Еще ночь промучилась. Путь к концу. Что-то с нами будет? Осталось 5 км. Опять сели на мель. Пришлось обходить это место пешком. Тягучая, свойственная Нарыму, глина. Я в валенках и калошах Ники. А чайки тут серые. 7 часов вечера. Часть наших вещей на базе, с остальными мы пришли на квартиру бухгалтера, которую уже успел занять сырьев-щик с женой и двумя племянницами-ученицами. Мы заняли комнату и сидим на связанном багаже. Приготовили постель на полу.

3-5.Х. Кое-как устраиваемся, продала материю на платье. Была где надо — документов моих (амнистии) еще нет. Хлеба получаем по 500 грамм. Обе ноги в нарывах от мошки. Чем лечить?

6-7.Х. Два дня моей службы. Питаемся в столовой, частью дома. Вопрос квартиры не выяснен. Продаю, что можно, и на это живем. Невероятная, непролазная грязь на улицах, и все ходят огородами, разгородив их.

8.Х. Главный бухгалтер Михаил Михайлович, убедившись, что я о работе имею понятие — запил, а мне поручил: работать, работать и еще раз работать. Надо было закончить

 

запоздавший отчет (баланс). Работала по вечерам, брала на дом из-за грязи и холода в канцелярии. Нетоплено.

12.Х. Оставлены Орел, Вязьма и Брянск. Сырьевщик уходит в армию. Главный бухгалтер под предлогом, посмотреть как я устроилась в своей квартире, — пришел вечером и принес литр водки... Делать было нечего, пришлось нам с О. И. принимать гостя и угощать. Пришел в восторг от «польского сала» (еще у нее были остатки). Мы провели кошмарную ночь. Оба, и сырьевщик и бухгалтер, быстро «наклюкались» и гл. бухгалтер объявил, что он не намерен идти к себе домой... Мне удалось уложить пьяного медведя в кухне вместе с сырьевщиком. А мы «продежурили» в страхе остаток ночи. Разговоры за столом были приблизительно такие: «Мих. Михайлович! Вам пора домой, вас ждет жена и уже поздно!» «Голубушка! Сегодня ты моя жена и никуда я не пойду! Я завтра буду спать, а ты смотри иди работай — не пожалеешь — все у тебя будет». Утром я ушла на работу, несмотря на воскресенье, а гости... опохмелялись. Посещения стали повторяться, я мы стали подыскивать частную квартиру. Я взяла аванс, продала шерстяной платок, сделала необходимые покупки. В конторе работала день и ночь, чтобы успеть закончить отчет. Гл. бухгалтер днем ходит как туча, угрожая, и молчаливо куда-то уходит, а вся работа была так невероятно запутана, что три дня неимоверных усилий, с сиденьем до часа ночи измотали меня. Наконец удалось найти в соседнем поселке (1 км.) Костарево избу в хорошем, добром пятистенном доме. Изба из круглых бревен. Хозяева нарымчане, старуха и сын. После работы, достав с большим трудом лошадь, мы переехали с О. И. в новое жилище. За эти три месяца разгрузки и погрузки нашего «скарба» — пожитки эти опротивели мне до крайности. О. И. физически слабее меня, с хромой ногой, мало могла помочь, и я была главным носильщиком. Сегодня у меня опять был подъем: удираю от пьяницы, там разложимся и отдохнем, т. к. все это время спали на полу кое-как, не развязывая как следует пожитки. Две недели мучений, визитов, увещаний пьяного или навеселе «начальника». Не весело началась новая эра! Амнистию все еще не получила. Но последнюю неделю мысль была занята одним — удрать скорее отсюда! Директор все еще не возвращается из командировки. Велики пространства Новосибирской области. Много места, а уйти некуда... И опять перетащившись в новое жилье и увидев весело шумящий самовар, мы почувствовали, как в Тарске, что, наконец, мы...

 

почти дома! Стало весело на душе. Бабушка оказалась очень «сибирская», но, кажется, хорошая. Приглашала к большому самовару: чая у нее не было, а воду белила молоком, вместо сахара хлеб макала в кучку соли на столе. Мы заняли большую, просторную избу с 4-мя окнами, вместо двери — занавеска к бабушке; но разостлав свои постели почувствовали, что мы живем. О. И. устроила свою «кровать» на чемоданах, а я на двух ящиках положила 4 доски и на них свой матрац — королевское ложе! Давно так не спали! На работу пришлось ходить 2 раза в день (и на вечерние занятия). Пришлось купить большой керосиновый фонарь, т. к. вечером непроглядная нарымская тьма и непролазная грязь. Главбух и сюда в Костырево возобновил свои посещения вечером (приезжал на подводе) в обществе своего друга (из расчета, что нас с О. И. две). Мой блокнот кончился... раздобыла тетрадь и буду хоть по несколько слов отмечать дни, приближающие к встрече с тобой, Ника!..

22.XI. Закончила свою бухгалтерскую карьеру «подав в отставку». Работать с Мих. Мих. немыслимо. Это пьяница, пьет по неделям, не работает, требует, чтобы я за него все делала, посещениям нет конца и нет выхода. На счастье вернулся директор и так как действительно оказался порядочным и умным человеком — (я ему сказала в чем дело) дал мне увольнение (вопрос в военное время очень сложный).

26.XI. Сибирская бабушка, найдя более выгодного жильца (пообещал ей нужный материал) попросила освободить квартиру.

Нашли в том же поселке у радушных людей (рыбак), но уже только угол т. к. в маленькой комнатушке ютилась семья хозяев, а в большой избе уже жили наши люди: мать с 13-летним сыном, молодая женщина (только что вышла замуж) и мы две... В избе, где поселились, в подвале, в земле была кухня с русской печкой. В кухню можно было попасть по лестнице, держась за постель О. И., моя постель была у этого же входа с другой стороны. Хозяева — молодые люди, здешние уроженцы, Антон Иванович, жена его Феня и двое детей. Утешали нас, что их изба счастливая для поляков, т. к. все сосланные сюда поляки, в царское время жившие у них, благополучно отбывали свои ссылки и возвращались на родину. Будучи в ссылке они были в лучших условиях: семей не разделяли и если хотели, то жили тут вместе, получая в месяц 3 рубля. А жизнь была в то время очень дешевая. Рыбу

 

добывали сами, мясо и мука стоили дешево. Нас обнадежили: «поживете и вы, да и вернетесь... Только тогда было одно, а теперь — другое», заключила Феня, подперев щеку ладонью. Ее Иваныч (муж) уезжал на целую неделю рыбачить. Сдавал пойманную рыбу и в зависимости от количества рыбы получал определенное число продуктов (хлеб, жиры, сахар). Себе мог оставить только мелкую рыбешку (тут преобладает стерлядь и навага). Сдача рыбного улова завершается «отовариванием» (сдаешь рыбу — получаешь за нее товар).

У Антона Ивановича живем с 2.ХП. Прошел месяц нарымской зимы — 52-56 градусов мороза. Раз я пошла за водой и не заметила, что отморозила щеку. Я уже прекрасно приношу по 6 ведер воды на коромыслах (не раз я возвращалась покрытая льдом). На ходу разливаю воду и сразу на мне леденеет. Колодца в поселке нет, и все носят воду из реки. Ежедневно прорубается «прорубь», до которой добрых 1/4 км. Подъем по крутому берегу, метров 4-5. Все это пустяки. Нарым уже не новость! Понемногу «освоили»! Писать нет возможности. Когда была объявлена амнистия, многие получили ее на руки и уехали, кто, куда. А кто остался — записался в колхоз, в артели. Я, в числе других не получивших амнистии, желая вырваться перед зимой из глухого угла

— просила приехавшее в Тарск начальство (кто-то из района, как объяснил мне мой хозяин) о разрешении уехать в районный центр — город Парабель, чтобы получить там какую-нибудь работу. Получила разрешение. А работу я получила неожиданно сама еще в Тарске у директора конторы по заготовке сырья. Когда проработав полтора месяца, я была вынуждена оставить прежнюю работу, надо было начать подыскивать новую, т. к. кто не работает, тот не ест. Однажды явившись в «паспортный отдел» (там же помещается Народный Комиссариат Внутренних Дел) узнать, пришла ли уже из Москвы моя амнистия, я встретила то начальство, которое обещало мне в Тарске работу. — «Документы из Москвы еще не пришли». — Начался разговор о просимой когда-то работе... «Нам нужны люди, умеющие отличить черное от белого и знающие русский язык». — После нескольких посещений «стола», я поняла, чего от меня хотели. Мне предложили 600 гр. хлеба (двойная порция, т. к. наши люди получали по 300 гр.). Я наотрез отказалась, сказав, что пока мне хватает 300 гр., а когда буду работать — получу больше — пока что хочу получать столько, сколько все. В следующий раз мне предложили место кассира — удобное, т. к. я,

 

де, смогу днем уходить с работы. Я отказалась, ссылаясь, что никогда не имела дела с деньгами и боюсь этой работы. Но время шло, петля затягивалась: сидеть без работы становилось все труднее. Спасал хлеб, полученный (частично) за велосипед. Амнистия, без которой нельзя никуда тронуться, не приходила, а разговоры в «паспортном столе» становились все неприятнее. Мне было сказано, что я должна знать о том, что я здесь не для поправки здоровья, не на курорте и только добросовестной работой могу доказать свою лояльность. Я лояльна! У вас по глазам видно вашу лояльность. Разговор стал затягиваться все дальше. Животный страх овладевал мною, когда при входе в кабинет дверь механически защелкивалась. Начались анкеты. Оказалось, что я с 1906 года жила за границей до момента освобождения Западной Белоруссии. Однажды, когда перелистывалось мое «дело» (личная папка), — я увидала все свои заявления о розысках мужа. За все время, сколько я их не посылала (я узнала свой почерк и свою бумагу из блокнота) они из почтовых ящиков попадали сюда... Стало быть я напрасно высчитывала дни и недели, ожидая ответа (его не могло быть...) Ника — бесподданный, и я — жена бесподданного и потому моя амнистия не приходит из Москвы. Я поняла всю безвыходность моего положения. Надежду сменило отчаяние. Без амнистии никуда нельзя тронуться, предо мной только — 20 лет ссылки, нет никакого личного документа, не имею польского подданства. Я просто ссыльная: попала в западню, как беспомощный зверек...

3.1.42 г. Больна гриппом, состарилась будто на 20 лет, учусь ходить.

6.1.42. г. Сочельник. Слух о переезде в южные районы. По польско-советскому договору — мужья, разделенные с семьями, где-то в рядах польской армии на территории Сов. Союза. Снова разыскиваем, пишем в польское посольство в Куйбышев, уже возникают представительства в областных и районных городах, а среди нас выбрана уполномоченная, акушерка из Волковыска. Приезжали поляки, переписывали людей, считали, составляли списки, делегат призывал всех к труду, объединению и роздал иконки с молитвой.

Воспрянули духом — кто-то, где-то знает о нашем существовании! До сих пор никто из женщин не получили ответа на свои розыски. До возобновления навигации еще 4-5 долгих месяцев. А может быть поедем до железнодорожных пунктов санным путем? Гадаем, мечтаем в зимние темные вечера. Мало керосина, мало бумаги, всего не напишешь! Военные

 

успехи перешли на нашу сторону: отбиты Керчь, Феодосия, на юге успех и на других фронтах. Дома есть радио, но репродуктор очень плохой, почти ничего не слышим, газеты бывают два раза в неделю с опозданием. Сведения очень скудные. Проходят тяжелые, полные неизвестности дни.

25. III. Завтра пойдем копать могилу. Мать с молодым сыном-мальчиком (наши люди) полторы недели назад прошли тайгой 130 верст. Ослабевшая женщина свалилась и через несколько дней умерла в больнице. Тело лежит в мертвецкой уже несколько дней. Кое-как соорудили подобие гроба. Тело можно только завернуть в простыню т. к. закоченело. Четыре человека копали могилу почти день — мы идем помочь. День уже заметно длиннее. Утром, в 7.30 светло. Пишу в кровати. В избе, вторую ночь какие-то путешественники (супружество с ребенком) и сегодня моя очередь стеречь дом. Записываю нарымский быт и обычаи. Здесь принято «чавкать серу». Сера — это кедровая смола, продается в виде разноцветных подушечек и кто-то из наших людей, решив попить чайку с конфетами — купил этих «подушечек» за последние 7 рублей. Оказалась сера. Откуда этот обычай? От предков? А может «смола» укрепляет десна и очищает зубы, которых тут никто никогда не чистит!

«А кто его знает», — говорят здесь нарымчанки. В свободные минуты они ищут друг у дружки паразитов в голове, истребляя их при помощи ножа, которым режут хлеб. Увидев это, я запрятала свой единственный нож на дно чемодана, наотрез отказавшись одолжить его в праздник, чтобы «поискать»... Мать поругивает 4-хлетнюю дочь: «Гадюка, зачем у тебя подол? Вытри сопли...»

Ужасный сон предшествовал страшному дню. Кого-то хоронят, и я в числе несущих гроб (нас несет больше, чем четверо). Гроб давит мне плечо. Я не выдерживаю тяжести — падаю, падает и гроб. Я чувствую страшный трупный запах, задыхаюсь от него и просыпаюсь.

На следующий день меня вызвали в паспортный «стол». И я после нескольких часов, как во сне, не выдержала тяжести и подписала согласие... на «лояльное сотрудничество». Не в состоянии передать содержания многих и долгих допросов, вопросов, исписанных анкет, касающихся мужа, родных, меня (в детстве) десятое поколение. Такова судьба бесподданных. Я усиленно разыскиваю мужа и если хочу его найти — должна «добросовестно» работать. Работа самая обыкновен-

 

ная: сообщать, кто из окружающих не лоялен, напр., мои хозяева-рыбаки, мои товарищи, живущие теперь со мной и т. д. Что говорил ваш представитель из посольства, что это за молитва, которую нам раздавали и т. д. На собрании присутствовали работники «паспортного стола» (НКВД), прекрасно владеющие польским языком. После нескольких часов пытки (нравственной) я не выдержала, как во сне упала, дав согласие. Подписала присягу о сохранении тайны под угрозой смерти. Но смерть уже пришла: мне было все равно. Я хотела скорее выйти на воздух. Была ночь темная, как только бывает в Нарыме. Жуть абсолютной темноты была ничем по сравнению с пережитыми часами. Я ощупью отыскивала дорогу, каждый шаг. Да! Сон был в руку.

Когда прошла полдороги, осенила мысль — выход из безвыходного положения всегда есть: Обь глубока и широка, в трудный момент всегда примет. А пока можно надо защищаться и бороться. Необходимо получить амнистию. Боже мой! За что? Помоги мне! Ника! Где ты? Прежде чем придти домой, я разбудила спящих уже друзей, невзирая на письменную клятву сохранить тайну, — рассказала о случившемся, чтобы они не попали в такую же западню. Мне стало тогда легче, как будто поделившись, я сняла часть давившей тяжести. Дома у себя не могла в общей избе ночью сказать об этом О. И., а душевное состояние требовало участья, поддержки.

Я получила псевдоним «Катя» и в указанные дни должна была встречаться в библиотеке или ином месте (чтоб не возбудить подозрений) в разное время, передавая своему «покровителю» (связки) сводки на бумаге за подписью. План у меня был таков: не обострять отношений в паспортном столе, давая неверные, безвредные сведения, как например: «что говорит мой хозяин-рыбак — коренной нарымчанин, слушая радио-сводки о победах на фронте». Конечно радуется победе Красной Армии. А коренной нарымчанин в действительности, как манны небесной, ждал перемены условий своей жизни. Я стала редко выходить из дому, а уж в городе, издалека обходила знакомую улицу и жуткий дом. Стали приходить справки из НКВД с извещением, что разыскиваемый мной за ними не числится.

31.III. Последний день марта. По счету некоторых это страстной вторник — иные говорят, что Пасха не вместе с католической, а через неделю. Старые календари кончились, люди не совсем потеряли счет, а церковный купол, со сня-

 

тым колоколом, стоит поруганный и одинокий, не будучи в состоянии возвестить о Светлом Празднике.

1.IV. Еще не было ни одной оттепели, но днем уже теплее. Ходим еще в пимах и калошах (у кого есть). Я научилась полоскать белье в проруби и уже дважды в феврале и марте самостоятельно проделала эту операцию. Действовать надо очень быстро, т. к. белье быстро замерзает, а руки надо вытереть, сунуть в рукавицы и ударить по-ямщицки раз 15-20 — разогреются. Колодца в поселке нет. И вода только из реки. Если православные нарымчане не спутались в исчислении — то сегодня Страстной Четверг. «Слава Страстям Твоим, Господи!» В доме праздничная уборка. Благодаря тому, что все время на людях — предпраздничное настроение нас всех объединило: общее горе, одинаковая судьба и хотя часто было крайне тяжело быть все время среди чужих людей, — с другой стороны, со своими мыслями можно было оставаться только ложась в постель. Теперь суета хозяйки, творог и все приготовления — навеяли воспоминания о прежних праздниках, о близких и о их теперешней судьбе. Живы ли они и как готовятся к празднику? Наши приготовления были не сложны: из крупной хлебной муки на молоке и соде. Все мы пекли почему-то пряники, которые вышли у нас твердые, как камни. У кого-то из нашего ссыльного брата св. вода. На 6 человек случайно было 1/2 яйца. О. И., Феня и я разговелись в подвале-кухне, попробовав всех сортов неудавшихся печений с калиной, брусникой и картофелем. Легли в три часа... Пасха святая, Пасха Христова нам днесь показа-ся...

Погода уже весенняя, 26° мороза, но днем солнце, и снег начинает быстро рыхлеть.

5.IV. День пасмурный, нехолодный. А где же ты Николенька? Суждено ли нам увидеться? Есть дни, когда хочется написать много, излить массу разнообразных чувств, мыслей, записать пережитое за все это время. Но писать в такие минуты или некогда или негде, а потом настроение меняется. Порой так хочется быть одной, не среди чужих по духу, посторонних людей. Минутами появляется крылатая юность, энергия, походка — несмотря на пимы, становится легкой. Кажется, что еще и тело и душа не отжили, что можно радоваться жизни, улыбаться, что еще все впереди, что можно верить... Я полюбила ходить за водой рано утром в трескучий мороз. Солнце, ослепительно белый снег, который искрится миллионами разноцветных огней. Дышалось после избы

 

морозным воздухом легко. Кругом была белая гладь, небо сливалось с белой землей, и я, став над прорубью, забывала горькую действительность и любовалась красотой холодного Нарыма. Здесь утром было тихо, и никто не мешал, и я в такие утра могла молиться. Казалось, что Бог сошел низко — услышит и поможет. В такие утра я с полными ведрами на коромыслах поднималась по крутым вырубленным в снегу ступеням как 18-тилетняя нарымчанка, чувствуя в себе неисчерпаемый запас силы физической и бодрости душевной. Бывали утра, когда я плакала и громко говорила: «Сбейте оковы, дайте мне волю — я научу вас свободу любить!..» Я носила воду за себя, за О. И. (хромую) и за Нюсю, которой не в чем было выйти на мороз. А я приехала барыней — в меховом пальто, пимах, в шерстяном платье и теплом платке... Всю зиму я помогала нашей хозяйке пилить дрова, т. к. все хотят тепла, но выйти на мороз никому не хотелось. Сделав почин, я понемногу привлекла к этой работе и остальных наших жильцов. Нюсе были сшиты пимы из шерстяного суконного одеяла, и я пригласила чужую (ей было 23 года) пилить дрова вдвоем, за что хозяйка угостила ее рыбной ухой: «давай ковшик, похлебай маленько»...

Хлебным сухарем я сломала зуб. Корень стал болеть. Пришлось идти в больницу. Дантист 25-летний вундеркинд, он же по детским болезням, он же гинеколог и он же хирург. Не зная прелести его хирургии, я доверчиво, крепко уселась. От первого приема остатки зуба затрещали и посыпались. Дантист, бросив щипцы, побежал за другими в шкапчик, у окна. И эти не годились, бегал три раза: корень трещал, ломался, но не с места. Предупредил, что будет больно: эскулап схватил еще что-то вроде лома, чтобы «сшевельнуть», стал подковыривать так, что затрещали соседние зубы... — «Вам очень больно?! Я сам устал, не знаю что делать, у меня нет инструментов, нет наркоза, но попробую разок еще вот этим». Еще раз треск кости в голове, и я, не издав ни звука, выбила кулаком инструмент из его руки. Я не сидела, а полулежала. «Оставьте! Может, мне жить осталось немного». — «Простите меня, я знаю, вам было очень больно, но я ничего не могу сделать. Придите через неделю. Я заморожу и разрежу десну. Вы первая такая терпеливая пациентка, ваши поляки очень нетерпеливый народ: чуть что... кричат, а вы — герой». — Но вид у меня был далеко не геройский. Шатаясь, я стала собираться, а «благодетель» мой, моя руки, на прощание спросил: — «У вас, наверно, врачи так не работают?»

 

Полтора километра я шла долго, заплевывая все кровью, т. к. никакого полоскания не полагалось. Нестерпимо разболелась голова, легла, никаких порошков не было: кровь шла сутки. Скоро к дантисту я не пойду. Пусть этот невырванный нарымский корень здравствует и переживет все плохое...

Наконец и я получила амнистию! А было это так. Приближался день очередного посещения библиотеки и опять ему предшествовал необычайный сон, оставивший жуткое чувство. Я — в какой-то комнате, без окон и дверей. В комнате совсем темно. Я, стоя посредине комнаты, вглядываюсь в черноту и вижу, что стою около раскрытого гроба. Я одна, присмотревшись к темноте, я различаю в гробу мужское лицо, человек — в мундире. Лицо точно из бронзы черты правильные, красивые. Всматриваюсь и просыпаюсь в холодном поту. Такой был сон. Под впечатлением сна я решила не давать даже жидкой как вода сводки, ссылаясь на разные неувязки. Начальство чем-то встревожено; торопится, т. к. уезжает в командировку (истребляли какую-то банду в тайге) и в связи с этим мой «покровитель» сказал: «до моего возвращения впредь вы будете встречаться с начальником — тов. Куниным. Я сейчас вас познакомлю». И он позвонил. Через минуту-две двери открылись. Вошел высокий мужчина. Мы молча смотрели друг на друга ,и со мной случился столбняк, я узнала лицо виденное в гробу, во сне. Он подошел к этажерке, что-то взял или положил и вышел. Не знаю, как объяснил себе мой столбняк заместитель Рубаков — я была отпущена и шла точно загипнотизированная. Что означал сон? Я увидела вo сне лицо, которое встретила позже. То же лицо, тот же мундир.

Через несколько дней я пошла опять узнать о своей амнистии. В кабинете сидел тот же Кунин. Я сказала, что до сих пор я не получила амнистии. Он открыл толстую папку, в которой были списки наших людей. Спросил фамилию, отыскал в списках, взял чистый бланк, вписал фамилию, печать уже была на бланках поставлена, принял от меня документ со ссылкой на 20 лет и вручил долгожданный листок! Никаких документов из Москвы ждать было не надо! Все было тут! Власть на местах! Я вышла, не веря себе. Не сон ли это? Но бумажка хрустела в кармане, а я шла все быстрее, чтобы подальше уйти от «паспортного стола». Никому не удалось задержать на память тот «20-тилетний документ», т. к. он предварительно отбирался. А жаль! Документ об амнистии у меня остался... Настроение приподнятое. Из польского по-

 

сольства на адрес нашей представительницы приходят телеграммы (раньше этого не было). Послали еще и еще раз фамилии мужей заказными письмами и по телеграфу. И вскоре получили ответ: письмо получили, делом занялись, сообщите фамилии других мужей. Радостно забились наши сердца, появилась настоящая надежда.

13.IV. Я получила письмо из Бийска, что из Самарканда наше Новосибирское представительство переехало в Барнаул и обслуживает две области. Получили телеграмму, что все мужчины, разделенные с семьями в июне 41 года, находятся в Самарканде. Сегодня же дала телеграмму с запросом, на следующий день вышлю заказное со всеми фамилиями нашего поселка. В первую минуту была острая радость, потом заполз в сердце холод сомнения. Но ответы все же пришли из разных мест. Неделю я писала в Главное Управление лагерей. Завтра, 20-го апреля — десять месяцев нашей разлуки. Сибирская острота: «долго тянутся только первые 10 лет...»

19.IV. Сообщили по радио о новом выпуске займа. В Румынии, говорят, этот заем провалился, а тут прошел... в 62 часа. Голова болит от вечной брехни, а хозяйка не выключает громкоговоритель. Цены быстро поднялись. Продала на базаре свое шелковое платье за 1 кг масла и 2 кг мяса. Определяют на службу, подала заявление, постирала, приготовилась. 22.IV. узнала, что работы не будет, т. к. выяснилось: 1) женщина, 2) ссыльная, 3) слишком энергичная. Пусть ищет работы в других местах. Сегодня, идя за водой, провалилась вместе с клёпкой в воду; промочила ноги: полосканье белья не прошло даром — кашель...

Носится скворушка. Они поселились у нашего соседа, недалеко от нашей избы. Хозяин прибил скворешник на самой верхушке дерева, Я загадала: поселятся или нет, связав это с встречей с Никой. И вдруг испугалась того, что загадала. Вспомнила слова стихотворения «и совершилось какое-то чудо, возвратились опять из... сам не знаю, как и откуда, и цветы и мечты и любовь». Однажды на скворешне завозились скворцы и радостью затеплилась душа. Скворцы целыми стаями несутся в воздухе. Откуда вы прилетели, свободные птицы? Какие вы счастливые, что у вас крылья! Поселятся или нет? Начинаю быть суеверной до смешного, но вот не так давно в один день я разбила много посуды, а О. И. нашла подкову и в короткий срок столько новостей. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне!»

 

А теперь немного нарымской прозы. Давно хотела описать моих хозяев. Он рыбак. Всегда, когда есть кое-какая рыбешка — варят уху стерляжью, налимью, из окуней и щук, без каких бы то ни было приправ. Зимой рубят или режут мерзлую рыбу и варят с небольшим количеством картофеля. К весне рыбы нет и ее заменяет картофель в мундире с солью. Утром кипяток с хлебом, на обед картофель. Вечером опять кипяток с хлебом. Из хлебного теста пекут пироги, в середину кладут или сырой картофель или вареный мятый, а летом морковь («пироги картофлевые, морковные»). Здесь говорят: «небось промялась и захотела есть». Обувь: бахилы, чирки. Простыла — простудилась. Собачья «ёжа», давай не ори! «Сам, как взревет на меня». «Идешь — возьми за путем хлеб». На приветствие — «здравствуйте» — отвечают: «пожалуйста». «Да ты, дочь, что же это? Ты чего же это, девка?» Жаль бумаги — остальное запишу позже.

23.IV. День такой пасмурный. Дождь, но не весенний — холодно, сыро. Хочется лечь и уснуть надолго. Но я хочу проснуться теплым летом, в яркий солнечный день! До весны еще далеко. За эти дни видела несколько раз маму и Нику. Мама была плохо одета, и я во сне помнила, что уже променяла на картофель имевшийся у меня отрез. Сегодня видала Нику в незнакомом доме, и я почему-то должна была его оставить и уйти. Он только болен чем-то и мне особенно не хочется идти, и я медлю с уходом. А недели три тому назад я видела Нику так ясно, хорошо и крепко целовала его. Снился мне и о. Павел; во сне не помнила, что его уже нет в живых. Он, как наяву, нараспев поговаривал: «а вы посейте ржи, посадите картофель и не будете «бедовать». Вокруг меня были женщины. Еще раз видела о. Павла в светлой ризе, где-то на вокзале, среди массы поющих людей. Я бежала к нему, звала его: «о. Павел! о. Павел! Благословите меня и Николая!» Хотя я и помнила, что Ники со мной нет, что я одна. Но о. Павел не услышал, не оглянулся и ушел в здание вокзала. Я проснулась. Иногда сны бывают такие ясные, что запечатлеваются в памяти, их нельзя забыть и оставляют они в душе какой-то след, живут. Если сон приятный, радостный, то следующие дни я живу под его впечатлением. О. Павел во сне сказал мне сажать картофель, сеять рожь. Неужели отсюда мы не уедем? Нас в 2-х комнатах живет и спит (часто кто-то еще ночует) 15-17 человек и собака. Воздух ночью убийственный.

25.IV. За последние дни снег почти исчез. Река вот-вот

 

тронется. Поверх льда стоит вода. Днем так тепло, что можно было бы ходить в костюме, если бы он был. Солнце ярче, скворцы неистовствуют, воздух по-весеннему опьяняет. На минуту перенеслась в Беловежскую Пущу, залитую солнцем и, казалось, почувствовала тот особенный весенний запах земли, еще без зелени, но уже по-весеннему пьянящий после зимы. Воздух оглашен музыкой вернувшихся птиц. Получена из Куйбышева телеграмма, что 3-го мая — день труда и только после работы можно отметить праздник. Около 5-10 мая предполагается первый пароход. Теперь распутье — ни проехать, ни пройти. Почта из далеких поселков, где живут наши люди, приходить не будет. Зимой был санный путь, теперь бездорожье. Беда с водой: снега нет, пройти к реке невозможно; топили снег, брали воду из углублений в поле, из ямок, теперь пока с половодьем не придет вода из Оби — весь поселок вынужден пить воду из луж. Колодца нет. Железной дороги нет. Девственный Нарым...

27.IV. Получила извещение из Гулага через НКВД о местожительстве мужа: Астрахань, Тюрьма № 2. Вызывали в «паспортный стол» и там мне объявили, на руки ничего не получила, мою знакомую тоже вызывали. Ее муж в Саратове, тюрьма № 1. Больше никто не получил.

28.IV. Послала телеграмму. В тюрьму № 2, возможна ли переписка. Телеграмма с оплаченным ответом.

29.IV. Послала заказное письмо на имя начальника тюрьмы «с просьбой» передать короткую записку Нике. Вложила в середину готовый заадресованный конверт для ответа. Николенька! Бедный ты мой! Чувствуешь ли ты, что я нашла тебя! Видишь ли во сне? Нас разделяет такое пространство! Теперь буду ждать! А все же совершилось какое-то чудо, что я несмотря на тысячи километров, вернее сибирских верст, — напала на след! Извести: ничего существенного не произошло. В воскресенье 26.IV я раскладывала кабалу: и радость и горе и все заботы и известит трефовый король. А вечером сосед сказал: а вас ждет известие — паучок около... в понедельник меня вызвали. В этот же день в церкви в Парабеле, после многих усилий был, наконец, снят крест с купола и вместо креста взвился красный флаг. Снимавшему крест подали гармошку и он сыграл плясовую. Внизу плясали, готовясь к празднику мая. Опять выпал снег.

30.IV. Мороз, яркое солнце, сухо. Рано утром ушла далеко в поле, к кустарникам, там еще много снега, оттуда недалеко до кудрявого соснового леса. Зелень приняла новый

 

оттенок. Запиликала знакомая, маленькая пичужка. В груди проснулось какое-то легкое, радостное, молодое чувство. Нахлынули воспоминания. Стало весело смотреть вокруг, дышать полной грудью и сильно поверилось во многое! Есть красота, есть счастье! Стало хорошо, как давно не было, и сон видела радостный, хороший. Ты был веселый, прежний, Ника. Быть может, ты получил весточку от меня. Сегодня же даю телеграмму в Куйбышев. Теперь почты загружены нашими телеграммами. Какое счастье, что я получила во время амнистию, можно действовать. Посольства делом займутся. Фамилии сообщены давно.

I.V. Я зачислена на работу в Рыбный кооператив (расценка рыбы).

3.V. Воскресенье. Завтра выхожу на работу. Опять снег и сногсшибательный ветер. Река стоит, но говорят — на воскресенье уже есть пароход из Барнаула.

7.V. Работаю, довольна. Работу понимаю. Сегодня тронулась река Парабель. Пошла из Оби светлая вода. Все время живу в напряженном состоянии. Всякий раз, когда открывается дверь, мне кажется, что мне письмо, но его все нет. Известит ли начальник тюрьмы Нику о моем письме, передаст ли мою записку. Ведь Ника не на свободе, как мы. Неужели он все это время сидел в тюрьме?!

9.V. Семь человек принимало участие в спиритическом сеансе. Впечатление слабое, т. к. публика сомнительная и, наверное, невольно управляли столиком и потому вышло по желанию участвующих: вопросы о конце войны и встрече с близкими, как у Толстого во «Власти тьмы». В Парабеле, а вернее во всем Нарыме и коренные, и ссыльные, и амнистированные, и спецпереселенцы (много будет гробов людских) — все с нетерпением ждут весной первого парохода. Так, выброшенные бурей на безлюдный остров ждут появления судна. Суровая долгая зима отрезает людей в Нарыме от мира. А тут война, ждут вестей, писем, раненых. Приход парохода — большое событие, повторяется из уст в уста название парохода и навстречу ему не идут, а бегут все, кто прожил девятимесячную зиму. Первый лед сошел, пошла чистая вода, но сегодня реку опять загромоздили глыбы льда. Зима, по словам старожилов, была малоснежная, и воды мало, разливов почти нет.

II.V. Несмотря на воскресенье, вчера весь день ходили на пристань, не пришел ли буксирный катер. Я присутствовала

 

в комиссии при передаче магазина другому продавцу. Больше писать некогда...

Пришли пароходы: «Пролетарий», «Шевченко», «Победа», «Дзержинский». Пассажиров мало, раненые. На пристань прибежавший народ не пустили.

13.V. Опять выслала заказное в Куйбышев.

14.V. Вчера вернули из Сталинграда деньги, высланные в тюрьму. Значит ни переписка, ни передача, очевидно, невозможны. Ответа на телеграмму нет. Уже 16 дней. Не могу теперь передать того, что чувствовала и пережила вчера, и записать все новости, настолько душа непосредственна и нет возможности. На фронте ничего особенного не происходит, хотя есть много трофеев и гибнет ежедневно 75 неприятельских самолетов (в сводках не говорится уязвимы ли наши), о гибели людей тех и других не говорится. Газет нет. Радио слушать некогда.

18.V. На Керченском полуострове идут наступательные бои. На харьковском направлении войска успешно продвигаются вперед, на Кишеневском идут бои. Пишу в обеденный перерыв. Снег, град, ветер, холод. Река поднялась, наполнилась водою из Оби. Езда на обласке — жуткая. Ни писем, ни известий. На юг не поедем! Уехавшие туда переехали в подмосковные колонии и мои деньги, высланные в тюрьму, — вернули. Ответа нет и будет ли? Из Ташкента приехали в район Колпашева два польских офицера за своими семьями. Оба в английских мундирах.

19.V. Лежит свежий снег. Бушует ветер. Все в шубах, на рыбалку выезжать нельзя. Когда я была при передаче магазина продавцу, здешняя уроженка первый раз в жизни увидела зонтик, открыть его не умеет. «— Что это? Из Риги навезли: и кто его знает, чего он моргает». Позавтракала: хлеб и горячая вода в термосе — пригодилась. А что же ты, Николенька!? Чем позавтракал? Почему не приснился во сне? Приснись! Вчера выловили труп женщины. Говорят, сама бросилась. Но мне еще рано! Я хочу жить! Опять набор людей на смерть. В Томске и вообще по Сов. Союзу берут девушек и женщин, детям которых исполнилось 9 лет.

21.V. Опять снег, все в шубах, холодно дома, холодно в Рыбкооперативе, но на душе еще холоднее. Работаем с короткими обеденными перерывами до 10-11 ч. вечера и прихожу опять смертельно утомленная от цифр и сидения. Некогда остаться с мыслями, Николенька, солнышко мое! Так

 

хочется излиться, все рассказать и даже это недоступно. «Ах, сбейте оковы, дайте мне волю!»

То, что я работаю, — большой плюс: у меня нет времени для другой работы. Время военное, все мобилизованы, опаздывать нельзя. За это под суд, как за большое преступление, а свою... работу в Рыбкоопе я ревностно выполняю и больше от меня ничего не получить.

22. V. Снег опять. Река широкая, жуткая, зловещая. Вчера чуть не послали в командировку на несколько дней. Холодно, «туфельки» мало греют.

24.V. Сегодня Троица. Вместо зеленых березок Феня украсила избу кедровой зеленью, похожей на американскую сосну. Вчера латышкам и еврейкам было объявлено, что их мужья в Соликамске, Молотовской области, в исправительном лагере.

Нет у меня карты. А на мои телеграммы ответа все нет. М. б. отослали в Гулаг? Утром сообщили по радио: по приказу командования наши войска оставили Керченский полуостров. На Изюм-Барвенковском направлении наши войска ведут ожесточенные бои и закрепились на новых позициях.

26. V. С 10-го мая отнят хлеб — дается только малолетним и от 55 лет. Сегодня умерла одна из наших женщин — 25 лет. Порок сердца и воспаление легких. Умерла в больнице. Дали знать на 4-ый день после смерти... Остался ребенок 4-5 лет. Тело выдали голое, не разрешили обмыть и одеть в мертвецкой. Началось разложение, тело вздулось, голый труп положили на открытый воз, прикрыли платком и повезли — 3 км. до избы. После многих усилий была устроена «долина» — гроб артелью, где покойная работала, одели, покрыли простыней и похоронили на том кладбище, где зимой ломами долбили могилу в мерзлой земле. Поставили крест с надписью химическим карандашом, что обрела вечное упокоение в Нарыме. Покойная была из Польши. На кладбище нашли 3-4 детских гробика, вырытых свиньями. Тел нет — их съели свиньи или собаки... Зимой, в большие морозы могилы выкопали мелкие, забросав снегом, а к весне не удосужились поправить. Гробик стоит открытый, пустой, на подушке кровяные следы. В Парабеле, на теперешней базарной площади только четыре года назад, еще было кладбище, на котором хоронили и еще заметны незатоптанные бугорки могил и кое-где остатки полуживых кустов. Ни крестов, ни могил, ни деревьев. Кто же заставил превратить это место в базарную площадь?! Ведь земли здесь больше чем людей....

 

Рассказала мне об этом хозяйка. На этой площади могила любимого ее сына, умершего 4 года тому назад. Она к зиме делает себе «метинку» искусственным кустиком. В былое время кладбище не осквернялось. Непостижимо жутко. Почему это?

1.VI. Было несколько дней тепла.

2.IV. Сегодня опять надевай шубу и хотя все зазеленело, но северный ветер морозит все. Видела тебя, Ника, во сне так ясно!

4.VI. Уже около недели кукует кукушка, и вчера я ее слышала в 2 часа ночи из театра (Беспокойная старость). Почти белые ночи. Все оделось зеленью, цветет черемуха, носятся ласточки, вывелись молодые скворцы, вода в реке убывает. Все работают в огороде, садят, сеют. После долгой зимы весна особенно хороша. Старожилы говорят, что в этом году исключительно холодная. А как хороши здесь закаты и восходы солнца. Уже пять недель я все жду ответа из Астрахани. Молчит и Куйбышев.

8.VI. Несколько дней маленькой жары. Была гроза. Уже купаются. Пароходы усиленно курсируют, но частной публике и в частности нам всем передвигаться нельзя. Опять составлялись наши списки. Приезжал представитель польского посольства. Говорила с ним лично, еще раз передала свою просьбу о их интервенции по этому делу. Просила помощи и рассказала о себе лично (работа в «паспортном столе»). «Я лично в таком же положении. Лавируйте — ничем помочь не могу: если ездите на лыжах — удирайте». Если бы даже ходила — куда удирать? Передвижение очень ограничено, особенно теперь. Совет этот показался мне несерьезным, а лавирую я уже с самого начала... Стали призывать «спецов» (специально переселенные), которых до сих пор не призывали. Завтра уезжает наш Тарский хозяин, — он тоже «спец», можно подумать — специалист. Мобилизуют женщин на заводы... У меня кровавый понос или какая-нибудь неизвестная сибирская... прелесть... Но не хочу, о други, умирать! Я жить хочу! О. И. пошла в театр (Островский), а я после работы улеглась. Пишу на своей «койке», вечер, совсем темно.

25.VI. Четверг. Но что же такое! Опять столько дней и ни звука! Сколько еще будет четвергов? Мы с О. И. вскопали в поле под лесом землю, заросшую дерном и посадили 1 1/2-2 ведра картофеля, земля не паханая, дерно отрываем заступами. Комары и мошка засыпали глаза, жгли лицо, ноги,

 

руки. Мошка — это соль Нарыма. Не будь ее — Нарым потерял бы свою «прелесть»! Нет места, куда она не проникает. Разъедает тело до крови — за ушами, в уголках рта, около носа. Сажали картофель и думали: кто будет собирать урожай — мы или хозяйка? Вспомнился сон и слова о. Павла: «Посейте вы, рожь, посадите картофель и не будете бедовать...»

26.VI. Дождь. Ноги и шея распухли от мошки. Наши люди не получают хлеба, за исключением имеющих справку о нетрудоспособности, но в Нарыме все трудоспособны. Работа по желанию и способностям: артели металлистов, сапожные, портняжные, кузнечный цех, пекарня, артель инвалидов — шитье, пряжа, плетение корзин, рыбачьих сетей, витье веревок. В колхозах можно вязать веники для скота на зиму, полоть, косить, жать, молотить. Одним словом все! Собирают за 20 км отсюда колбу — растение с листьями очень похожими на ландыши, а вкус чеснока. Эти листья солят, как лук или едят свежую с солью. Так вот за 20 км. надо собрать в мешок 40 кг. 3/4 колбы сдать и тогда получишь 600 гр. хлеба и 20 рублей. Надо связать 5 метров рыбацкой сети, 100 клеток в ширину, чтобы получить 500 гр. хлеба и 1 р. 15 коп. за метр. Ни одна первоклассная пряха не может напрясть 1 кг за день (ни прялка, вернее, с помощью веретена) и тогда получишь 1 кг. хлеба. А хлеба нет ни у кого, хлеба нигде нельзя купить и выходит, что надо по-настоящему проработать натощак и только сдав работу, получить хлеб. Во истину: «в поте лица своего вкусишь хлеб свой». Все голодны и способны думать только об утолении голода. Поэтому — все фронтом к труду!

Наши войска оставили сегодня гор. Купянск, Харьковской обл. Немцы идут вперед. Конца войны не видно.

2&.VI. Посадили свой последний, имевшийся картофель. Все лицо, руки, ноги распухли. Неужели и выкапывать придется? Забыла отметить 20.VI.42 первую годовщину сибирской ссылки: недурно для начала, сказал турок, когда его посадили на кол. Говорят, дальше время пойдет быстрее... Еще не так плохо, если шутишь! Держись, девка!

3.VII. Утопающий хватается за соломинку. Вернулась знакомая нарымчанка из Нарыма, с которой я передала карточку Ники — там есть хиромантка из Риги (новые ссыльные). Я дала маленькую, самую позднюю. Гадать отказалась, т. к. не видны глаза, нужен снимок «en face». На усиленную просьбу, посмотрев в лупу, сказала — виден только один

 

глаз, определенно не могу сказать — точно не живет уже — не знаю. Вестей надо ждать еще полгода. Я прожила год на свободе, если это можно назвать свободой, а Ника в тюрьме, где тоже есть «паспортные столы», анкеты и разговоры «по душам». Мне однажды было сказано: «Я хочу, чтобы вы вышли отсюда с просветленной душой». Боже, спаси Николая !

4.VII. После 8-ми месячной обороны пал Севастополь. 12. VII Петра и Павла. Полоса дождей и холода. Уже говорят о признаках осени. Николенька, идут тяжелые бои на подступах твоего Воронежа. Где же ты, страдалец? Какая смута на твоей земле. Взят немцами Ростов. А может быть немцы открывают тюрьмы, переполненные людьми, способными носить оружие?

19.VII. Работаем по 15-17 часов в сутки. Сегодня дали выходной день. Надо дома все сделать, окучить картофель, постирать, вымыться. Вчера год как приехали в Тарск. Надежда в жизни — это всё! Пока живет надежда — есть бодрость. Кому нужны страданья стольких людей? Сегодня каждый польский подданный получил через польское посольство американские подарки: по 2 кг. белоснежной муки, 25 дкг. смальцу и мерочку настоящего кофе. С транспортом пришла теплая одежда, обувь, белье. Распределять будут, когда приедет делегат из Новосибирска. В Рыбкоопе прошел сбор на новосибирскую добровольческую армию — Сталинскую дивизию. Отчислили 2-х дневный заработок. Воронеж все еще защищается.

24.VII. Сегодня один из сослуживцев, человек лет 60-ти, пришел в новых «тапочках» янтарного цвета с лиловыми крестами. В клубе (церкви) делили церковную утварь, и он из покровов или риз сшил «тапочки». Человек был старый, уже седой, с беззубым ртом. Мне стало и страшно и жутко и мерзко смотреть на его лицо, напоминающее череп. Он был доволен и обувью и еще больше тем, что сделал. Активист! Его зять в свое время изъял наши велосипеды. Победили и делят ризы и трофейное имущество.

27. VII. Зимой — 52° мороза, лето знойное — нечем дышать. В Рыбкоопе уже ночные дежурства. В мое дежурство была сильнейшая гроза. На весь двухэтажный дом конторы — я одна. Зрелище жуткое, сильный ураган. Ударило в соседний дом. Громоотвод с церкви снят. Жара стоит уже две недели; ежедневно купаюсь — единственно приятные минуты. Ночью духота, клопы, комары. Вчера, в воскресенье стирала на

 

реке. Вода освежает, чувствую себя после купанья бодрой — в жару изнемогаю. Завидую умеющим плавать. Я стала очень раздражительной, забывчивой. Если не могу записать переживаний сразу — потом всё забываю и не пишу. А если, когда-нибудь под другим небом, — быть может, эти строки напомнят пережитое. А может быть некому будет и читать... Ведь я совсем одна здесь, а может быть и вообще одна. Прошел один год, а прожито будто 10 лет. По словам делегата — нас здесь около 400.000! Пять воеводств завезено в один день! Нельзя не признать организованности и железной дисциплины. Сколько бесчеловечности во всем этом плане, сколько жестокости! Ведь было сказано: переезжаете в другой район, будете работать по специальности — возьмите инструменты. Здесь и в других районах живут такие же несчастные из Румынии и Латвии. Их привезли месяцем раньше — в мае 41 года и тоже всех в один день. Из Риги много интеллигенции (судьи, адвокаты). Нас много, но от этого никому не легче. А может быть легче? Не знаю: говорят — на миру и смерть красна. Так ли это?

1.VIII. Проснулась от радостного возбуждения во сне. Услышала мощный, явственный удар громадного колокола и одновременно из церкви раздался какой-то возглас. Я бросилась туда, чтобы узнать, бежала, плакала, и плакали все кругом меня. Мне стали объяснять, что возглас был такой: народ побеждавший египтян и побежденный — призывался к чему-то. Проснулась и не запомнила, но осталось сильное впечатление, что-то радостное. Были все рады. И я под этим впечатлением весь день, в каком-то нервном подъеме. По радио о Воронеже — ни звука. Опять был сбор теплых вещей на добровольческую, новосибирскую. Я купила рукавицы, не тронув всего того, что берегу для Ники. Я сотни раз думала — в чем он? — не отобрали ли всего того, что взял с собой? Год тюрьмы — это очень много. А на юге — фронт. Завтра воскресенье — пойдем пилить дрова или собирать ягоды.

5. VIII. Из Ленинграда приехала труппа артистов (120 человек). Среди них Симонов, играющий в фильме — «Петр Великий». Артисты приехали на своем катере. Играли под открытым небом, и мошки «ели» одинаково как публику, так и артистов.

6.VIII. Сильная гроза, были жертвы. Говорили об осени. Мне страшно думать об этом. Я отгоняю от себя все мысли, и хоть хочется побыть одной, избегаю этого. Я уподобляюсь страусу: голову под крыло; от усталости сразу засыпаю, а

 

когда кусают паразиты — думать нельзя. Сегодня слышала, что в лагерях Астраханском и Соликамском свирепствует цын-га и... большая смертность. Значит — голод... Ежедневно на фронте гибнет множество жизней, но у каждого человека одна жизнь и она дороже всего, жизнь другого бывает дороже своей. Если бы можно было отдать свою жизнь за другую. Не хочу больше писать. Артисты играют в церкви. Мы не пошли, хотя голод книжный очень ощущается, и приезду артистов обрадовались.

11.VIII. Вчера был воскресник по сбору черной смородины в тайге. Нас около 80 человек посадили в большие лодки, и катер на буксире повез нас вверх по Оби, по сердитой реке. Был сильный ветер, поднялась высокая волна; лодки стали наполняться водой, а вылить воду нечем; среднюю лодку залило водой наполовину. Раздались раздирающие душу крики и люди в смертельной панике стали перепрыгивать в две другие лодки (лодки были связаны и шли параллельно), становясь ногами на борт лодок. Лодки накренялись к самой поверхности разбушевавшейся воды — одно движение и лодка опрокинется. Молниеносная мысль — конец всему — все будет кончено, т. к. на спасение рассчитывать нельзя: Обь достаточно многоводна и быстра. Но крики людей докатились до катера, он замедлил ход, лодка пошла спокойнее и вслед за катером подошли ближе к берегу, где течение спокойнее. Налетела гроза со страшным ветром, проливным дождем, после которого мы все промокли до последней нитки. Все посинели от холода и страха. Под дождем причалили к берегу реки, около трех рыбачьих избушек. Кругом промокшая тайга. Все пошли с проводником на сбор. Я была назначена (как счетный работник) приемщицей для учета собранных ягод. Сушила все на себе. Сегодня кашель, температура, едва досидела до 6 часов.

17.VIII. Майкоп пал. Мы все мобилизованы на уборку урожая. Работаем 4 дня в колхозе, 3 дня в конторе. Назначены в соседний колхоз... Вечер. Уже вернулись теми лошадьми, которыми свозили пшеницу. До обеда вязали снопы. Привезли немцев с Поволжья, и лошади пошли за ними. Уже полтора месяца не можем отправить в Томск сирот в Польское Посольство, т. к. назначенные для сопровождения детей наши люди — все не подходят. Сегодня отказали К. — почему?

19.VIII. Преображение Господне. Вчера ходили опять на сенокос. К вечеру холодный дождь. Сегодня тоже. Снаряди-

 

лись во все то тряпье, в котором можно ходить. Одежда у многих из нас поизносилась и истрепалась... Взят Краснодар... а что дальше?

21.VIII. После 4-х дней колхозной работы (вязали снопы ячменя, люцерны...), сегодня до 12 работала в конторе, с часу до 9-ти собирала грибы, вечером надо было еще идти в контору, но я уже не могла — ноги не шли. Больше писать некогда — темно и свечи кончаются.

23.VIII. Ночью дождь. Воскресенье. Опять сбор грибов под дождем. Заблудились, не нашли «стана» (сборный пункт) — 6-8 км плюс то, что блуждали по тайге, тащим собранные грибы на себе в кузовах, и несмотря на физическую усталость, я в тайге чувствую себя лучше, чем в противной атмосфере нашей конторы. Царит развал, анархия, сослуживцы циничны, сыплют двусмысленностями, плоскими и грубыми шутками. Весь день галдят, во всякую свободную минуту щелкают кедровые орешки или «чавкают» серу в любое время дня, среди занятий, когда челюсти устают, — смолу вынимают изо рта и приклеивают комочком на краю стола до следующего раза. Желающие «чавкать» шарят руками, ища эти комочки (оставленные кем-то) у любого стола... и 17-летние девушки и женщины... бухгалтеры пересыпают свои разговоры двухэтажной бранью. Однажды, когда не было посетителей женщина-бухгалтер говорит соседке по столу: «Лида, поищи-ка вшей, что-то голова у меня чешется». И началась... выметайка... Не удивительно, что в тайге я отдыхала. Все расходятся, не слышно окриков и наступает полная тишина. Уже около двух недель, как повеяло осенью, много желтых листьев, золота, пурпура и особенно в лесу осенняя тишина. Однажды я с сослуживцем по Рыбкоопу заблудились, но зато встретились с артелью немцев с Волги тоже собиравших грибы для государства (госдоставка). Исходив много по тайге, утоляли жажду водой из углубления от конского копыта на дороге. Еле дотащились до дома, собрав по 6-7 кг. грибов.

На фронте ожесточенные бои под Сталинградом и Краснодаром. Иду спать — уже глухая ночь.

29.VIII. Суббота. Была в колхозной бане. Украли рубашку, принесла вшей... больше не пойду. Завтра работаем. В тайге, когда заблудилась, встретила рижанку. Положила мне карты, как страшно легли карты: нет встречи ни у тебя, Ника, ни у меня. Ты очень болен. Будешь дома, но меня не встретишь. Где же твой дом? Конечно глупо верить, но здесь, в тайге сибирской так страшно думать, что все кончено,.. В

 

этом бедламе я пропустила твой день рождения... Сирот в Томск до сих пор не отвезли. На-днях должна ехать очередная делегатка. Уже не верится в ее отъезд. Дали ей письма и телеграммы, т. к. отсюда не идут. Завидую людям, получающим письма от живых людей. Уже год и 3 месяца! Сообщалось по радио, что бомбардируется Варшава.

6.IX.42. Из-за дождя воскресник грибной отменен. Дома столько всякой работы! Все грязное, дырявое, незачиненное. Дров у хозяйки нет и не топится. Питаемся хлебом, есть огурцы, помидоры, соленая рыба, кипяток из самовара. После 2-х недель ненастья и холода опять хорошие солнечные дни. Гремит где-то. Река по погоде: то жуткая, то ласковая. Уже накопали 3 ведра своего картофеля. Вырос, увы, очень мелкий — плохие семена. Голодный народ. Пользуясь тем, что поле наше далеко, под лесом — без зазрения совести копают наш урожай. Копаем вместе с О. И., как я называю, со своей старухой. Ника! Если ты жив, наверное, ты голодаешь, томишься в тюрьме. Беспомощен, слаб и бессилен, свободный человек. Что, если бы я знала будущее?! Порой так жаль, что жизнь прошла уже. Все чаще чувствую вечер, а полдень где? Не было. Сердце стало напоминать о себе. Не могу ходить легко и быстро, как раньше, а пьесу придется смотреть до конца, до занавеса. Вчера встретилась с коллегой-учителем. В 1926-28 году были вместе на педагогических курсах. Теперь это 50-ти летний старик. Борода, как у Толстого, как тайга непроходимая. Сказал, что сбреет ее, только если вернется в Польшу. Пригласила на ужин; хлеб свой без ограничений, салат из огурцов и помидоров и даже со сметаной — роскошь (молоко меняли на тряпье). За берет получила полтора ведра картофеля. Да, вся свободная мысль здесь вокруг картофеля и хлеба. Вспомнила экспромт Ники: «Лишь стоит захотеть и мой талант, как птица встрепенется»... Коллега-учитель накануне пешком пришел из поселка, в котором живет за 120 км. от Парабели. Его младшей девочке около 6 лет... Отсюда из Парабели их будут тоже отправлять в Томск. Посылают будто бы знакомую (жену начальника почты) и когда, наконец, получено, разрешение она едет неохотно, почти со страхом. Ей жутко оторваться от стада сбившихся овец и очутиться в водовороте военных ужасов. Немцы подходят к Новороссийску. На Ленинградском фронте тоже активные действия. Все новый и новый набор людей. Везде масса военных инвалидов. В Новосибирске есть палаты отдельно с инвалидами без правой, отдельно без левой руки; отдельно люди

 

без рук, без ног, умоляющие прикончить их... Кому все это нужно?! Зачем столько страдающих людей на земле? Столько смертей? Одновременно с набором новых людей, с фронта все больше приходит извещений о смерти. Такое извещение получила и моя сослуживица-нарымчанка, вернее из Новосибирска. На нее тяжело смотреть — она навсегда потеряла самого близкого человека. Утешать ее нечем! И сколько таких извещений приносит каждая почта! А новые парни, почти дети, уезжают. Как все это непостижимо жутко...

7.IX. Я только что вернулась с работы (20 минут второго ночи). Хоть Парабель в глухом Нарыме, далеко от фронта, но атмосфера пропитана ужасами войны, народного бедствия и потому наша работа настроена на военный лад. Хорошо, что я не боюсь темноты, но все же глухой, темной ночью, шаг за шагом ощупывать ногой Нарымскую дорогу.— жутковато. Напрягая зрение, стараясь хоть немного привыкнуть к темноте, я шла и думала о тебе, Ника! Мне так нужно знать — думаешь ли ты обо мне, нужна ли я тебе? Шагая ощупью, я вспомнила светлую, лунную ночь, когда ты приехал за мной на линейке к нам в городок, и было жаль, что 8 км. проехали так скоро. Ничто не повторяется, не повторится и эта красивая ночь, но воспоминание о ней сделало незаметной эту жуткую, беспросветную, темную дорогу в одиночестве, я шла точно вдвоем с тобой красивым сосновым знакомым лесом и не видела темноты... Не могу и не надо раскрывать своей души до дна. Ночью придет пароход, с которым уедут, наконец, наши сироты в Томск. В избе все спят. Воздух тяжелый, дышать трудно, но «выпускать тепла» из избы нельзя.

9.IX. Дети с К. уехали. День первых заморозков. Опять приближается 7-9 месячная сибирская зима и еще худшее — полная оторванность. Второй год. План выполнен еще только на 5% и надо «настроиться на военный лад... и... выполнять и перевыполнять...» Сегодня первый раз в жизни я была в суде, да еще советском, в качестве свидетельницы по делу продавца, одного из многочисленных магазинов предприятия, где я работаю. Слушалось много дел: прогулы, спекуляция. Судили председателя колхоза, «кулака» по происхождению, в настоящем спецпереселенца. Работал в колхозе «Обжитие Севера». Судили за преступное, халатное отношение к социалистической собственности: 1) спец-пчеловод не досмотрел и умерли в 20 ульях пчелы, только не установлена причина: перекормили или корм был плохого качества; 2) животновод

 

допустил падеж 64 овец (они от истощения овшивели и пали); 3) абортировались по невыясненной причине две лошади-матки (причина: тяжелые работы по выполнению плана по лесозаготовке); председатель утопил в омуте, во время переправы через весеннюю разлившуюся речку 2-х лошадей и не привлек к ответственности 2-х людей, не явившихся на его зов о помощи. Подсудимый признал сам себя виновным в «мягкотелости». Прокурор сказал: «раз не посадил на скамью подсудимых настоящих виновников — изволь отвечать сам»... Адвокат говорил бледно, не убедительно, боясь защищать несчастного. Засудили на 2 года заключения с непосредственным взятием под стражу. Моя «подзащитная» оправдана. Я пробыла в суде с 9 ч. утра до 8 вечера. Видимо от усталости я не поднялась с места при возгласе: «Суд идет!» Или м. б. потому, что «суд» не производил впечатления того суда, о котором мне рассказывал в 1920 году знакомый адвокат; он говорил, что у него всякий раз при словах «Суд идет» — мороз проходил по спине-Сегодня видела судью-женщину без тоги. Народные заседатели — колхозницы, секретарь — безграмотная девушка, читающая обвинение по слогам. Дела разбирались быстро, было их очень много и к концу дня голова отупела, хотелось на чистый, свежий воздух и... мороз прошел по спине при мысли: быть судимой таким судом...

16.IX. Опять солнце светит ласково. На берегах золото, кругом какая-то успокоительная тишина, примиряющая со всем. Прощальная краса, как говорит Пушкин. Я возвращалась с работы и вдруг внезапно, углубленная в себя, я пережила радостные минуты возможной встречи с Никой здесь, в Нарыме. И Нарым мог бы быть прекрасным! В мыслях я с ног до головы одевала Нику в припасенные теплые одежды, вместо махорки припасенный за все время запас папирос из хорошего южного табака... шла и улыбалась. И, может быть, не даром приехала сюда. Ведь есть у людей радости, могут они быть и у меня. И все плохое отойдет вдаль, останется настоящее. Вдруг вспомнила пустую, незанятую скворцами скворешню. А я весной загадала: если поселятся, все кончится благополучно... Скворцы не поселились... Свои настроения я могу сравнить с здешним климатом. В общем я упорна, как здешняя зима, но минутные душевные состояния меняются резко и часто, как погода в Нарыме — несколько раз в течение дня — от яркого солнца к буре и холодному дождливому ненастью... Утром иду с водой сильная физически и

 

бодрая душевно, верю в себя, в победный конец... Вдруг усталость, немощь тела и духа и полное отсутствие веры. В недалеком соседстве две сестры-латышки. Одна из них неожиданно получила письмо от своего мужа, о котором год ничего не знала и не искала. Он ее нашел. Осужден на 5 лет и соединится с ней. Какое счастье!.. Второй брат умер осенью. Написал из Красноярска куда приехал, предварительно пройдя 4 лагеря. Сегодня уехала в Куйбышев, по вызову нашего посла, молодая девушка из нашего Костарева. Делегат посольства, будучи у нас, разговаривал с нею и, видимо, захотел помочь ей. У нее мать здесь и младший брат и сестра. Я отнесла ей хлеб, сухарей, конвертов и бумаги на письма и завещала быть энергичной, действовать в посольстве. Ее отец разделил участь всех мужчин. Кончаю. Нет времени: обед, за водой, дрова и на работу до 1-2 часов ночи.

21.IX (8 сентября). Рождество Пресвятой Богородицы. Солнце. Золото осени. Богатство красок. Нарымчане суетятся в огородах: копают, таскают на спине, а кто возиком свои урожаи. Готовятся к зиме. К 7-9 месяцам спячки. У всех на языке: бочки, соленые грибы, капуста и сибирская «картофель». Шла, смотрела и думала свое. Вдруг под ногами пес, вроде нашего Барса. А где же ты, Барс? Живы ли твои хозяйки, жив ли твой хозяин? Плохая и тебе выпала старость.

23.IX. Теперь я понимаю, что значит, когда говорят: не видно ни зги... Сегодня так было. Несмотря на холод и ветер мне от напряжения стало жарко. Почти рядом, шлепая по вязкой грязи, шел еще кто-то, но силуэта различить было нельзя, стало первый раз жутко. Нервы дают о себе знать. Я остановилась и дала опередить себя. Возможно, что это последняя запись. Завтра еду в командировку: везу нового продавца в магазин за 20-25 км. А в магазине старого надо удалить (т. е. проверить отчет и принять остатки товара, передавая их новому). В ту сторону еду катером, а назад вернусь обласком... иначе говоря душегубкой. Если суждено вернуться.

1-Х. Вернулась! Сколько еще «I» октября мне положено!? Первый мороз сковал землю — стучит. За водой ходила в полушубке и рукавицах. Воды в Оби много, а достать подчас невозможно: берега вязкие, кладок нет, как в украинском проклятии: «коб ты по гори ходыв и сонца не бачыв, коб ты на воду дывывся та и напытыся не миг». Теперь о поездке. Три дня я ждала попутного катера, паузки, наводника или лодки, словом оказии. Наконец уехала лодкой с

 

грузом. Везли камень. В лодке 8 человек, если считать и меня за человека. 20 верст вверх по Оби, против течения. Два весла, иначе говоря: пара гребцов. Едем ближе к берегу, где меньшее сопротивление. Там, где берег отлогий и не топкий, двое сходят и идя берегом, тащат лодку на бичеве. Гребцы отдыхают и едем быстрее, чем на веслах. Ехали 8 1/2 часов. Приехали в сумерки, и 4 км до ларька я пошла с продавцом, которого надо было водворить в поселке Ласкино. Там живут остяки. Домов 20. Утром я разглядела и хорошие дома, и отлогий песчаный берег, и рощи берез и тальника. В день приезда мы шли при луне. Остяки народ очень грязный, нечистоплотный. Есть, конечно, исключения. Три дня я делала инвентаризацию товаров. Когда пришло время новому принимать — он вдруг одумался и отказался принимать за «малограмотностью». И на самом деле жаль его было — ведь через месяц он попал бы под суд как растратчик. Он говорил вместо пломбир — бомбир. Делать было нечего. Я опечатала магазин и во вторник решила возвратиться с тем же отказавшимся продавцом... душегубкой. Другого выхода не было, оказии не предвиделось. Я условилась за 30 рублей с 26-тилетней остячкой Груней, возившей почту. Выехать удалось только в 3 ч. дня. Садилась я с мыслью: конец сегодня или еще не суждено? Село нас трое да еще маленький сундучок — багаж неудачника кандидата. Обласок почти до краев погрузился в воду. Стоит неосторожно пошевелиться и вода зальет «судно» — «каюк» нам. Оказалось, что мой спутник никогда, нигде, ни на чем не плававший, выросший вдалеке от воды, — боялся еще больше меня. Я уже наездилась и лодками и обласком, по скромной, по сравнению с Обью, Парабели. Онемев от страха, он даже не курил. И я много раз озиралась с опаской вокруг: — вода, вода и еще вода... А мы в ничтожной скорлупке несемся по волнам. Берега далеко, кругом волны и при мысли о глубине становится жутко, сердце пугливо трепыхается. Сидим неподвижно, перестаю смотреть на воду, осторожно поднимаю глаза вверх, боясь неосторожным движением вывести из равновесия душегубку. Мой спутник, мне кажется, еще больше скован страхом. Стоило бы нас «заснять», как говорят здесь, на память, этаких «храбрых орденоносцев». Меня подбодрял самоуверенный вид и свободные движения Груни. Она пела, свободно говорила и смотрела по сторонам. Я завидовала ей.

Через некоторое время, просидев несколько часов в неподвижном напряжении, я очень устала и продрогла. Я взмо-

 

лилась и меня высадили, спутник тоже попросился на «волю». Несколько километров мы шли берегом реки — крутым яром. Оттуда наш обласок на реке казался жалкой скорлупкой. Согревшись и распрямив члены, нашли удобный причал и опять сели. Надо было торопиться. Груня затянула безбрежную как Обь, заунывную остяцкую песню. Добрались до Парабели, где Обь соединяется, т. е. принимает воды Парабели. Там буквальный водоворот. Поднялся ветер, волны стали захлестывать, в обласок налилась вода, и я приготовилась к смерти. Даже Груня присмирела и приказала нам не шевелиться (мы и без того были скованы страхом). Мгновение и всё кончено. Опять хлестнуло. Я инстинктивно вскинула руки. Вода бушевала, ничего не было слышно за шумом воды. Были уже густые сумерки и Груня с трудом нашла место, где можно было высадиться — значит суждено было доехать.

1-Х. Снег. А в Сталинграде все ожесточенные бои (уличные).

7.Х. Из Куйбышева запросили Изу (ее ли это муж, имена и даты), находящийся в Иране? Значит часть в Иране? А остальные томятся где-то, если еще живы. Из Томска запросят Куйбышев пока через НКВД дождусь известия...

14.Х. (1-го октября старого стиля — Покрова Пресвятой Богородицы). Земля замерзла и к вечеру покрылась снегом. Торопятся последние пароходы. Впереди 7 месяцев полного заключения. То, чего ждем, о чем думаем, чем живем — можем узнать только по почте. Никто приехать не может.

Говорят, что перед смертью в короткое мгновение видишь всю жизнь. А у меня теперь так часто в одно мгновение, как свет магния, вспыхивают в памяти все лучшие моменты моей жизни. Вспыхивают и... гаснут. Может быть конец уже близок? Стойко думаю о зиме, запасах, надо купить бочку для капусты. Продавать почти нечего, работаем очень много, по ночам, никогда нет выходных, не остается времени для себя. Эти строки пишу уже на второй день т. к. уже без лампы, 2 часа ночи. Богородица! Покрой нас святым своим омофором! всех страждущих, плененных...

18.Х.42. Зима. Ударил мороз. Надела валенки, а у многих их нет. Уже два раза присылался благотворительный груз из посольства (мука, папиросы, рис, какао, суп, лекарства, теплая одежда, белье, рукавицы, носки и др.). Нужды много, больше чем груза. Жалобы, нарекания на польских доверенных...

 

Сегодня, взбираясь на крутой берег с водой в ведрах — споткнулась, упала, облилась и ушиблась. Не забуду я воды! А Сталинград все еще в военном огне. К. уже послала из Томска мое письмо и телеграмму. Радуюсь. О. И. сегодня первый раз высказала мысль, что мы отсюда не уедем... и тетрадь кончилась. Падать духом нельзя — это наше спасение.

25.Х.42. Четыре дня назад я получила из Куйбышева сообщение, что в связи с моей телеграммой от апреля 42 г. посольство запросило 24 мая. По получении ответа о результате этого запроса — я буду извещена. Теперь жду известий от знакомого из Ирана. В Парабель пришла на зиму баржа с 1.200 тоннами муки. Чтобы не платить простоев, мобилизовали служащих и рабочих всех учреждений, и я разгружаю уже два дня. Носим вдвоем на носилках по 75 кг. с баржи по трапу, потом вверх, на крутой берег, около 200 метров. Вчера я вынесла 50 кулей, сегодня 64. Прогресс. Скажу только, что физически очень окрепла, а запас душевной бодрости — исчерпывается, а мне ее нужно так много! Хочу все выдержать и победить! Сегодня после работы рубила еще дрова, ходила за водой, вымыла пол на кухне, свою буйную голову, поела и привела в порядок ногти (уже 2-ой год, а я хоть немного, а слежу еще за руками — им достается не мало!). Напоследок записала события дня. Когда я шла носить муку, то толстой бечевой, на которой держатся носилки, подпоясала свой полушубок, чтобы руки во время дороги отдыхали. По дороге встретились новобранцы (дети). Один, поглядев на мой «кушак», сказал: «да ты, тетка, никак повеситься задумала?»

27.Х.42. Бой в районе Туапсе. У нас метели. Прозябла, спасают валенки, надевая теплые вещи, в тысячный раз думаю, что носит Ника? У него отмороженные на войне ноги... Лучше не думать! Но мыслей отогнать нельзя. Верю и знаю, и живу с мыслью о том, что и ты, Ника, выдержишь, и мы встретимся. Я физически все вынесу, может быть это будет наш «поздний вечер». Если бы хоть на одно мгновенье взглянуть на приговор Судьбы! А может быть завеса — это мудрость... Надо крепиться.

1.XI. Бой в районе Нальчика. Дополнительный заем и новый сбор теплой одежды для Добровольческой дивизии. Война принимает народный характер, но очень многие ждут перемен сегодня. День всех святых (праздник ушедших). Везде на кладбищах живые цветы и до полуночи все кладбища освещены, а здесь в течение 4 лет кладбище превращалось в

 

базарную площадь! 28° мороз. Баржа с благотворительным грузом, очевидно, дойти не успеет и где-то зазимует. От переутомления и работы по 18 часов в сутки по ночам чувствую большую слабость.

5.XI. Оставлен Нальчик.

6.XI. 30° мороза. Канун годовщины октябрьской революции. Получила приглашение на торжество, но не воспользовалась, т. к. единственный свободный от работы вечер надо было использовать и пойти в баню (к хозяевам, не колхозную). Надо было вырубить во льду ступеньки, чтобы пробраться туда в моих боксах. Появился брюшной тиф. Наехало всякого народа. Дома нетоплено, холодно; надо скорее лечь, моя старуха — О. И. уже похрапывает.

16.XL Все время работаем и по ночам, до 1-2 ч. ночи. Наконец квартальный отчет был отослан по телеграфу, и воскресенье, после долгих месяцев (с июля) стало теперь свободным. Дольше поспала. Ника во сне был веселый, смеющийся и раздеваясь, сказал: ух как я замерз! Быть может, ты действительно мерзнешь и вспомнил обо мне? Почты давно не было. Ждем аэроплана — могут быть письма от Кавки и Изы, которая осталась в Томске. По слухам Колпашевская тюрьма переполнена до отказа. По радио ничего существенного не произошло, а в Сталинграде все еще уличные и рукопашные бои. В Костареве несколько случаев тифа. Перестаю пить сырую воду, не хочу умереть! Вчера у нас у обеих с О. И. появились вши... Дожили на втором году! Год и 4 месяца, но это пустяки... Выдержим!

20.XI. Возвращалась с ночного дежурства. 7 часов. Еще темно. Мало снега, тепло, сухо. После бессонной ночи (я всю ночь с наслаждением читала, дорвавшись до книги — Пушкинская эпоха — из рыбкооповской библиотеки). Я с удовольствием вдыхала чистый воздух. Намеренно шла медленно, т. к. дома уже все на ногах. Не кутаясь в воротник, я свободно обращала лицо к небу, вернее куда-то, в чистую, свободную высь. Молилась о тебе, Ника, за тебя, как давно не молилась. Состояние было особенное, необычное, было хорошо, хотелось долго идти куда-то далеко, только не в душную, смрадную избу, особенно тяжелую после ночи. Позавтракав, ушла опять на работу к 9 часам (два часа на отдых и завтрак после дежурства). Возвратясь вечером, я нашла письмо из посольства о том, что ты, Ника, жив, только.

Радость моя! Быть может, ты недалеко! В Астрахани, конечно, тебя уже нет. Но ты жив! Когда же конец войне?!

 

Год и 5 месяцев. Теперь опять не знаю, где ты! Но вся надежда на посольство, а я счастлива уже тем, что ты жив и буду верить, что, мы встретимся. Я разыщу тебя!

21.XI. Под Орджоникидзе (Владикавказ) наши войска сделали прорыв фронта и продвинулись на 60-70 км. Много трофеев, отбито много городов и населенных пунктов. У нас — тифозная прививка.

22.XI. Физически чувствую себя плоховато, но нравственно бодро. Физически в Сибири я как-то окрепла. Здесь в общем народ здоровый, румяный, в частности, женщины очень сильны и выносливы. С завистью смотрю на 65-летних старушек, легко поднимающихся с полными ведрами воды на коромыслах по крутому, скользкому ото льда берегу. А я неоднократно возвращалась без воды — не в состоянии взобраться с водой вверх. Правда, они обуты в нарымскую мягкую обувь — чирки, а я или в валенках или в больших скользких калошах Ники, — но лет через 10-20 и я, очевидно, буду грациознее. А пока часто падаю, обливаюсь замерзающей водой, простуживаюсь, но не болею долго — никогда не унываю...

24.XI. Глухая ночь. Вернулась домой. Все спят, храпят, свистят, всяк на свой лад. А я теперь ночью всегда иду вместе с Никой. Он всегда рядом. Я его чувствую и мне не страшно. Я даже привыкла и полюбила эти путешествия с ним вдвоем: никто не мешает вспоминать все хорошее... «и как вино — радость минувших дней, в душе моей, чем старе, — тем сильней!»

25.XI. Наши войска продолжают вести успешное наступление в районе Сталинграда, 14 тысяч трупов, отбиты города и населенные пункты. Враг застигнут врасплох. Союзные войска в Африке одерживают блестящие успехи. Всё та же картина. Сегодня О. И. прочла в появившейся у нас польской газете подробное описание немецких зверств в Анине, около Варшавы, где в числе 200 поляков был расстрелян дядя ее мужа. Это была месть за гибель 2-х немцев. Их выстроили в ряды и расстреляли. А я сегодня думала о бесподданстве Ники. Он получил его перед самым отъездом. Отняли паспорт с параграфом и дали бесподданство. Посольство хлопотало об освобождении из тюрьмы, как польского гражданина, но на основании заключенного договора (амнистия) с тем, что освобожденные вступят в ряды польской армии. Хлопоты не дали результатов. Мою радость сменила тревога.

 

29.XI.42. Четвертый день успехов на фронте. Наступление союзников в Африке: заняты Марокко, Тунис и Алжир. Немцы оккупировали остальную Францию (Виши). В Сталинграде прорвана линия фронта на 40-60 км. Часть города очищена, бои на улицах. Наступление советских войск продолжается. Голос спикера глухой, какой-то жуткий, когда он говорит: в последний час наступление наших войск успешно продолжается. А на фронт уходят все новые дивизии на место погибших. Что творится на русской земле? Когда-то Наполеон, теперь немцы уже второй раз. Но немцы не замерзают, как французы — они готовились и у них все есть по рассказам привезенных с фронта инвалидов и раненых — немцы прекрасно обмундированы, есть у них электрические батарейки, согревающие их термосы и проч. Чем и когда все это кончится? Сегодня работала с 12 только до 6 часов вечера. Днем читала «Сибирские рассказы». Теперь многое стало понятно. Никакие письма вообще не приходят, а так хочется застать письмо долгожданное с знакомым почерком. Слышишь ли ты меня, Ника!?

5.XII. Пишу на рассвете, на ночном дежурстве. До 2 час. ночи работала, чтобы убить время, потом думала, затопила печь, погрелась у огня: есть книги, но не могу читать. Здешняя зима без снега и мороза похожа на польскую зиму. Начинается тиф. В нашем поселке 2 смертных случая и много больных. Карантин. Смотрела фильм: «Ленинград в обороне». Кошмар! Рядом со мной сидела эвакуированная женщина, муж которой второй год под Ленинградом. И она ждет известий, но ее муж защищает Ленинград. А Николенька томится в тюрьме за то, что русский и не хотел в течение 20 лет принять другое подданство, несмотря на мои увещания. Мать и сестры О. И., живущие в Ленинграде, с июля не пишут. Как нас всех судьба разбросала, разделила и что-то будет?

14.ХII. Начались морозы. Выпал снег. У нас в Рыбкоопе корпение над годовым отчетом. Мне подчас так тягостно считать, подсчитывать и выводить итоги, такая бессмыслица, такая ненужная трата дней и ночей на фоне всего, что происходит вокруг и тут и на всем свете.

Гибнут миллионы людей разных наций, одни убивают других, так называемых врагов. И свои убивают своих. Ни понять, ни простить этого безумия невозможно! Все более жутко становится на душе.

Около месяца назад, у нас в конторе я слышала разговор о том, что многие сотрудники нашего и других НКВД заняты

 

истреблением «банд» где-то в тайге. Туда уехал и мой «телохранитель». Начальник нашего Рыбкоопа является одновременно тоже сотрудником НКВД. (Я узнала об этом не так давно). И однажды он, принес показать трофеи, добытые у побежденных «бандитов». Это были спички старого русского времени с двуглавым орлом... Нашли у «бандитов» этих спичек большие запасы, нашли бочки топленого масла, мед... и оружие. «Бандиты» долго не сдавались, пришлось прибегнуть к лучше вооруженной и многочисленной силе регулярных войск с пулеметами. И наконец «враг был истреблен». Что же оказалось? Русские староверы, те, которых описывал Гребенщиков, — не хотели признавать советскую власть, не хотели вступать в ряды, красной армии и в течение 25 лет укрывались в непроходимых дебрях Сибирской тайги, вырастив и воспитав в своем духе новое поколение. Не хотели воевать, не хотели проливать кровь. Но когда пришел критический момент — добыли оружие. Не знаю, где все это было и сколько людей погибло. Своими глазами я видела наднях, как через наш поселок Костарево вооруженные отряды советских войск провели этапом сотни две мужчин, со скованными руками. Был трескучий мороз. Среди шедших были раненые, хромые, кое-как одетые люди, прошедшие в таком виде, со скованными голыми руками, должно быть много километров. За этапом ехало 3-4 воза саней с ранеными или ослабевшими... «бандитами». По рассказам — живыми сдались немногие — большинство последний заряд оставили себе. Женщин в этапе не было. А что же с ними? Боже мой! Как жутко! Что ждет этих скованных, обмороженных людей?! Их повели в Парабель, в... «паспортный стол». Не могу забыть этого зрелища в сумерках зимнего дня. Узнала, что узников отправили этапом в Колпашевскую тюрьму (за много километров), так как здесь нет места.

Виделась с знакомой из Риги. Она получила известие, что ее сын умер в Соликамских лагерях от истощения... Он умер, а она седая, беспомощная в своем капоре ходит, плачет и зачем-то живет! Как страшно жить без цели и надежды в этом жутком водовороте. Я и многие еще из нас живем надеждой. .Приближается второе Рождество. Я устала и нравственно и физически. Систематически не досыпаю. Мысли притупляются, круг их суживается, порой находит апатия, хочется только заснуть, уйти совсем. Испортились мои часы (старенькие, сестрины, она бросила их мне уже в вагон). Если не удастся их еще починить — придется трудно — погубят прогулы (ми-

 

нутное опоздание на работу). За прогулы судят быстро и сурово. Война!

19.ХII. В 6 час. утра еще темно. Скрипучий мороз. Тихо, только снег под ногами скрипит, как крахмал. Было ночное дежурство, топила печи, думала, писала письмо, грелась у огня, длинная ночь... Под утро сообразила, что сегодня твой день, родной Николинька? Где же ты?! Откликнись! Когда же я и где найду тебя? Когда? Или никогда? Верю, верю твердо, что найду, дождусь, все вынесу, встречу. Хочу, чтобы ты сейчас это почувствовал и тоже верил. Господи! Пошли Нике силу и бодрость! Бывают дни, когда в душе и ясно и тепло... Но дней таких становится все меньше, и нету сил.

Вчера нас четверых в конторе судили самосудом на заседании Организационного Бюро за то, что мы взяли из магазина за деньги сверх нормы по 2 кг. скотского жиру (соя). Постановили: предать суду... но, в конце концов, приговор смягчили и ограничились строгим выговором с предупреждением. Все чаще становится нестерпимо тяжко...

20.ХII.42. «Наши войска прорвали неприятельский фронт в среднем течении Дона, освободили населенные пункты. Взяты трофеи. Враг понес большие потери». Из газеты.