НА ВОСТОК
Поезд набирал скорость, давно скрылись за поворотом плачущие женщины, а сердце все сжимала боль расставания. Перед глазами стояла плачущая мама.
Все молчали, каждый переживал свою боль. Думал свою горькую думу.
Шумели только уголовники, им нечего было переживать.
Тюрьма для них — дом родной.
Деревянные нары в два яруса протянулись поперек вагона по обеим его сторонам. Пустая середина, маленькое отверстие в полу. Для отправления нужды.
Вот на этих голых нарах по десять человек в ряд предстояло ехать не известно куда и сколько.
Начали устраиваться. Уголовники заняли одни верхние нары. Мы расположились на остальных. Кинув мешки в голову, кто лег, кто замер сидя. За окном мелькнула станция Азарово. Значит на Москву.
В Москве, где-то на Окружной дороге сформировали эшелон из таких же поездов. Установили на крыше пулеметы, прожектора, посадили на тормозные площадки стрелков и тронулись. Когда переехали Волгу, мы поняли, что едем на Восток.
На какой-то станции долго стояли. Лязгнул запор, дверь немного отодвинулась, в образовавшуюся щель сунули мешок с хлебом, кулек с сахаром и два ведра кипятка. Блатные мигом кинулись на продукты, схватили хлеб, сахар и затащили к себе на нары, заявив, что будут делить. Мы растерянно стояли перед ними. Они поделили хлеб пополам: двядцать паек себе "а десять человек и двадцать нам на тридцать человек. Сахар растаскивали по карманам.
Видя такое дело, мы зашумели. Урки — ноль внимания. Только хруст шел от сахара.
Вдруг плотный, здоровый человек легко вскочил на нары, и высоким, почти женским голосом закричал:
— Що же це воно здесь происходит? Верните, хлопцы, хлеб и сахар!
Урки захохотали.
— Кажу — верните, бо плохо буде!
Уголовники послали его подальше и продолжали жрать хлеб, а один подошел к кричащему и хотел ударить его. Но тот перехватил руку, рванул — и урка с воем полетел на пол.
Обстановка накалялась. Еще несколько наших вскочили на нары.
Урки, видя, что дело принимает серьезный оборот, сбились в угол, готовые к отпору.
— Ну, смотрите, я предупредил.
Урки молчали.
— Пошли, хлопцы, — кивнул он нам и двинулся на уголовников.
Один из них попытался ударить его ногой в живот, но он перехватил удар и рванул его за ногу так, что и второй урка полетел на середину вагона. Там ему добавили тумаков остальные, вывернули карманы и загнали его под нары.
Мы дружно ринулись на нары уголовников. Завязалась драка, и мы их, и они нас били жестоко ногами, куда попало. Доставалось всем. Крик, ругань, вопли — все смешалось в одной сплошной куче. А наш силач выхватывал урок по одному и швырял на пол, где им доставалось от оставшихся в середине вагона наших товарищей.
Наконец, в углу нар осталось трое. Они стали спиной друг к другу и злобно смотрели на нас.
Видно было, что эти из блатной элиты. Сдаваться они не хотели. Да и нам тоже драться не хотелось. И мы спустились с нар. Остатки хлеба, сахара разделили по справедливости и сели пить чай. Остатки порций урок сложили в кучу и разрешили им вылезти из-под нар.
Кружек у блатных не было, и горячую воду они хлебали по очереди прямо из ведра.
— Вот что, хлопцы, — обратился наш вожак к уркам, — спать будете на нижних нарах, продукты делить будем мы, по справедливости, что положено — получи. Обижать не станем.
Один из урок зло огрызнулся:
— Ладно, ваша взяла.
Больше ссор с ними не было, даже кружки мы давали им чай пить.
А поезд все шел и шел, подолгу останавливаясь на полустанках. Прошла неделя, вторая. За Новосибирском начались сплошные лагеря. Строили БАМ — вторые пути. Тысячи километров, десятки тысяч людей с лопатами, тачками за пайку хлеба и миску баланды делали этот каторжный труд. Чита, Сковродино, Вира, наконец, Хабаровск. Стояли долго, а дальше Ворошиловск-Уссурийский, Владивосток. Неужели нас ждет Колыма?