Пусконаладка

 

Как нужно играть в преферанс. — Заводы и жизнь в Уфе и Стерлитамаке.

Плановая экономика в действии. — Уфа: аварии с хорошим концом. —

Стерлитамак: развлечения в общежитии. — Переименование остановок. —

Контроль над бюрократией. — Социализма в СССР не существует!

 

В положенное время мы с Додом встретились на московском почтамте (единственное место, где мы догадались назначить свидание) и отправились на 14-ю Парковую, на которой размещались «Оргнефтезаводы», место нашей первой работы. Через день мы уже ехали в Уфу, в первую командировку.

Первым моим начальником был некий Токман — заядлый преферансист: он рассказывал, что по-настоящему в преферанс следует играть в черных очках и черных же перчатках; темные очки он иногда надевал во время игры, перчаток не помню. Токман умел нравиться любому начальству; с подчиненными же был вежливо-снисходителен, всякий раздавая понять, кто здесь главный.

За три года моей работы в «Оргнефтезаводах» я ездил в разные города, где запускались нефтехимические цеха. В Уфе и Стерлитамаке мне пришлось побывать дважды. Работа везде была организована одинаково. На пуск мы приезжали еще до завершения монтажа. Это происходило потому, что рапорт о сдаче объекта под пусконаладочные работы подавался на несколько месяцев раньше реального окончания строительства (иногда даже на полгода раньше). Прибыв на место, мы начинали с составления «дефектной ведомости», в которую заносились все отклонения от проекта, препятствовавшие нормальному осуществлению технологического процесса. Много было и таких случаев, когда сам проект игнорировал законы природы и здравый смысл, тогда

 

приходилось вносить изменения и в проект. Иногда удавалось подавать рацпредложения.

Впрочем, такая возможность возникала не всегда. Например, на одном из заводов, где пускались цеха синтетического каучука, в цеху полимеризации была смонтирована установка для утилизации отходов. Линия (труба) от сборника упиралась в стену... На чертежах было то же самое, ее продолжения за стеной просто не было. Оказалось, проектировщики в следующем цеху забыли спроектировать продолжение процесса.

В Уфе (вернее, в городе-спутнике Уфы Черняховске) я особенно ярко увидел плановую экономику в действии. На заводе еще велся монтаж оборудования. Но функционировало и заводоуправление — шел набор и обучение рабочих. И монтажники, и завод получали план по сдаче металлолома. У монтажников металлолом был: обрезки труб, уголков и всего остального, из чего монтировалась технологическая цепочка. А у заводчан еще ничего не работало и, следовательно, ничего не ломалось, даже то, что было уже смонтировано. Но план есть закон! Сначала выведенные в ночную смену рабочие вместо обучения технологии воровали отходы у монтажников. Те сварили железный сарай и стали прятать отходы металла туда, под замок. Тогда стали воровать еще не смонтированные трубы (их резали автогеном), вентиля и т.д., а иногда и снимать уже установленные. Монтажное управление поставило ночного сторожа. Недалеко от завода шел ремонт трамвайной линии — стали воровать снятые рельсы, ремонтники стали их увозить. Апофеозом всего стала кража 19 новых, подготовленных к установке рельсов, которые заводские рабочие под руководством мастера (члена КПСС, между прочим) уперли ночью и успели разрезать к утру, раньше, чем появились разъяренные трамвайщики. Мастер получил благодарность в приказе за перевыполнение плана по металлолому. Его коллега, честно собиравший на территории куски проволоки, старые скобы и бочки, в том же приказе получил выговор, да еще и подчиненные ему рабочие возмущались его «крохоборством». Самим нам повезло — наладчикам, по крайней мере рядовым, «гнать туфту» не было нужды. У пусконаладчиков есть конкретная задача — вывести цех на технологический режим — и есть жесткие контролеры: заводчане, которым потом надо будет работать в этом режиме. В нашем случае контроль потребителей был реальностью.

Около нашего цеха стоял на ремонте огромный нефтяной резервуар. Как-то теплым летним утром, после ночной смены, в

 

него забралась парочка. На их беду, ремонт оказался оконченным, утром пришли слесаря и быстро заболтали люк. Сначала «пленники» растерялись, потом было поздно — резервуар снаружи был покрыт толстым слоем теплоизоляции (считай — звукоизоляции). К счастью, мастер, явившийся несколько позже, только что закончил вуз и еще серьезно относился к правилам техники безопасности. Увидев закрытый люк, он поинтересовался, нет ли кого внутри. Слесаря расхохотались: «Кому там быть?!» Мастер, однако, спросил, кто именно проверял резервуар, и приказал открыть люк снова. Слесаря поворчали, но подчинились. На следующий день в проходной висел приказ: «Аппаратчицу такую-то и электрика имярек уволить за аморальное поведение в нефтяном резервуаре номер...»

Осенью произошел другой забавный случай. У дороги валялся еще не смонтированный переход с 600 на 400 мм — две трубы соответствующих диаметров и сварной конус между ними. В конце смены двое рабочих поспорили на пол-литра, можно ли пролезть через эту штуку — один из них полез и застрял. В двенадцать часов ночи под моросящим дождем вокруг застрявшего собралось все заводское начальство. Было принято решение резать трубу автогеном. Один рабочий просовывал между металлом и телом застрявшего куски асбеста, другой поливал разрез водой. После освобождения директор поинтересовался, «куда смотрел мастер», и выяснил, что тот «разбивал» спорщиков — мастер был лишен всех премий и на три месяца переведен в рабочие.

За все время моей работы в пусконаладке на моих глазах не произошло ни одного несчастного случая с трагическим исходом. Но несколько раз только по счастливой случайности обошлось без больших жертв.

С нами работал один инженер, К., которому оставалось года два до пенсии. Однажды он провалился в открытый канализационный люк, доверху заполненный жидкой глиной (дороги между цехами начинали асфальтировать после ввода предприятия в строй). К. раскинул руки и был извлечен из глинистой массы подбежавшими монтажниками. Несколько дней он пел им дифирамбы. Но однажды другие, а может быть, и те же самые монтажники уронили с высоты 52 м плашку весом килограммов в пять. Железина оцарапала правый рукав кожаного пальто К. и чуть ли не на метр ушла в землю. Упади она немного левее, нашего коллегу разрубило бы пополам. Когда мы обсуждали это происшествие, К. все время молчал, а потом вдруг заплакал.

 

Был случай, когда в печи, подготовленной к запуску, мы обнаружили два баллона с кислородом. Оказалось, монтажники, получавшие сдельно, спрятали от другой бригады про запас кислород, чтобы избежать простоя. Печь и находившиеся рядом уже действующие (т.е. принявшие пожароопасное сырье) цеха, не прояви мы бдительности, взлетели бы на воздух, ну, конечно, и мы сами тоже.

Как-то мы принимали топливный коллектор, систему распределения газа для печей. Дали в него давление воздухом и принялись обмазывать мыльным раствором все сварные швы. Там, где оказывался свищ, мыло пузырилось. Отметив мелом все участки, требовавшие герметизации, подали заявку монтажникам. И вдруг приказ — принять в коллектор топливный газ. Сколько мы ни доказывали нашему начальству, чем чреваты такие фокусы, оно, и без нас понимавшее опасность, приказ не отменило: прибыла комиссия, более страшная, чем взрыв газа.

Приняли газ. Сидим этажом ниже в операторской и гадаем, успеет ли за это время в галерее создаться взрывоопасная концентрация или нет. И слышим громкий хлопок, потом другой. Кинулись наверх. Старший смены опередил всех. Когда я прибежал на галерею, он уже тряс за шиворот какого-то паренька, а тот приговаривал: «Мне велели, мне же велели». Оказалось, что монтажное начальство, не подумав о принятом в коллектор газе, послало парня прибивать пороховым пистолетом, «стреляющим» дюбелями, к бетонной стене электрозаземление.

Однажды гидроударом сорвало П-образный участок трубы весом в пару тонн и отбросило его метров за пятьдесят. Эта история имела юмористическое «продолжение». В нашей квартире в общежитии забился унитаз. Мы обмотали тряпкой палку, чтобы протолкнуть дерьмо, но нам показалось, что нужно подмотать еще. В этот момент появился наш тогдашний начальник Толя Груздев. Укорив нас за неумение справляться с жизненными трудностями, он помянул и «гидроудар, который огромные трубы рвет», после чего рывком задвинул в унитаз нашу конструкцию. В результате дерьмо оказалось у него на лице. «Вот это гидроудар!» — констатировали зрители.

Наверное, в это же время мне рассказали еще об одной аварии, кажется, в Ярославле. В результате какой-то неполадки с заводской территории на дорогу понесло облако хлора. Тут же вызвали «скорую», и всех, попавших в это облако, увезли в больницу, некоторых отпустили сразу после осмотра, кто-то остался лечиться.

 

Перепуганное заводское начальство выделило средства, и всем пострадавшим выдали пакет с шоколадом, маслом и бутылкой молока. Во время «газовой атаки» в канаве лежал мертвецки пьяный, его тоже подобрала «скорая», отвезла в больницу, где он проснулся, там его осмотрели и отпустили, вручив пакет с продовольствием. Мужик ничего не понял и, стоя около больницы, расспрашивал прохожих, не наступил ли, пока он спал, коммунизм.

 

* * *

 

Когда завод в Уфе запустили, нас перебросили в Стерлитамак. Поселили нас в заводском общежитии квартирного типа, и через пару дней появилась комендантша с листками прописки. Первым подошел к ней я. «Имя, фамилия и т.д.», дошла очередь и до пятого пункта — «еврей». В ответ слышим: «Я тут на работе!» Я показываю паспорт, комендантша с удивлением его разглядывает, начинает записывать в листок: «Ев... Нет, как же я буду писать?» Подсказывает Толя Груздев: «Пишите "жид"». Та с сомнением смотрит на него, некоторое время раздумывает, потом вздыхает: «Нет, уж лучше я запишу, как в паспорте».

Через некоторое время мы еще раз перепугали нашу комендантшу. Как-то вечером Груздев прочел в газете заголовок статьи «Вербальная философия Эдварда Карделя», и мы принялись обсуждать слово «вербальный», поскольку из статьи явствовало, что это нечто очень плохое. Сидевший рядом коллега в это время вертел в руках цветной карандаш и под наш разговор написал на тетрадном листке: «Квартира сугубо вербальная», сверху мы написали еще: «Атель Вив», а снизу какое-то трехзначное число. Листок прикнопили с наружной стороны двери и ушли на работу. Вернувшись, бумажки мы не обнаружили, а спустя полчаса в комнату ворвалась комендантша, бросила на стол листок и грозно спросила: «Что это такое?!» Мы ответили: «Пусть висит». Сначала комендантша угрожала нам директором и главным инженером завода, парткомом и даже КГБ (она эту аббревиатуру произносила с испугом). Мы были непреклонны: «Нарисуем и повесим, а вы жалуйтесь хоть Хрущеву». Потом вдруг расплакалась: «У меня же дети, а вы...» Нам самим стало страшновато за эту забитую женщину, готовую с испуга на все.

Не помню, в ком проснулась коммерческая жилка. Мы потребовали занавески на окна, утюг и еще что-то, что нам полагалось, и было давно обещано, но чего «сейчас нет на складе». И все

 

появилось немедленно, в обмен на торжественное обещание никаких объявлений больше не вывешивать.

В Стерлитамаке одновременно строились два крупных химических завода. Население было приезжим более чем наполовину, много командировочных. Дороги в городе после любого дождя превращались в глинистую мешанину, а на остановках автобусов разливались огромные лужи. В темное время фонари почти не горели. Автобусы ходили редко и нерегулярно и брались с бою.

Однажды из окна переполненного автобуса мы увидели выбежавшую из дома старушку с огромным узлом, которая со всех ног неслась к остановке. Было совершенно очевидно, что автобус не дождется ее, да с таким тюком в переполненный салон и не втиснуться. «А бабка-то романтик!» — комментировал Груздев. Некоторое время слово «романтик» употреблялось нами именно в таком значении.

Ранее автобусные остановки носили народные названия: «Лужа», «Болото», «Больница» и т.п. Наконец местный исполком постановил переименовать их в «Первого мая», «Советская», «Мирная» (точные названия я забыл). Естественно, большинство пассажиров было в растерянности. За окном темень, идти пешком по грязи, выйдя не на той остановке, — удовольствие сомнительное. Пассажиры исходили криком: «А как она называлась раньше?», но кондуктор монотонно повторял: «Первомайская». Я тогда еще подумал о том, с каким удовольствием «маленький человек» при всякой возможности пользуется властью ради совершенно бескорыстной возможности уесть другого, который ему ничего плохого и не сделал.

Это подтверждало наши выводы о необходимости постоянного общественного контроля за каждым должностным лицом. Но вопрос о том, хочет ли общество контролировать чиновников, нами даже не ставился. Мы судили по себе и полагали, что это естественно: ведь мы никогда не зачисляли себя в какую бы то ни было аристократию.

 

* * *

 

Работая наладчиком, я лишился самого главного — своей рейдовой компании, своего окружения, единомышленников. Оппозиционные шуточки и разговоры тогда вели все, кому не лень, но от шуточек до активного противодействия тому, что считаешь злом, — дистанция огромного размера. Мне казалось, что вся беда в том, что я не умею убедительно сформулировать свои мысли.

 

Дважды за эти три года ко мне приезжал Сергей. В основном мы обсуждали существующий в СССР строй. Мы уже пришли к мысли, что социализма в СССР не существует и бесклассового общества — тоже. Есть правящий класс — партийно-государственная бюрократия.

К этому времени начали выходить стенограммы партийных съездов и конференций, появились книги Плеханова, Грамши, Лабриолы. Я начал собирать по букинистическим магазинам серию «Утопические социалисты». Сергей в 1961 году поступил заочно на философский факультет университета. В провинции в читальных залах райкомовских библиотек можно было получать старые газеты, не выдававшиеся в Питере без ходатайства организации.