- 265 -

Работа и низшие начальники

 

Температура в швейном цехе. — Как обуздать начальника. —

Отрядный Рябчинский и «культурная революция» в Китае. — Кишка

 

Основной проблемой на первое время стала температура в цехе: когда мы утром приходили на работу, в ведре для питьевой воды был ледок, днем температура поднималась до семи-восьми градусов. Шить в таких условиях было затруднительно, а начальство требовало нормы. Мы сначала предложили Анненкову разрешить нам взять из каптерки теплые вещи, отобранные при первом «шмоне». «Не положено по инструкции!» — «А такая температура в рабочем помещении положена?» — «Тут мы ничего сделать не можем». На следующий день исчез термометр, но вода все-таки замерзла.

У нас появился новый начальник отряда, был он недолго, и фамилию его я не запомнил. Он начал приводить нам примеры: «Знаете, в каких условиях строили Комсомольск?!» — «Знаю, — ответил старик «религиозник», — я его и строил». — «Ты мне провокаций не устраивай! Вы живете лучше, чем колхозники, а чего-то всё требуете!»

В конце концов, мы все отказались работать, и начальство изыскало способ достать дрова.

Через некоторое время этот отрядный чуть не намотал новый срок кому-то из заключенных. Он явился в барак во время подъема и, увидев спящих, приказал всем вставать. Спала вечерняя смена, у которой отбой и подъем были на два часа позже. Увидев, что вставать лежащие не собираются, отрядный включил большой свет и принялся кого-то тормошить. В это время какой-то зэк (кажется, Энн Тарто) спросонья заявил: «Вот сейчас запущу ботинком! Убирайся отсюда».

Был составлен официальный рапорт, и дело могло начаться, но тут мы написали коллективное заявление, суть которого сводилась к вопросу: «Правда ли, что наши колхозники живут хуже заключенных, как утверждает новый отрядный?» Отрядного на следующий же день из зоны убрали, и дело заглохло.

 

* * *

 

Во время нашей «холодной забастовки» не только этот тип агитировал нас таким способом. Отрядный капитан Рябчинский говорил нам: «У меня в квартире не теплее, так у меня же дети». Степан Сорока (не путать с М.М.Сорокой) отвечал: «А вы пус-

 

- 266 -

тите нынешних зэков к управлению — и вам теплее будет». Увы! Политзэки оказались неспособны сыграть решающую роль в перестройке, да и народ с большим интересом читает воспоминания гэбистов, чем наши. Посему утверждение Степана остается хотя и не опровергнутым, но и не доказанным.

Во время китайской «культурной революции» Рябчинский вдруг вызвал меня к себе: «Ронкин, как ты смотришь на Китай?» — «В случае вторжения на территорию СССР пойду на фронт добровольцем». Рябчинский посмотрел на меня с удивлением: «А все-таки хорошо они своих толстозадых повыкидывали из персональных машин!»

Начальника другого отряда звали Кишка. У него была украинская фамилия Кышка, но и мы, и он сам предпочитали русскую «кишку» (с ударением на последний слог) украинской кошке. В отличие от Рябчинского, готового выполнить любое указание начальства, но собственной инициативы не проявлявшего, Кишка был злобный дурак. Однажды мы увидели, как он ломает скамейку, на которой в погожие дни сидели старики. В другой раз его жена с ребенком на руках проходила мимо забора; ребенок, увидев отца, радостно залепетал, а женщина окликнула своего мужа. «Продолжать движение! Продолжать движение!» — скомандовал Кишка и двинулся в глубь территории. Его земляки-украинцы как-то задали Кишке вопрос: «Почему в Канаде у украинцев есть собственные школы и университеты, а в РСФСР, где проживает гораздо больше украинцев, чем в Канаде, ничего подобного нет?» На это Кишка ответил словами, ставшими в зоне крылатыми: «Это вам не Канада!»

 

* * *

 

Вообще-то мы считали наших тюремщиков, за редкими исключениями, «нелюдями», чье поведение ничего, кроме брезгливости, вызывать не должно. Декларировал эту точку зрения и Юлий, хотя, как мне кажется, только декларировал. Как-то в лагере появилась молоденькая ментовка из соседней женской зоны. «Смотри, какая хорошенькая», — сказал Юлий. «Фи, Юлинька! Это же скотоложество!» — ответил я. Он согласился, но не знаю, совсем ли искренне. Впрочем, чувство юмора часто спасало его, как и всех нас, в тех ситуациях, когда, казалось бы, только и оставался выбор между бессмысленным, с тяжелыми последствиями, бунтом и полным отупением.

 

- 267 -

Юлий очень тяжело переживал обыски, цензуру, всякое насильственное прикосновение к своему личному. Однажды, во время очередного шмона, мент начал читать полученное ранее Юлием письмо. (Это было нарушением правил — правом чтения нашей переписки обладал лишь цензор; но кто считался в лагере с такими «мелочами»!) Юлий начал качать права, было видно, что он вот-вот может сорваться, и тогда — хорошо, если пятнадцать суток карцера, — дело могло кончиться и добавочным сроком. «Юлинька, чего ты волнуешься, ну ползет по письму муха, так что?» — сказал я. Мент начал доказывать, что он не муха, и после чьей-то реплики, что он и не под мухой, — обстановка разрядилась.