- 279 -

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

У покойного было две заветных мечты. Первая - побывать на могиле Виктора Гюго, "чтобы низко поклониться тому, кто больше всех жалел человека". Вторая - издать книгу. "Я просто обязан это сделать, - говорил он мне не раз. - Кровь невинных, погибших в застенках сталинских тюрем и лагерей, взывает к памяти и мести".

Он не успел осуществить задуманного, хотя в последние годы жил очень торопливо. То хотел во что бы то ни стало немедленно улучшить условия абсорбции репатриантов и связывался то с одним, то с другим отделением Объединения олим из СССР, то сетовал, что инвалидам войны медленно оформляют пенсию, и вот он уже спешил в Комитет ветеранов войны, звонил "бюрократам", требовал, убеждал.

Проснусь, бывало, ночью, от того, что машинка стучит. Подойду — вижу, строчит открытое письмо концлеру Австрии Крайскому, отрицавшему еврейскую нацию, или Курту Вальдхайму по поводу резолюции ООН, осуждающей сионизм. "Я — солдат великой армии Справедливости", — говорил он словно бы в шутку, но я принимала это всегда всерьез. Его "дела" давно уже стали моей жизнью.

Семен Яковлевич родился в 1906 году в Одессе. Отец его был портным, но сыну хотел дать высшее образование. Семен окончил политехнический институт в Харькове, строительный факультет. Вскоре его призвали в Армию. Он участвовал в трех войнах, которые вела Россия.

 

- 280 -

Между Финской и Второй мировой войной Семен Яковлевич успел жениться на землячке своей, одесситке. Но началась война, немцы вступили в Одессу. Олечка (Голда) была сожжена заживо вместе со всей многочисленной родней.

О его второй жене читатель узнает из книги. Она отреклась от Семена Яковлевича, когда он попал на Лубянку. Единственный сын его, Олежка, умер вскоре после ареста.

В книге Крапивский пишет, что после девяти месяцев сидения в смертной камере, расстрел ему заменили 25 годами лишения свободы с последующей "вечной" ссылкой.

Меня судьба связала с заключенным Е-535 совершенно случайно. Я, тогда уже вдова, жила с двумя детьми в Омске. Время было тяжелое, послевоенное. Работала я старшей машинисткой, получала 800 рублей, а 100 рублей стоила буханка хлеба.

Однажды снится мне сон. Будто бы я в старом богатом отцовском доме в Хайларе, недалеко от Харбина. И вдруг вижу: летит стая журавлей. Одна птица - с перебитыми крыльями. Летит так необычно. Я подумала: "Если бы она опустилась к нам во двор, я подвязала бы ей одно крыло, а другое аккуратно отрезала. Летать бы журавль не смог, а жить - жил бы". Так и случилось. Птица смотрела на меня благодарными глазами, как человек"...

В тот день пришел к нам в бюро человек и спросил меня. Он передал мне письмо - треугольник, где незнакомый мне отправитель писал:

"Уважаемая Муза Николаевна! Извините, Бога ради, за подобного рода знакомство. Мне рекомендовал обратиться к Вам один выходец из Китая. За долгие годы пребывания в лагерях я кое-что сконструировал, в частности, модель комбайна для механического изготовления блоков из кирпича и наконечника с автоматическим оштукатуриванием и архитектурной отделкой стены. Этот комбайн в будущем мог бы лечь в основу полной механизации и автоматизации трудоемких процессов в строительстве. Сейчас мне необходимо отпечатать расчеты и описания. Приношу Вам заранее сердечную благодарность за помощь.

Семен Яковлевич Крапивский ".

Я, посоветовавшись с машинистками, согласилась отпечатать текст и сообщила об этом Крапивскому. Через некоторое

 

- 281 -

время получила восторженное письмо. Так мог писать очень одинокий человек. Мужчина, который десятилетия не касался женской руки. В последующих письмах он все рассказал о себе. Это длилось семь месяцев. А однажды... Дело было под Новый год. Семен Яковлевич сообщил мне в треугольнике, что выхлопотал у лагерного начальства свидание. Он умолял меня использовать эту драгоценную возможность.

Никогда не забуду мои сборы. Денег нет, продуктов нет, а как ехать к заключенному с пустыми руками. Одолжила деньжат, собрала кое-что. Ребята мои паковали авоськи. Всю дорогу, что ехала в Лагпункт № 1614, давила в себе непрошенные слезы.

У входа в невысокий барак стоял конвоир. "Ты кто? - спросил он. "Жена", - ответила я неуверенно. "Ха-ха! Откуда у "полковника" взялась вдруг жена? Жена у него умная, сразу отказалась"... " Чего там, - робко пробормотала я. - Сестрой ему двоюродной довожусь". Словом, впустил меня. Народу там понасобралось немало. Подумала: "Ну как мы друг друга узнаем? Одни приходят, другие уходят".

В барак вошел худой, высокий человек. Без правой руки. Я подошла первой и неуверенно спросила: "Семен Яковлевич?" Внезапно он опустился на колени и стал целовать мне край платья. "Одиннадцать лет, одиннадцать лет ни одна женщина не пришла на встречу ко мне", - шептал он сквозь слезы, сокрушенно мотая головой...

Это был отнюдь не слабый человек. Через три месяца, когда я вновь пришла на свидание к нему, вместе с сыном, меня вызвал начальник лагеря Кузляев к себе.

- Мы думали, Вы поняли, с кем имеете дело. Это закоренелый преступник, который выйдет за стены лагеря, когда у него волосы вырастут вот здесь, - он постучал пальцами в ладонь. - Сколько он нам тут дел понаворочал. Карцер по нем и по сей день плачет. Кремень, а не человек. И вы, гражданочка...

К счастью, Кузляева вызвали, потому что в лагере случилось ЧП. А я пошла на свидание с "закоренелым преступником" с чувством нетерпения и счастья.

Я была на свободе, мне и предстояло начать битву за него. Мои бессчетные письма в Прокуратуру Союза не прошли бесследно. Меня сняли с работы "за связь с заключенным".

 

- 282 -

Но к этому времени моя дочь уже закончила институт и начала работать. Передачи по-прежнему поступали в Лагпункт № 1614. Так продолжалось два года.

25 июня 1959 года Семен Яковлевич считал своим вторым днем рождения. Когда я увидела фирменный конверт Прокуратуры Союза в ящике для писем - не поверила глазам. Да, это была реабилитация Я вновь и вновь перечитывала справку: "Реабилитирован за отсутствием состава преступления". Именно эти слова приводили Семена Яковлевича в ярость. После двенадцати лет пыток тебе говорят: "А ведь ты был не виновен"...

25 сентября 1959 г. кто-то постучал в дверь моей квартиры в Омске. Это был Семен Яковлевич. "Теперь свободный", - только и сумел сказать он.

Тогда он не думал о том, что ему предстоит еще немало битв…

С тех пор, до самой смерти его мы были неразлучны.

Уже тогда у Семена Яковлевича возникла мысль о выезде в Израиль. Этому особенно способствовало одно обстоятельство. Внезапно, через 25 лет я узнала, что мои мать, отец, вся моя многочисленная родня, о которой я ничего не знала в течение четверти века, находятся в Израиле. Семен не захотел оставаться в Сибири ни одного дня. Его тянуло в Одессу, к тому же, как он полагал, оттуда будет легче "вырваться".

Думаю, только советские люди могут понять во всем объеме смысл слова "прописка". Пока тебя не "закрепили" за местом жительства, тебе не найти работы. Но тебя и не прописывают, потому что не работаешь. Из этого адского круга никак не выбиться. Мне удалось, как машинистке куда-то втиснуться. Эти крохи держали нас впроголодь "на поверхности". Если мне перепадали чаевые, я покупала кусочек колбасы, чтобы побаловать Сеню. Он ведь после лагерей еще не пришел в себя. Ему так нужен был в то время хороший уход...

Кто-то подсказал ему, что если устроиться в Одесский горкомунхоз, легче раздобыть квартирку. Как мы были счастливы получить десятиметровую комнату в общей коммунальной квартире. Позже Семен Яковлевич устроился в леспромхоз инженером. В связи с заготовкой древесины его послали как-то в Карелию.

 

- 283 -

Все, за что бы ни брался этот человек - все он делал хорошо. Он глубоко знал вопросы строительства, промысел, заготовку и обработку древесины. Одной левой рукой он мастерил удивительные вещи. Помню, никто не верил, что вся наша "мебель" была сделана им самим.

Все послелагерные годы мы были одержимы одним желанием: ехать в Израиль. Одесса 60-70 годов оказалась одним из центров еврейского национального движения. Дверь нашей крохотной квартирки не закрывалась. Одни приносили письма "оттуда" - и все "колхозом" читали их и комментировали. Другие приходили с отказом...

Семен Яковлевич для всех умел найти нужное ободряющее слово. И это в то время, как сами мы получали один отказ за другим. Формулировка одесского ОВИРа не менялась "Нецелесообразность выезда".

В июле 1971 г. он поехал в Москву. Семену Яковлевичу удалось попасть к начальнику ОВИРа Союза.

Как рассказал мне муж позже, разговор был "крупным". Генерал убеждал его, что здесь, в России, настоящая Родина русских евреев. "У вас же там, в Израиле, и родных-то по крови нет", - твердил кагебист. "Там - свои. Человек должен жить среди своих", - ответил Семен Яковлевич.

Генерал, видно, учуял в Крапивском то, за что лагерное начальство называло его "Кремнем". "Добро, - сказал он, - вернешься в Одессу, там уже все будет завершено". - "Слово офицера?" —"Слово офицера!"

5 августа 1971 года мы и в самом деле получили визы. А 7-го, когда все знакомые и незнакомые евреи собрались в нашей тесной каморке, раздался звонок. Незнакомый голос произнес: "Говорит Израиль. Мы с радостью сообщаем вам, что Семен Крапивский и Муза Крапивская отныне граждане Израиля. Примите наши искренние поздравления. До скорой встречи на Родине!.."

Дальнейшее все совершалось как во сне. Прощание с детьми, друзьями. Аэропорт в Шереметьево, Вена, Шенау.

20 августа, Лод. Жаркий воздух, настоенный на цитрусах и морских водорослях. Запах Родины. Это было третье рождение Семена Яковлевича.

Он хотел об этом говорить, писать, потому что новое чувство открытия переполняло его. Не успел...

Сожалеть об этом мне суждено до конца моих дней.

М. Крапивская