- 57 -

Склонен к побегу...

 

Попав на второй участок, я с удивлением убедился, что участок участку рознь, хотя исправительно-трудовая колония была одна. Здесь ничто не напоминало восьмой участок. Две или три тысячи заключенных жили не в землянках, а в бараках, где на нарах, во всяком случае, лежали матрацы. В аристократическом бараке, населенном лагерной обслугой — поварами, комендантами, нарядчиками, парикмахерами, — царил порядок. Постели были заправлены чистыми простынями, байковыми одеялами. Но особой роскошью отличались помещения, облюбованные "ворами в законе". Они напоминали цыганский табор. Ватные шелковые одеяла, громадные пуховые подушки, какие-то ковры, драпировавшие со всех сторон нары-вагонки.

 

- 58 -

На втором участке поражала столовая. В нее входили через зеркальные двери. Внутри все выглядело почти так, как в довоенном провинциальном ресторане средней руки, — в кадках стояли фикусы, а в углу возвышалась небольшая эстрада, на которой каждый вечер при раздаче пищи играла небольшая капелла.

Что касается меня, то мое место было под нарами в бараке самых захудалых работяг. Утром я являлся в ОП, получал там связку проволоки, смазанную тавотом, чтобы она не ржавела, и наждачную бумагу. После этого можно было расположиться где угодно и счищать наждаком тавот. Вечером в 18 часов чистую проволоку надо было сдать, и она шла в цех, где делали бельевые прищепки.

Подобная работа, не привлекая ко мне ничьего внимания, давала возможность наблюдать за бытом второго участка и лучше уяснить особенности окружавшей меня жизни. Я старался в ней как-то сориентироваться.

Иерархическая лестница лагерного общества представлялась следующим образом.

Самое дно его, как уже говорилось выше, образовали фитили-доходяги. Путь на дно был односторонним — только вниз. Кто туда опустился, подняться, за редчайшими исключениями, уже не мог.

Чуть выше стояли работяги, то есть вкалывающие на общих работах - лесоповале, в рудниках, каменоломнях и т. д. Но, например, на заводе № 327, где зэки со второго участка ворочали шестидесятикилограммовые корпуса от снарядов, выдерживали только местные, получавшие из дому передачи. Все остальные, проработав два-три месяца, от силы полгода, "доходили", превращались в фитилей, в лагерную пыль и тихо отправлялись на девятый участок.

Более высокое общественное положение занимали бригадиры производственных бригад. Сами они физически не работали, а только командовали. К тому же работяга получал в килограммовую миску 200 грамм каши, а бригадиру ее наливали до краев, иначе говоря, килограмм. От бригадира многое зависело. Он получал задание от вольного прораба, десятника, с которым, естественно, старался поддерживать не только деловые, но иногда и дружеские отношения. Если прораб оказывался работой бригады доволен (нередко ему

 

 

- 59 -

давали "на лапу")*, то он закрывал наряд на сумму, обеспечивающую бригаде по 900 грамм хлеба на душу, право на дополнительное премблюдо. Перевыполняющих нормы заключенных лучше одевали, обували. Из них назначали так называемый рабочий контроль на кухню. Разумеется, никто там ничего не контролировал. Человек был рад и счастлив вместо работы, иногда на лютом морозе, посидеть хоть денек на теплой кухне и "от пуза" наесться всякими вкусными вещами - пирожками, оладушками и др. Повара готовили "спецблюда" для себя, для могущественных лагерных "придурков" - комендантов, нарядчиков и даже для самого лагерного начальства, не гнушавшегося, случалось, оторвать еще толику от скудного пайка заключенного.

Возвращаясь к бригадирам, можно утверждать: они были иногда неплохими парнями, но чаще всего превращались в деспотов и садистов. Многие устраивали выход бригады на работу из барака "без последнего". Это значило, что тот, кто выходил из двери последним, получал от бригадира удар по спине увесистой дубиной, называвшейся "шутильником". То есть дубина служила одним из действенных средств трудового воспитания.

Бичом лагеря были блатари. Они представляли собой государство в государстве, терроризировали всех, кого могли, особенно "контриков", что начальством отчасти поощрялось. Воры воспринимались тюремщиками как "социально близкие", пусть немного оступившиеся, но все же советские люди. Воры чутко улавливали подобную конъюнктуру и использовали ее в своих интересах. Во всяком случае в Орской ИТК № 3 лозунги насчет честного труда и искупления вины их не касались. Они не работали и жили в свое удовольствие.

На одной из высших ступенек лагерной иерархии стояли "придурки", то есть обслуга, так сказать, "слуги народа". Сюда входили нарядчики, бухгалтеры, всякого рода хозяйственники, повара, парикмахеры, коменданты. Это были люди сытые и превосходно одетые. Некоторые из них обладали

 

 


* В зоне вновь прибывшие заключенные быстро расставались с приличной одеждой, обувью, выменивая ее на хлеб и табак. Такая торговля получила особое развитие после войны, с приходом в лагеря десятков тысяч арестованных из Прибалтики и "стран народной демократии".

 

- 60 -

почти неограниченной властью над жизнью и смертью заключенных. От них зависело, сунут ли тебя в ближайший этап или до времени оставят на месте; пошлют на тяжелую работу или дадут какое-нибудь блатное местечко, например, дневального в бараке. Но все это оказывалось преходящим. Сегодня придурок царствует и куражится над тобой, а завтра чем-нибудь не угодил начальству и, глядишь, сам загремел на общие работы, а там и "дошел".

Запомнился такой эпизод. Однажды меня окликает какой-то фитиль:

- Эй, лейтенант, здорово! - Я с трудом узнал бывшего статиста санчасти, "мордастого". От былого величия не осталось и следа. Передо мной стоял типичный доходяга, донельзя грязный; на одной ноге, как говорится, лапоть, на другой - консервная банка. Лохмотья подпоясаны веревочкой с "теплыми вещами" - котелком и ложкой.

- Ты что здесь делаешь? — без интереса спросил я.

- Жить надо уметь... Ха!.. Кантуюсь! Вот съел банку вазелина и, понимаешь, всю санчасть обделал, — радостно сообщил он, — в результате — освобождение от работы и вообще полный кайф!

- Да так же загнуться можно...

- Ништяк! Хочешь, прочту лекцию на тему: "Что такое труд и как от него избавиться".

Я поспешил закончить этот никчемный разговор, а уже через несколько дней моего собеседника отправляли ногами вперед на 9-й участок, предварительно, конечно, хорошенько проткнув его несколько раз штыком, чтобы он не вздумал там как-нибудь нечаянно воскреснуть.

Одним из самых могущественных "придурков" на втором участке был заведующий столовой-рестораном Николай Иванович Саенко. Громадный, атлетически сложенный мужчина лет сорока, весом примерно в 120 килограмм, он в своей прежней долагерной жизни выступал как циркач. На грудь ему клали наковальню и били по ней пудовыми молотами. Сидел он, кажется, за убийство изменившей ему жены и имел длительный срок.

Это его стараниями лагерная столовая приняла ресторанный вид. Мы, фитили, каждый вечер сшивались там в надежде "закосить" лишнюю мисочку баланды. И действи-

 

- 61 -

тельно, бывало, Николай Иванович после раздачи ужина заводил нас в столовую и скармливал нам остаток. Иногда на каждый голодный рот приходилось полчерпачка, и это уже было великим подспорьем.

Если к нему обращался какой-нибудь доходяга, он всегда уважительно наклонялся к нему и внимательно его выслушивал. Он обладал каким-то особенно обостренным благожелательным интересом к людям, даже самым униженным в той жизни, где угнетение и оскорбление было привычной формой существования. Мной он также заинтересовался. Обо мне ходили туманные слухи, что я, хоть и доходяга, но в прошлом - выдающийся художник, пострадавший, так сказать, "за правду".

Короче, благодаря содействию Николая Ивановича мне удалось получить заказ. Сам (главный) повар второго участка попросил меня нарисовать его. Через несколько дней портрет был готов. Повар получился похожим, и кроме того, ему был придан несколько романтический вид благодаря горделивому повороту головы и каким-то горным вершинам, которые виднелись на заднем плане и изображали Урал, хотя в действительности под Орском никаких горных вершин и в помине нет.

- Ну не повар, а прямо Джордж Гордон Байрон, - добродушно прокомментировал этот живописный опус Николай Иванович, обнаруживая знакомство с английской классической литературой.

Повару портрет тоже понравился, и теперь я в течение недели каждый вечер подходил к раздаче и получал полную "бригадирскую" миску горячей затирухи, политой растительным маслом. Какое это было небесное наслаждение наполнять ею желудок! И сейчас, когда с того времени прошло около шестидесяти лет, с удовольствием отведал бы ее. Увы, в моем доме ее не готовят, несмотря на все мои просьбы.

Надо ли говорить, что Николай Иванович стал моим кумиром. Меня восхищала исходящая от него физическая и духовная сила, его способность подчинять себе жестокую лагерную действительность, причем нередко в экстремальных ситуациях.

Так, однажды воры, привыкшие быть в лагере хозяевами положения, попытались, как они это всюду делали, осед-

 

- 62 -

дать пищеблок. Человек пятнадцать их явилось в один прекрасный день в столовую "качать права".

- Что вам, ребята? - очень вежливо спросил Николай Иванович, заслонив своей гигантской фигурой знаменитую зеркальную дверь.

- Ужинать, ужинать пришли мы, метрдотель, жрать давай!

- Извините, ребята, но вы в столовой вроде уже были... вы вроде уже ужинали. Ну и запомните, пожалуйста. Пока я здесь заведую, ни один блатной к раздаче со своим котелком не подойдет.

Далее события развивались драматично.

- Тебе, падла, что, жизнь надоела, - прошипел один из наиболее свирепых урок, - а перо в бок не хочешь? - и в его руке блеснула финка.

- Что ты, сынок... Успокойся, сынок... подойди ко мне, сынок... - И не успели мы оглянуться, как через секунду финка оказалась в руках у Николая Ивановича, а урка взвыл дурным, голосом. У него был сломан мизинец. После этого заведующий столовой спокойно положил финку в карман и, очевидно, считая инцидент исчерпанным, повернулся, чтобы уйти. В этот момент на него тиграми бросились сзади два блатаря. Николай Иванович легко перебросил их через себя, затем приподнял и основательно треснул головами друг о дружку. Оба они так и покатились.

- Кто-нибудь хочет еще что-нибудь сказать, уважаемые? - спросил Николай Иванович, - я вас внимательно слушаю. - Он был совершенно спокоен, и только лицо его несколько порозовело и более слышным стало дыхание. — Так, значит, никто больше не хочет? Ну, вот и хорошо, сынки... вот и отлично... А теперь пора спать, пока я тут с вами заговорился, уже отбой был. Приятных сновидений...

И дверь за Николаем Ивановичем захлопнулась.

Итак, невероятная сила, смелость и одновременно доброта удивительно сочетались в этом человеке, придавая ему черты некоего сказочного богатыря или рыцаря. К тому же Николай Иванович выступал еще в качестве мецената, покровителя музыкального искусства. Во всяком случае, он был глубоко убежден, что скудный ужин пойдет заключенному больше на пользу, если будет сопровождаться музыкой. В

 

- 63 -

столовой-ресторане второго участка каждый вечер играла небольшая капелла. Честно говоря, играли эти ребята плохо, особенно возглавлявший ансамбль скрипач, типичный самоучка, ранее подвизавшийся разве что на деревенских свадьбах. Но, как бы то ни было, у него в руках была скрипка. И тут я вспомнил, что и я когда-то был скрипачом. Но в последний раз мне довелось выступать на второй день войны...

Концертный зал Одесской школы имени профессора П. С. Столярского... Идет госэкзамен. Я стою на сцене, играю Баха, Паганини, Сен-Санса, Чайковского... С тех пор прошло два с лишним года, вместившие фронт, тюрьму, этап, лагерь. И вот теперь мне вдруг страстно захотелось вновь хотя бы провести смычком по струнам.

Как-то я рассказал Николаю Ивановичу, что получил в свое время профессиональное музыкальное образование.

- Так ты что, скрипач? - изумленно спросил он.

- Скрипач!

- И "Чардаш" Монти можешь сыграть?

- Могу, Николай Иванович.

- И Полонез Огинского?

- И Полонез могу!

- Что же ты молчал, сынок, дурья твоя башка! Ведь нам скрипач позарез нужен. Завтра же я поговорю с начальником культурно-воспитательной части. Устроим тебе экзамен, а там будешь работать и жить как бог. Я лично займусь тобой.

Всю ночь я провел в большом волнении. Как я в таком виде предстану перед начальником КВЧ, как мне вообще привести себя в порядок? Ведь я жил в самом захудалом бараке. Вся пыль и грязь, которую я собирал под нарами, была на мне. Как мне отмыть хотя бы руки, совершенно черные от тавота, счищаемого мной ежедневно с проволоки?

Но встрече с начальником КВЧ не суждено было сбыться. По-видимому, планы Николая Ивановича стали известны "примариусу" лагерной капеллы и он усмотрел в них угрозу своему благополучию. Два слова дружку-нарядчику, и меня в тот же день вызвали срочно на вахту и без особых церемоний отправили как "склонного к побегу" на штрафной четвертый участок. О нем было известно, что он находится где-то на отшибе, у черта на куличках, в поселке Аккермановка; что

 

- 64 -

там есть страшный карцер-бункер, своего рода тюрьма в тюрьме и что зэки вкалывают там в никелевом карьере... В общем, попасть на четвертый считалось гибельным делом.