ДЯДЯ ВАНЯ
Это был щупленький, тщедушный старикашка, с лицом, покрытым глубокими морщинами, и такой замысловатой матерной кличкой, что перевести ее на приличный русский язык практически невозможно. Все его звали дядя Ваня. На работу его не посылали, да и сам бы он не пошел. В бараке занимал лучшее место недалеко от печки, на нижних нарах. С обеих сторон его ложа выломали из нар палки, сделали столик, одну сторону завесили
тряпкой, получился, как он говорил, кабинет, где блатные резались в карты.
У них существовала своя иерархия, строго соблюдаемая снизу до верху. Самая низшая ступень сявки — забитые, помыкаемые всеми существа. Далее шли урки, воры и, наконец, на самом верху пахан. Дядя Ваня — пахан с дореволюционным стажем — принадлежал к элите блатного мира. Ну, и естественно соответствующий авторитет. Из блатных даже в голову никому не приходило перечить или спорить с ним. Правил он жестко, но справедливо, строго карая за нарушение неписаных воровских законов. С мягкой улыбкой мог послать провинившегося на самые жестокие избиения. Лагерное начальство закрывало глаза на все это, им требовался порядок.
Дядя Ваня охотно рассказывал о себе, о своей молодости, об участии в дерзких налетах и грабежах, о царских тюрьмах, побегах, каторге. Все у него получалось складно, вроде бы и правильно. Трудно разобрать, где правда, а где вымысел. До революции грабил купцов, трактирщиков на просторах Сибири, как говорил «эксплутаторов». В гражданскую войну «гулял» с какой-то бандой на Дальнем Востоке. Потом «потрошил» непманов. Ну, а что дальше, помалкивал. Говорят сидел «под вышкой», но потом заменили на десять лет.
Судьба столкнула с ним самым неожиданным образом. Будучи в слабкоманде, послали санитаром в медпункт. Слабкоманда это вроде дома отдыха для тех, кто совсем дошел, истощал и работать не мог. Кормили так же, как и всех, но на общие работы не гоняли, а использовали кое-где по лагерю.
Так вот, в медпункт на прием к фельдшеру Михаилу Ивановичу пришел зэк. Дождался, когда все уйдут, подошел к столу и сказал:
— Доктор живот болит.
— Покажи, — сказал лекпом.
Зэк распахнул бушлат, где на голом животе из-за пояса торчал здоровенный нож.
— Доктор освободи на три дня.
Лекпом посмотрел и сказал:
— Нет, по такой болезни освободить не могу.
— Ну, смотри, пожалеешь! — сказал зэк и положил руку на нож.
— Может быть, дашь, а?
Михаил Иванович напрягся, побледнел. Решение пришло мгно-
венно. Отступив шаг, я подпрыгнул и головой ударил зэка в лицо. Он отлетел, стукнулся об стену и медленно осел на пол. В чувства его приводили долго. Оказалось, что он из блатного барака. «Плохо, паря, — сказал Михаил Иванович, — очень плохо, завалят они тебя». Я и сам знал, что хорошего ждать нечего. Долго молчали, думая каждый о своем.
— Сходи в барак, позови ко мне дядю Ваню, попроси его, пусть сейчас, сразу придет. Только проси, не приказывай. Вежливо проси. Скажи, что лично я прошу его.
— Михаил Иванович, пришьют меня там.
— Может, и пришьют, а может, и нет. Идти, паря, надо, сходи.
Ох, как не хотелось идти, страх мурашками побежал по спине, а надо.
В бараке около нар дяди Вани стояли урки и слушали рассказ. Как только увидели меня, рассказчик умолк и с криком: «Вот этот, бей его», — ринулся на меня. От удара кулаком брызнула кровь из носа. Урки загалдели, и удары посыпались со всех сторон. «Ну, - мелькнула мысль, — все, свалят, затопчут ногами и закопают в снег». Рванулся изо всех сил и закричал: «Дядя Ваня, я к тебе!» Повернув голову, дядя Ваня тихо сказал: «Ну, хватит, чего тебе?» Бить перестали, кровь текла из разбитого носа и губ, я стоял, собираясь с силами, думая, что говорить.
— Чего пришел?
— К тебе. Лекпом очень просил зайти к нему, сказал: «Передай дяде Ване, что я лично очень прошу его придти». При этом сделал упор на очень прошу.
— Вот я и пришел.
— Ишь, ты. Смелый или глупый? Ты что из чертей?
—Да
— Давно сидишь?
— Пятый год.
— Значит, порядки знаешь, что за урку бывает?
— Знаю.
— И пришел?
— Да. К тебе пришел.
— Смелый, значит?
Барак затих, это была зловещая напряженная тишина. Дядя думал. Достаточно одного жеста дяди Вани, чтобы тишина
превратилась в дикую, ревущую силу, способную растерзать все и вся.
А дядя Ваня все думал, при этом повторяя тихо: «Да, смелый, просит, очень просит». Наконец, громко спросил: «Чего так срочно?»
— Да, видно, очень надо, без дела не послал бы.
— Ну ладно, сейчас приду, подожди оденусь.
Вышли из барака вместе, и еще в пути дядя Ваня несколько раз покачал головой, бормоча: «Смелый, смелый черт». А у смелого кишки сводило со страха, и холодный пот тек по спине. Из медпункта меня выпроводили. Разговор шел с глазу на глаз.
Утром Михаил Иванович говорил: «Ну, кажется, пронесло, хоть он и каторжник, варнак, но совесть имеет. И смелость уважает. Это тебя и спасло. Урке я дал освобождение, а ему на прощание налил стопку мятных капель».
С тех пор дядя Ваня раз в неделю приходил за своей стопкой то ли мятных, то ли других капель. Жизнь продолжалась.