ШИЗО

Отработав на трассе почти год, перелопатив сотни километров земли, я сдал. Кости выпирали сквозь кожу, живот подтянуло к спине, мускулы на руках и ногах пропали. Появилась апатия, безразличие ко всему. Хотелось только конца этому скотскому существованию.

Уже многих в бригаде не стало: кого отнесли за бугор, кого в инвалидную, кого в слабкоманду.

Первыми уходили люди пожилые или больные. Они сколько могли крепились, тянулись, но наступал момент, когда организм не выдерживал, и они замертво падали прямо на трассе. Больные желудком погибали быстрее. Тяжелый труд и лагерная пища сводили их в могилу за несколько месяцев.

Пообветшал сам Серг. Отощал, осунулся, уже не чувствова-

 

лось той буйной природной силы, которая кипела в нем год назад.

Как-то осенью, когда уже выпал снег и наступили морозы, я подошел к нему и сказал: «Хватит, Серг, больше не могу. Сил нет не то, что работать, но и ходить».

Для него было неожиданностью, что безотказный рабочий вдруг не хочет идти на работу.

— Ты сто с ума сосол? Сто я тебя составляю лапотать? Выходи и сиди у костла, получай свою пайку. Не пойдес — посадят в ШИЗО на воду и кусок хлеба. Тафай иди.

— Нет, Серг, не могу, пусть сажают.

— Ну, и тулак. Потохнес.

На работу я не пошел. Пришел нарядчик, поохал, поуговаривал и ушел. Боец самоохраны отвел меня в ШИЗО.

Штрафной изолятор — землянка без окон и печки — находился в углу зоны под вышкой. Темная, насквозь промерзшая, с покрытыми инеем стенами, она обдала холодным морозным воздухом.

Дверь захлопнулась, лязгнул засов, и я очутился в темноте. Нащупал против двери нары, а в углу ведро-парашу и все.

Сел, привалился спиной к стене и задремал. Дремал, пока не почувствовал холод, пока не растратил тепло, принесенное из барака.

Начали стынуть ноги, руки, холод забирался под бушлат. Начался озноб. Я вскочил, замахал руками, запрыгал, завертелся в каком-то диком танце, немного согрелся. Но надолго сил не хватило. Решил не садиться, а топтаться на месте. Так я топтался, одновременно сжимая и разжимая кисти рук. В холоде, в темноте, постепенно остывая, замерзая. Движения становились вялыми и не согревали тело, а мозг твердил: «Двигайся, движение — это жизнь. Остановишься, замерзнешь».

И я двигался. Двигал пальцами ног, рук, головой. А, может казалось, что двигался, так как почувствовал тепло, покой, блаженство, стало так хорошо, захотелось спать. Сколько это продолжалось, не знаю. Сквозь сон вдалеке услышал голос, приказывающий выходить. Зачем выходить, здесь так хорошо. А голос настойчиво приказывал: «Выходи!» Нет выходить я не буду. Тогда кто-то с силой рванул меня и поставил на ноги, стоять я не мог, ноги не разгибались, и я рухнул на землю.

 

— Смотри, замерз что ли?

Тогда человек вытащил меня наружу и волоком потащил по снегу. Очнулся я в помещении, кругом хлопотали люди. Мне дали что-то выпить. Посадили, в голове окончательно прояснилось. Начался озноб, трясло как в лихорадке. С трудом выпил кружку горячей воды. Все разошлись, остался только один в белом халате и очках в железной оправе. Он велел снять рубаху и, глядя на меня, качал головой.

— В чем только душа держится? Из какой бригады?

— Серга, — ответил я.

— Не ври. Там блатных нет.

— А я и не блатной. Пятьдесят восьмая чистейшая.

— Что-то я тебя не знаю.

— А я и не ходил к Вам.

— Ладно, одевайся и иди в барак.

На другой день узнал, что меня на месяц зачислили в слабкоманду. Это вроде лагерного дома-отдыха. На общие работы не гоняли, а паек давали полностью. Значит за бугор еще рано.