Туфта как повседневность и как экономическая система

Туфта на воле и в лагере. — Туфта при разных режимах. — Омринская архитектура

Кто-то из друзей прислал мне в Нижнюю Омру вырезку из старого номера «Известий». Там упоминался наш поселок. В заметке рассказывалось, как во время полета на буровую один из рабочих неосторожно открыл дверцу вертолета и был вытянут за борт. «Старый десантник, управляя полами распахнутого ватника, он спланировал на высокую ель, откуда упал в глубокий снег». Потерпевший разжег костер и был подобран этим же вертолетом. «Происшествие кончилось для него благополучно». Я показал эту заметку коллегам и услышал хохот. Все было почти так. Только «потерпевший» был в дрезину пьян и на ветки ели упал совершенно случайно. После падения он протрезвел и действительно разжег костер. Кончилась эта история для ее героя не совсем благополучно — из газетной заметки о нем узнала жена, от которой муж-алиментщик долго скрывался, и нашла его.

И еще одна история. К нашей бригаде примыкали два мужика, с которыми мы вместе почти не работали, — они чистили помойки в поселке. Летом эта работа не была особенно трудной, зато зимой, когда содержимое смерзалось, им приходилось туго. Однажды к одному из них подошла женщина: «Слушай, мой мужик, вернувшись с буровой, все деньги сунул по пьянке в помойное ведро, а я сдуру его выплеснула в помойку, может, найдешь, так верни!» (Вахтовые буровики получали на порядок больше, чем те, кто работал в поселке.) Женщина указала помойку, которая и была раздолблена в пух и прах. Помойку долбил тот, кому рассказали о деньгах, а не тот, за кем она числилась. Денег там, как и следовало ожидать, не оказалось. Зато другой рабочий хвастал, как

он надул своего напарника, подсунув ему «объект», к которому не прикасался месяц и уже не знал, как и подступиться.

Эти же ребята взялись покрасить крышу общежития. Олифу пропили, краску развели на солярке. «Так ведь смоет первым дождем!» — «Ну, смоет, так дождь пойдет еще завтра, а деньги за работу мы уже получили».

Вообще халтура, туфта сделалась повсеместной нормой. Она не только не осуждалась окружающими, наоборот, сообразительный халтурщик пользовался уважением, и ему подражали. К чести халтурщиков, они не требовали за свои ноу-хау гонораров — разве что бутылку, и то не как вознаграждение, а для разговора.

В сталинских лагерях, не прибегая к туфте, на общих работах почти не было шансов выжить. И в зоне, и на ссылке, и потом, уже в Луге, я не раз встречался с бывшими зэками, которые могли немало рассказать об этой самой туфте. Следуя традиции, я не патентую услышанное.

Шахтные штреки пробивались сменными бригадами. После окончания очередной смены бригадиры этой и следующей смен делали затес на последнем столбе шахтной крепи и расписывались на нем. Рабочие же разбирали последнее звено крепи, тащили столб с затесом назад и устанавливали его снова. Таким образом каждая смена записывала себе какое-то количество метров несделанной работы. Маркшейдеры ломали голову, почему при встречной работе штреки никак не могли состыковаться, ибо расстояние по нарядам оказывалось гораздо больше, чем по чертежу. Молодые даже начинали предполагать, что в результате ошибки штреки разошлись.

При копке котлована оставлялась так называемая «тумбочка» — участок фунта 0,5 х 0,5 м. По высоте этой «тумбочки» и измерялась глубина выработки (помноженная на площадь котлована, эта величина давала нормативные «кубы»). Заступившая смена аккуратно подрывала «тумбочку» предыдущей, подводила носилки и тащила ее в другое место. Верхняя часть убиралась, а высота оставшейся части прибавлялась к высоте выкопанного фунта. При этом почвенные слои на «тумбочке» и стенке котлована продолжали соответствовать друг другу.

На лесоповале уложенный штабель мастер «точковал» — бил по торцам бревен специальным молотком, оставлявшим на них выдавленную цифру. У каждой бригады была своя цифра. Вместо того чтобы пилить и укладывать новый штабель, проще было

перебрать один из уже принятых, отпилить тонкие кружки по торцам бревен и снова их «заточковать».

Конечно, такая туфта проходила только при молчаливом соглашении между заключенными и лагадминистрацией, но ведь обе стороны в этой туфте были заинтересованы! Заключенный спасал свою жизнь, начальник — карьеру, а в некотором смысле и жизнь, ведь всякий мог быть обвинен в саботаже с хорошо предсказуемыми последствиями.

Проконтролировать же результаты работы было просто невозможно. Кто, например, мог просчитать, сколько леса уходило в топляки, сколько его уплывало в океан? Молевой сплав (сплав леса, не связанного в плоты) запрещался на самом высоком уровне и при Сталине, и при Хрущеве, но при всей сверхцентрализации запрет оставался только на бумаге.

После Сталина речь уже не шла о биологическом выживании работника. Иногда туфта служила только добыванию средств для выпивки — что поделаешь, освободившиеся зэки влились в тысячи, сотни тысяч бригад и активно внедряли свое, усвоенное в лагерях отношение к труду. Во многих случаях, однако, туфта служила если и не средством выживания, то средством, позволявшим семье работника вести хоть какое-то «приличное», по меркам того времени, существование. И в этом случае туфта могла иметь место только при молчаливом соглашении между рабочим и начальством.

На севере любой столб, врытый в землю выше уровня промерзания фунта, начинает выдавливаться — под ним замерзает вода и выталкивает его. При строительстве бараков основание положено возводить на 2,5-метровых «стульях». При существовавших расценках рыть такие глубокие ямы значило ничего не заработать. Поэтому рылась только одна такая яма, около нее укладывался отрезок бревна длиной 2,5 м. Эта яма использовалась при появлении какого-нибудь высокого начальства. Остальные ямы рылись глубиной по 1,5 м, на соответствующую длину обрезались и «стулья». Надо сказать, что, если удавалось договориться со связистами, у которых была машина с пятиметровым буром, ямы делались по проекту. На мой вопрос, почему стройучастку не обзавестись такой техникой, прораб ответил: «А что вы получать тогда будете? Нормы ведь пересмотрят».

Для сооружения барака на шесть семей надо было вырыть семьдесят две ямы. Жилые бараки Нижней Омры поэтому напоминали каких-то фантастических многоножек, у которых все ноги

были разные. Полы расходились и затыкались старыми ватниками и одеялами. Происходило это не сразу — первые годы мерзлота еще не давала о себе знать. Потом барак сносили, и на его месте строили новый. Но до этого люди годами ждали своей очереди в таких условиях.

При всем том новоприезжие домов там не строили, хотя со строительным материалом проблем не было. Каждый надеялся подзаработать и вернуться домой. С этой надеждой люди жили годами, возможно, десятками лет.