- 57 -

ВАРГАШОР

В моей карточке заключенного стояли три буквы ТФТ, что означало тяжелый физический труд. Иначе говоря, весь свой срок я должен находиться на тяжелой физической работе. Кто определил такую меру перевоспитания, не знаю, но, куда бы я не прибывал, обязательно попадал на общие работы. Долбил в шахте уголь, гонял тачки в карьере, дробил молотом камень, пилил лес, и все это изо дня в день, из месяца в месяц по десять-двенадцать часов в сутки. Поэтому жизнь в экспедиции была чудом, там я отдохнул от лопаты и тачки, отдохнул физически. Отдохнул от зоны, конвоя, бараков, отдохнул морально. И вот теперь шел обратно в этот ад, наперед зная, что меня ждет, но шел, ибо другого пути не было. Кончилось мелколесье, и показался лагерь. Частокол из тонких елок, поверх колючая проволока, по углам деревянные вышки с высокими бортами и низко нахлобученной крышей. Одним словом, зона. Правда на вышках никого не было, но порядок есть порядок. Это был четвертый Лагпункт — Варга-шор. На вахте сидело несколько бойцов самоохраны и нарядчик, все зэки-бытовики.

— Куда прешь? — встретили меня окриком. Я сказал кто и откуда. Нарядчик подозвал к себе. Бойцы заинтересовались, начали спрашивать. Видя мою крепкую фигуру, заговорили, давай, мол, в самоохрану. Нарядчик принес карточку зэка, где стояло «58» и три буквы «ТФТ», и охранники сразу потеряли ко мне интерес.

Пока нарядчик что-то писал, я тихо сунул ему щепоть табаку.

— Ну, что же, пойдешь в бригаду Серга. Это у нас лучшая бригада. И бригадир хороший. Пошли покажу. Мы вышли на улицу.

— Я тебя в лучшую бригаду направил, блатных там нет. Табачок-то еще есть?

Пришлось дать ему еще горсть табаку.

 

- 58 -

В бараке, кроме дневальных, никого не было. С приходом бригады они пожарче раскаляли железную бочку, и, покрытые инеем люди, входя, грелись возле нее и уходили на свое место на нары. Наконец, пришел Серг — огромный, рыжий, сероглазый. Увидев меня, спросил:

— Ты что из блатных?

— Нет, пятьдесят восьмая.

— Лапотать путес?

— Буду.

— Холосо. Кусать пойтес с пригадой.

Говорил он по-русски очень плохо, сильно коверкая слова, так что понять было трудно. А когда сердился, то незаметно переходил на эстонский, и тогда вообще никто ничего не понимал.

Пришел я туда в октябре месяце, когда лагерь был уже построен, а лагерная жизнь отлажена. Строили его как временный: когда кончат участок трассы, то бросят и уйдут дальше, оставив строителям моста через речку Варгашор. Поэтому и было здесь все временное, кое-как.

Большой старый лагерь на шахте 6-бис возле Владивостока казался раем. Все там обустроено: и двухэтажные деревянные бараки, и места для спанья вагонкой в два яруса, и столовая, где мылась посуда после каждого, и обязательное питье хвойного настоя от цинги. В зоне был ларек; санчасть; культурно-воспитательная часть — КВЧ, куда сдавали почту, получали письма, посылки; выдавали мыло, работала душевая. Ни на вахте, ни в зоне никто никаких шмонов не делал. Лагерных номеров на одежде еще не вводили. И бараки ни днем, ни ночью не запирались. Начинался 1937 год.

Здесь же темные сырые землянки, сплошные нары, никакого постельного белья, ни матраца, ни подушки, ни одеяла, лишь еловый лапник, да мох. Ложась спать, мокрые ботинки вешали над раскаленной бочкой, портянки клали на мох, ватные штаны стелили под себя, ноги просовывали в рукава телогрейки, голову в шапку и, накрывшись бушлатом, мгновенно засыпали. Фонарь «Летучая мышь» зажигали от подъема до развода на работу, также вечером с ужина до отбоя, остальное время темнота, да слабый свет от печки. Никаких поверок, пересчетов не было, да и куда денешься. Часы имел только дежурный по лагерю, по которым бил по железу, извещая подъем, развод и отбой. Там же на вахте висел термометр, который ниже 35 градусов никогда не опускал-

 

- 59 -

ся а для того, чтобы не работать, нужно было минимум сорок, но почему-то их никогда не бывало, хотя и от мороза захватывал дух. Вся жизнь заключалась в работе, кормежке и спанье, и ничего больше. Да ко всему этому круглосуточная полярная ночь, когда небо на Востоке ненадолго розовело.

Каждый жил своими мыслями, уходя в себя, тупея, думая о жратве, где бы что сшибить. А где сшибешь? Все думали об одном и том же. А кругом хоть шаром покати.

Лагерь сыпал трассу, строил дорогу на Воркуту. Соседом по нарам оказался Александр Александрович Зноев, учитель из Вологды, лет тридцати пяти. Имел жену, двоих дочерей-школьниц и очень сокрушался полным отсутствием связи с ними. Ни писем, ни посылок к нам не поступало. За короткий срок навигации на Печоре и Усе едва успевали завезти самое необходимое, а о посылках не могло быть и речи. Это был в полном смысле слова затерянный мир, отрезанный от цивилизации, со своими законами и порядками.

С Александром Александровичем мы почти год проработали в одной бригаде, пролежали бок о бок на одних нарах.

Добрый, мягкий человек, он располагал к себе, и, несмотря на разницу в возрасте, мы сдружились, вечерами долго беседовали о жизни, о семье.

На Варгашоре он с первого дня, с прибытия первой баржи с зэками, и знал всю историю лагпункта. Я попросил рассказать ее мне.