Четвертый курс

 

Противоречия между рейдбригадами и институтским комсомолом. —

Выставка Пикассо. — Рассказ старого чекиста: мятеж, которого не было. —

Современный гэбист в бытовой обстановке. — Приключение в поезде Мурманск—

Ленинград. — Попытка рейдовиков взять власть в институте. —

Хрущев у власти. — «Что будем делать?» Первые листовки. —

Страхование и мое первое завещание. — «Рыцари белого камина». —

Любовь и свадьбы в рейдбригадах. — Летний поход 1958 года

 

После каникул, в новом учебном году (1957) в патруле появились Веня Иофе и Яша Френкель. Веня учился уже на втором курсе и, в отличие от нас, хорошо был знаком с интеллектуалами из «Культуры», Френкель поступил в институт только что. Веня и Яша в этот момент были в редакции «Органика» и пришли к нам на заседание штаба, чтобы «понаблюдать серых держиморд».

Обстановка на наших заседаниях настолько отличалась от той, которая царила на комсомольских собраниях, что ребята остались в рейде. Они принесли в нашу компанию интерес к современному искусству. Многим из нас, в том числе и мне, Яшка открыл глаза на импрессионизм, которого я до этого не мог понять. С ним мы отправились на выставку Пикассо, чьи полотна, хранившиеся в запасниках музеев, тогда впервые были показаны широкой публике. Дворцовая площадь была запружена народом. Порядок охраняла конная милиция.

Мы стали чаще бывать в музеях и кино, ребята умели выбирать. Яша притащил в рейд своих сокурсников: Люсю Климано-ву, Кирилла Чимекова, Боба Азаренкова, Валерия Смолкина.

Во время одного из рейдов Толю Янковского ударили ножом. Он вместе со всеми принимал участие в погоне, пока не потерял сознания. Хулигана задержала Нина Котова. Он уже перелезал через забор, когда Нина, подпрыгнув, повисла у него на ноге. Около забора нашли и нож. Толика увезла «скорая», хулигана сдали в милицию. Толин пиджак Нина взяла к себе в общежитие стирать. Она меняла воду раз за разом, и каждый раз вода оказывалась красной от крови. Отлежавшись чуть не месяц в больнице, Толя, еще слабый, отправился в рейд, несмотря на наши возражения.

А через некоторое время мы с Толей отправились к одному из наших преподавателей, который когда-то был чекистом, а уж потом поступил учиться в Техноложку, где и остался работать. Мы хотели, чтобы он выступил перед рейдовиками с воспоминаниями, ибо считали ЧК образцом и для себя. Он пригласил нас к

 

себе домой, угостил чаем. От выступления перед патрулем отказался: «Я должен отдавать тексты всех выступлений кому-то на цензуру, а цензор может и дураком оказаться». Зато в домашней обстановке рассказал нам о том, как в Петрограде ликвидировали офицерский мятеж. Мятежа, собственно, еще не было. Было предположение. Чекисты обходили офицерские квартиры. Если обнаруживали оружие или «сборище» («а время было страшное, все кучковались»), то увозили за город и расстреливали. «Возможно, среди них были и большевики, разбираться было некогда».

Рассказ этот произвел на нас сложное впечатление. С одной стороны, живые люди, с другой — «революционная необходимость». Еще в детстве от своего одноклассника я слышал страшную историю. Он ребенком жил в Новороссийске, откуда эвакуировался морем. Корабль, на котором он был, еще стоял под погрузкой, и по трапу шла толпа стариков, инвалидов, женщин с детьми, когда началась бомбежка и загорелось соседнее судно, груженное снарядами. Мгновенно освободить трап от людей не было возможности, и капитан принял решение — спасать тех, кто уже погрузился. Их судно отошло, и трап вместе со всеми, кто на нем был, рухнул в воду. Мы обсуждали подобные примеры и не находили ответа. Я и сейчас его не знаю.

Встретились мы в тот год в приватной обстановке и с современным гэбистом. Все праздники мы встречали у Хахаева. В квартире курить было нельзя, и мы выходили на лестничную площадку. К нам подошел какой-то пьяный мужик и спросил, студенты ли мы. Услышав ответ, сказал: «Не люблю студентов, хотя слежу только за офицерами. Они меня все боятся, только зайду в ресторан, все сразу же уходят!» Мы посмеялись и попросили его нам не мешать. «Не верите?!» — пьяный вынул и раскрыл удостоверение капитана КГБ. Толик попытался выменять его на свой студенческий билет, но капитан выругался и, спустившись этажом ниже, скрылся в квартире. Сергей потом наводил справки: вероятнее всего, квартира была явочной, где принимали стукачей. Иметь под боком таких соседей нам не хотелось, кто-то из нас позвонил из автомата в ГБ, назвал адрес квартиры, номер удостоверения, фамилию капитана и предложил не держать у себя алкашей.

 

* * *

 

Зимние каникулы я, как всегда, проводил в Мурманске. В местной газете «Полярная правда» я прочел статью. Несколько парней обворовали ларек спортивных товаров. Мать одного из них,

 

директор спортбазы, купила краденое, чем и подвигла ребят на новые свершения. В конце концов был обворован кабинет ДОСААФ, откуда утащили 9 боевых пистолетов типа «вальтер».

Мама рассказала мне, что пострадал и мой приятель по детской площадке, с которым мы после войны не встречались. Она это узнала от его матери. Оказалось, что часть оружия еще не найдена.

Обратно в Ленинград мы ехали вдвоем с Янковским. Вечером он сообщил мне: «Два «вальтера» в нашем вагоне. Тут едет пацан, изрядно набравшийся, мы когда-то знакомы были, так он хвастал». Оказалось, едут двое — мужик лет тридцати и молодой парень. Мужчина спал на верхней полке, а парень, найдя старого знакомого, показывал ему оружие. Показал он его и мне (мы с Толей курили в тамбуре). В Мурманске они ограбили уже нескольких рабочих после получки, теперь едут погулять в Ленинград. Мы с Толей начали обсуждать план. Выпросить оружие и брать их самим. Красиво! Но парень давал нам смотреть «вальтеры», вынув предварительно обойму, а у дружка может оказаться третий пистолет. Даже выманив пистолет с обоймой, мы по неопытности перестреляем полвагона.

Пошли к начальнику поезда и попросили сообщить в милицию. А сами улеглись на свои места, оба на второй полке. Ночью спутник нашего нового знакомца зашел в наш отсек. Встал на нижнюю полку и внимательно заглянул в наши лица. Мы притворились спящими. Он ушел. Через некоторое время нас разбудил представитель милиции — показал удостоверение. Мы рассказали, где лежат бандиты, и договорились, что Толя, проходя мимо них, нагнется поправить обувь. В окно поезда мы видели, как их сажают в милицейскую машину.

Еще часа через два пришли за нами — милиции были нужны свидетели. Нас ехало трое, еще одна девушка-мурманчанка из нашего же института. Поскольку милиционеры обещали, что мы догоним этот же поезд на дрезине, свои чемоданы мы оставили ей. Как она справилась с тремя чемоданами, оказавшись одна на вокзале, я сейчас уже не помню.

На следующих каникулах отец рассказал мне, что сын его начальника с оружием был задержан в том же поезде, на котором уехали из Мурманска и мы. «А вы, бригадмиловцы, всё проспали!» Я, подавив желание похвастать, притворился удивленным. Еще через год, кончив институт и нацепив по просьбе отца «поплавок» на грудь, я с папой отправился гулять по Мурманску. На-

 

встречу нам шли двое — пожилой мужчина — отец с ним поздоровался — и молодой парень, которого я тоже откуда-то знал. Мы кивнули друг другу. И тут я вспомнил, где я его видел — тогда, в поезде! Он, наверное, тоже вспомнил.

Назавтра отец, побеседовав на работе с его родителем, угрюмо заметил мне: «Достукаешься, зарежут!»

 

* * *

 

Мы пытались вернуть комсомолу его «истинное» лицо. В масштабе патруля в какой-то степени нам это удалось. Люшнин и Иофе, до этого принципиально не вступавшие в комсомол (даже перед конкурсным поступлением в вуз!), по нашему настоянию подали заявления и надели комсомольские значки. Ношение комсомольских значков для рейдовиков было обязательным.

Перед очередной институтской конференцией мы решили захватить власть в комсомольской организации нашей Техноложки. Я уже говорил, что организовать однокашников на участие в таком мероприятии было нетрудно. На конференции меня и еще кого-то из рейдовиков выбрали в комитет комсомола. Я стал заместителем секретаря комитета по политработе. Первым моим действием была попытка отменить политинформации. Я, как и в школе, заявил на заседании комитета, что те, кому интересно читать прессу, делают это и сами, а слушать политические новости в изложении «послушных девочек», вообще-то политикой не интересующихся, не интересно никому, делать же что-то ради «галочки в отчете» я не собираюсь. На том и порешили. Впрочем, у этих «послушных» хватало начальников и без меня, кто-то делал доклады, где-то обходились, как и прежде, без них, а «галочки» появлялись, как и прежде. Мы «давили», только если речь шла о поездках на стройку и целину. И воевали с пьянкой. Сергей Хахаев был секретарем физико-химического факультета. В других факбюро тоже оказывались «наши люди».

Забегая вперед, скажу, что, вернувшись с целины в следующем учебном году, мы добились исключения из комсомола за два месяца шестерых человек (за пьянку), после чего наш секретарь получил втык из райкома: «Вы там весь комсомол поразгоняете!» В это же время мы добились исключения из института очень известного тогда футболиста, капитана ленинградского «Зенита», мастера спорта, Завидонова. Он числился студентом Техноложки уже давно, появлялся в институте редко, между играми и тренировками, которые в зависимости от времени года проходили в

 

различных городах СССР. Одно из таких появлений было отмечено пьяной дракой с его активным участием. Исключенный из Хехноложки, он стал (или продолжал?) числиться студентом Педагогического института имени Герцена.

 

* * *

 

В конце марта 58-го года на сессии Верховного Совета СССР Булганин был освобожден от должности Председателя Совета Министров. Хрущев стал совмещать посты руководителя партии и правительства. Совсем недавно, на XX съезде КПСС, объединение этих постов в руках Сталина было объявлено одной из причин «культа личности» и связанного с ним произвола.

Мы и раньше подозревали, что причины «культа» кроются гораздо глубже. Однако сам факт восстановления «сталинских норм» свидетельствовал о полном произволе партийной верхушки. Барин дал — барин взял. И все это при полном молчании общества. (В то время уже прошло несколько закрытых судебных процессов над студенческими группами, пытавшимися протестовать против вмешательства Союза в венгерские события. Мы, рейдовики, об этом ничего не знали, наша сплоченность имела и отрицательную сторону: мы почти не видели мира вокруг.)

Сергей спросил меня: «Что будем делать?» Сам вопрос в контексте наших отношений касался только конкретных действий.

Вообще Сергей был и остается нашей коллективной совестью. Как правило, он не читал нотаций и даже не высказывался. Он «кривил морду», и собеседник по одному этому знал, что поступает неправильно. Вадик Гаенко был организующим началом. Я «толкал» идеологию.

Мы написали листовку. Показали Вадику, Яшке Френкелю, Володе Сиротинину. Ребята текст одобрили. Мы обсудили метод ее распространения. Было решено, что несколько человек отправятся в Москву и другие города и одновременно в Ленинграде, Москве и еще где-нибудь во время спектаклей из лож или с галерки будут эти листовки разбрасывать. Начали обсуждать персональных участников операции. Четырех человек оказалось маловато. Надо было говорить с остальными. Кое с кем поговорили на эту тему «вообще». А потом испугались — мы, сравнительно плохо знающие историю и философию политических движений, вовлекаем в деятельность тех, кто нам верит на слово. Мы рисковали не только собой, но и другими. И еще — каковы будут последствия нашей деятельности? Если все сведется к тому, что нас

 

посадят, — не стоит и начинать. Если же возможны и социальные последствия — неплохо выяснить, какими они могут быть. (Мы были столь наивны, что надеялись прогнозировать историю.)

Короче говоря, акцию решено было отменить. А Сергей и я должны были серьезно сесть за книги. Что мы и сделали (в прямом и переносном смыслах).

В этом году нас решили застраховать. Страховали нас на полгода, и стоило это копейки. Полис я почти сразу же потерял, но перед этим в графе «завещание» успел написать: «В случае моей смерти завещаю означенную сумму на освобождение Тайваня (тогдашние газеты изображали сей остров оккупированным американским империализмом), а ежели последний будет уже освобожден — на установление памятника Льву Толстому в Тель-Авиве». Полис кто-то передал в комитет комсомола. Меня вызвал секретарь комитета Валя Никольский и спросил: «Почему именно в Тель-Авиве?» Я ответил, что, насколько мне известно, такого памятника там нет. Валя согласился. (О том, что есть, и чего нет в Тель-Авиве, ни я, ни он ничего не знали.) «Ну так пусть стоит. Ты что — против?» Он был не против. О том, что жертвуемая сумма издевательская, ни он, ни я не говорили.

В апреле 58-го в «Технологе» появился фельетон — «Рыцари белого камина», подписанный Кулаковским, профессиональным журналистом, освобожденным членом редакции и фактическим редактором институтской многотиражки. Кулаковскии давно относился подозрительно к нашей компании. На одной из комсомольских конференций он даже выступил с таким заявлением: «Рейдбригада — это не комсомол, а фракция в комсомоле. Посмотрите, как они поют, они же в свой круг пускают только тех, кто им по вкусу!»

Одна из комнат комитета комсомола, украшенная не действующим уже сто лет белым камином, служила неформальным клубом, где ребята собирались потрепаться в промежутке между лекциями, после них, а зачастую и во время. Иногда занимались телефонным хулиганством. Однажды Марику Г. кто-то дал номер телефона: «Вот, позвони». — «Что сказать?» — «Что придумаешь». Марик позвонил: «Ваша жена сбежала». — «Откуда вы знаете?» — «Со мной и сбежала». Через час (Марика там уже не было) в комитете появился гэбист (это оказался номер приемной секретаря обкома). Вызвали секретаря комитета Никольского и начали

 

выяснять, почему и кто пользуется бесконтрольно служебным телефоном. Валентин не знал, да если бы и знал, не стал бы выдавать. Но об этом узнал сам Марик и, чтобы не подводить Никольского, «пошел сдаваться». Гэбист долго читал ему нотацию о «правилах поведения», но репрессий не последовало. В другой раз мы, собравшись в комитете, вытащили свои записные книжки и начали звонить своим знакомым, которые в тот момент находились на лекциях. Трубку брали их родственники, которым сообщалось, якобы с главпочтамта, что на имя такого-то пришла посылка, но так как напутано отчество (называлось первое попавшееся) или номер квартиры, то нужно подойти к окну номер 8, имея при себе паспорт, и разобраться. Потом мы собирались позвонить в милицию и сообщить, что готовится ограбление почтамта, сбор грабителей у восьмого окна, пароль — «Не пришла ли нам посылка?». На это, мы, честно сказать, не решились.

Этот «клуб» объединял, прежде всего, тех, кто имел хоть какое-то отношение к комсомольскому активу, — остальным просто не приходило в голову проводить в комитете свободное время.

В статье «Рыцари белого камина» речь шла вовсе не о телефоне. Основная ее часть была посвящена студентам, которые вместо того, чтобы учиться, проводят время в трепотне, избрав для этого помещение комитета. Приводились фамилии: Чемеков, Френкель, Азаренков, Когель и другие. Френкель и Кегель были почти круглыми отличниками, у Азаренкова и Чемекова были и двойки. Кирилл Чемеков, талантливый художник, почему-то поступил к нам. Года два с половиной держался в студентах, потом ушел разнорабочим в Театр Ленинского комсомола, где вскоре стал оформителем. После нашего ареста уехал в Гродно, где и работал театральным художником. Азаренков Техноложку закончил.

Против фамилии почти каждого «бездельника» стояло: «рейдовик». Главная мысль была выражена в заключительных строках: «чешут языками о погоде и моде, Би-Би-Си и Польше, Пикассо и Чижике-Пыжике».

Донос не сработал, возможно, потому, что Боб Азаренков, которому особо вменялось его энглезированное имя, оказался сыном крупного гэбиста.

 

* * *

 

В конце апреля состоялась первая «рейдовая» свадьба. Нина Котова стала Ниной Гаенко. На свадьбе присутствовала чуть не

 

вся рейдбригада. Эта свадьба оказалась далеко не последней. Мы насчитали десять пар, познакомившихся в патруле.

Яша Френкель привел к нам Женю Нимбурга, своего школьного друга. Тот учился на биофаке университета. Через какое-то время Женя организовал рейдбригаду у себя на факультете. Иногда в рейды мы ходили совместно; из университетских я помню Дину Суханову (полное имя ее было Согдиана, так ее назвали родители-археологи), Марину Иванову (будущую жену Яши Френкеля), Иру Г. (за которой я пытался ухаживать), Славу Кушева.

Брат Славы Женя Кушев учился в Москве и был связан с диссидентским движением. Именно через него наш «Колокол», о котором речь пойдет ниже, оказался у Лашковой, потом у Алика Гинзбурга, потом в «Посеве». Слава потом участвовал в неформальном писательском «Клубе 81».

С Мариной и Ирой мы познакомились на следующем курсе, а пока мы с Яшей Френкелем ухаживали за Лидой Федотовой (теперь Иофе). Мы провожали ее после рейдов домой, и иногда случалось так, что Личка шла впереди, а сзади мы с Яшкой обсуждали мировые проблемы, забыв о нашей спутнице. Яшина мама была уборщицей в детском саду, отец пропал без вести на фронте. Жили они в Песочном, ездить было далеко, и Яшка зачастую ночевал в общежитии или у своих ленинградских друзей. Оба мы часто были голодные и поэтому, прощаясь с Лидой, просили ее вынести чего-нибудь пожрать. Чаще всего — получали отказ. Семейная девочка-ленинградка не очень представляла себе наше положение и думала, что мы выпендриваемся.

Однажды Яшу вызвали в известный кабинет в институте, и гэбист предложил ему «сотрудничество». В качестве награды Яше было обещано помочь в розыске отца. Яшка, естественно, отказался. «Эти суки готовы торговать даже мертвыми». Надо сказать, что детям пропавших без вести пенсий за погибшего отца не платили. («А если он сдался в плен?»)

 

* * *

 

Четвертый курс я кончил без троек. На июль мы планировали поход. Внезапно выяснилось, что в этом году на целину в принудительном порядке отправляют даже пятый курс. Обычно учеба на пятом курсе была препятствием даже для добровольных поездок — ведь с целины возвращались в конце октября. Поход планировался по Кольскому полуострову, конечный пункт — Мурманск.

Итак, я успеваю после похода дней пять провести с родителями, потом еду на целину самостоятельно, оплачивая дорогу за свой счет и опаздывая на месяц, и, таким образом, совмещаю, казалось бы, совсем несовместимое.

Поход проходил по реке Воронья, которая вытекает из Ловозера и течет с юга на север примерно в 100 км восточнее железной дороги. Верхняя часть реки более или менее спокойная, дальше начинались пороги. Мы решили начать поход на плотах. А потом будет видно.

Руководил группой Саша Мумжиу. В группе шли Юра Егоров, Алена Аплетина, Кирилл Чемеков, Лёня Гальперин, Лёня Ковтуненко, Юра Егоров, Лида Федотова, Алла Соколова, Олег Устьяров и я.

Еще в сессию начались сборы. Закупка продуктов, подгонка снаряжения. Решили отправиться сразу же после экзаменов и на этот день уже взяли билеты. В последний момент выяснилось, что для вязки плота у нас нет троса. Но кто-то из нас утешил остальных — трос он достанет. Часа за два до отхода поезда трос появился — двухметровый кусок толщиной около 40 мм. Он никуда не годился.

Ехать было около двух суток. Мыс грустью глядели в окно на тонкие пятимиллиметровые тросики, бегущие вдоль пути. (Такими тросиками в те времена управлялись механические семафоры.) Потом на одной станции за сараем мы заметили бухты таких тросиков. За аналогичным сараем на следующей станции оказались такие же бухты. Решение было принято. На очередной станции мы с Чемековым выскочили из вагона, подбежали к сараю и, схватив бухту, бросились к поезду. В вагон вскочили уже на ходу. По дороге бухта размоталась метров на пятнадцать, и мы, стоя в тамбуре, на ходу поезда собирали волочащийся трос. Наши ноги были опутаны этим тросом и, зацепись он за что-нибудь, нас бы тут же выбросило из вагона. Но нам повезло, и смотанный трос стал нашим достоянием.

Из двенадцати участников похода девять были рейдовиками. На стройках и производственных практиках мы убеждались в том, что социалистическую собственность тянул всякий, кому не лень, от рабочего до самого крупного начальства. Объемы определялись физической возможностью несуна, и у начальства эти возможности были гораздо большими — оно могло задействовать не только самосвал, но и подъемный кран. Мы старались не следовать общему примеру, но в данном случае соблазн был слишком велик.

 

Благополучно доехали до станции Оленья, оттуда попуткой — до поселка Ловозеро. Пошли к начальнику леспромхоза. «Плоты? Сколько бревен?» — начальник почиркал карандашиком и объявил нам цену. Такие деньги нам и не снились. Может быть, возьмете топливное бревно? Снова чиркнул карандашом. И этих денег у нас не было. «Вы что — студенты?» — «Студенты». — «Тогда я вам покажу готовый плот, на нем лошадей привозили. Берите бесплатно». Плот оказался отличным, но слишком широким для порожистой реки. Мы разрубили его вдоль на две части, которые и связали нашим тросом.

В самом начале пути к нам привязалась собачонка — лаечка. Пытались прогнать, но она не уходила. Отплыли днем. Еду варили прямо на плоту, обмазав кострище слоем глины. Вечером, не ставя палатки, все, кроме дежурных, улеглись спать — порогов на этом участке не было. Мы с Кириллом дежурили — смотрели вперед, не наскочить бы на камень. Вдруг услышали приближающийся треск моторки. В ней сидел мужчина с ружьем, наставленным на нас. «Отдайте собаку!» Мы вытащили свое ружье и наставили на него. «Шарик!» — крикнул мужик с моторки. Шарик прыгнул к нему. «Джек!» — крикнул я. Джек прыгнул обратно на плот. Стали просыпаться ребята. И мы, наставив друг на друга оружие, забавлялись: «Шарик!» — «Джек!» Собака прыгала с плота на лодку и с лодки на плот. Наконец законный хозяин, когда собака оказалась на лодке, рванул ход, и Шарик уже не смог прыгнуть к нам. Моторка удалилась.

Потом появился первый небольшой порог. Плот разгрузили, все наше имущество по берегу пронесли ниже порога. Затем плот разделили надвое и по очереди обе части провели через порог. Для этого мы привязывали веревки к передней и задней частям проводимой секции и ими управляли. При первом опыте веревка зацепилась за камень, торчавший из воды. Я влез в воду, ребята за заднюю тягу тянули плот, а я перекинул через камень ослабевшую веревку. Плот рвануло, ребята не удержали его, и задняя веревка ударила меня, стоявшего в победной позе на камне, под ноги. Сделав фантастическое сальто, я погрузился в воду. По счастью, меня мгновенно прижало к камню, и я снова выбрался на него.

Из двенадцати человек нашей группы плавали плохо пятеро, в том числе и я. Расчет был такой — на спокойном месте не страшно, а на пороге и умение плавать не поможет.

Перед каньоном плоты пришлось бросить, дальше мы пошли вдоль берега пешком. Каньон на реке Вороньей — пожалуй, са-

 

мое красивое место, которое я видел. Красные граниты с пятнами зелени с обеих сторон, а внизу между крутыми берегами белая пена воды, несущейся вниз под углом градусов пятнадцать. Увы, теперь эта красота, наверное, исчезла — уже во время похода нам говорили, что в каньоне собираются строить ГЭС — она, очевидно, давно построена.

Стоя на камнях около воды, мы, несколько ребят, с восхищением глядели на стены каньона. Очень хотелось забраться наверх, хотя и было страшновато, особенно мне, поскольку я до сих пор панически боюсь высоты. Но тут подошли девочки, и среди них Личка Федотова: «А мы уже слазили». Мы ринулись вперед, напрасно девчонки кричали снизу: «Вы что, очумели, мы же не здесь лезли, мы обошли». Для нас отступления не было. Не знаю, каким образом я добрался почти до верха, и вдруг под рукой «пошел» камень. Отпустить его и взяться за другой было нельзя: падая, он мог меня сбить. Хорошо, наверху оказался Саша Мумжиу, имевший некоторый альпинистский опыт. Он лег и протянул мне руку. Держась за руку, я отстранился и пропустил камень вниз, а потом выбрался наверх. От страха у меня свело ногу. И тут мы увидели, что по нашему пути полезла Алла Соколова. «Ачка! Остановись! Буду ругаться матом!» — закричал наш командир Мумжиу. «Я ничего не слышу, вода шумит!» — ответила та и продолжала лезть наверх.

Наконец мы вышли к устью Вороньей. Там располагался рыболовецкий колхоз, специализировавшийся на лове семги. У нас кончился хлеб, а в деревне не было магазина. Все необходимое жители закупали в Териберке, километров за сорок оттуда морем. Нам посоветовали зайти к одной бабке, у которой мог быть хлеб. Та продала нам буханку по государственной цене — 1 руб. 40 коп. — и в придачу подарила кусок семги, рублей эдак на четыреста.

Мы расположились на завтрак. Проходивший мимо нас рыбак поинтересовался, откуда рыбка, и, узнав, воскликнул: «Да разве она умеет солить!» Через некоторое время и он принес нам кусок, потом еще кто-то. Проходившие мимо колхозники шутили: «Ешьте, ребята. Так семгу ест только Хрущев и мы». В поселке мы познакомились с молодым парнем из рыбнадзора — энтузиастом Севера и его природы. Он рассказал нам, что по закону рыбаки всю семгу должны сдавать государству по десять рублей за килограмм, а если хотят ею полакомиться, покупать в магазине по сто рублей за килограмм. Естественно, этого никто не делает. Работник рыбнадзора признался нам, что выполнения этого идиотского закона он от рыбаков даже и не требует.