ДУРДОМ

Как-то летом сорокового года меня вызвали в контору и показали телеграмму, а в ней: «Своим решением Верховный суд СССР приговор отменил и дело производством прекратил. Ты свободен. Жду. Целую. Мама».

Я стоял, ничего не понимая, не веря своим глазам. Не может быть! 58-ю не освобождают досрочно. Но в руках телеграмма — невероятно, но реальная. Перечитывая ее, я старался найти что-нибудь такое, что подтвердило бы мои сомнения. Однако все было правильно. Мне что-то говорили, но я не слышал. Наконец до сознания дошел голос:

— Что стоишь? Распишись, что читал.

Я расписался. Телеграмму подшили к делу. Я не уходил.

— Ну чего стоишь? Иди, все.

— Как все, а что дальше?

— Дальше — иди работай. Для нас это не документ. Таких теле-

 

грамм сотню могут прислать. И всех освобождать? Жди, придет официальная бумага, тогда освободим, а пока ты зэк, понял? Ну, давай.

Я уныло поплелся в зону. Сколько еще ждать? Когда придет бумага в нашу дальнюю даль?

Рассказал обо всем Михаилу Ивановичу. Он покачал головой.

— Нет, паря, тут что-то не то. Так в жизни не бывает. Выпей валерьяночки и сходи в прачечную, поди уже все готово.

Кончился июль, прошел август. Похолодало, начались заморозки, а с ними кончились навигации. На душе кошки скребли, поднималась злость от своего дурацкого положения, от полного бессилия сделать что-то, закралось сомнение: может телеграф что напутал? Старался не думать. Но дума сама лезла в голову.

А тут опять вызвали в контору. Дрогнуло сердце: «Наконец-то». Запыхавшись, прибежал. Жду. А нарядчик говорит:

— Поскольку ты у нас теперь полузэк, пойдешь работать за зону. Тут в полукилометре находится психушка, пойдешь туда санитаром. Распишись о расконвоировании и шагом марш.

Снова угасла вспыхнувшая надежда.

Землянка с окном возле двери. Чугунная печка посредине и десять топчанов. На топчанах десять психов лежат под одеялами. Возле печки — знакомый санитар. Никто не буйствует, люди тихо разговаривают или спят.

Честно говоря, шел я туда с опасением: все-таки ненормальные. Кто знает, что им стрельнет в голову? А санитар, увидев меня, встрепенулся.

— Здорово, проходи. Напарником будешь, а то по одному здесь нельзя. Психиатрическое отделение — дурдом, значит.

Специфика здесь, конечно, была. Наглухо приколоченные к полу топчаны. Никаких столов и табуреток или других свободно передвигаемых предметов. Маленькая комната для медперсонала — всегда на замке. Дверь без ручки.

Санитар Захар Петрович кончил срок, до «звонка» оставалось несколько месяцев. Человек добродушный, разговорчивый, он сразу ввел меня в курс жизни палаты.

— Главное, знать всех. Кого опасаться, кого нет. Следить за входом, чтобы не ушли. Босиком и без штанов не убегут, но шуму наделают. И, упаси Бог, ночью спать. Врач проверяет и, если заметит, сразу вылетишь в зону. Так что смотри, — говорил он, помешивая

 

кочергой в печурке, — присмотрись, здесь есть хорошие ребята. Вот, смотри, рядом со мной хороший парень Ботя. По национальности он вотяк, а по фамилии Глухов. Часто начинает фыркать, сдувать и смахивать что-то с плеч. Это его черти одолели, вот он их и сгоняет. Гоняет он долго: по часу и днем, и ночью. Прогонит — опять смирный.

Заметив нового человека, подошел худощавый мужчина средних лет. Поздоровался и тихо спросил:

— Мое дело назначено в суд, скажите, вы не защитник? А то я здесь измучился ждать. Все нет и нет.

— Нет, Петров, это не защитник. Иди, полежи.

Петров тихо побрел к своему топчану. А санитар объяснил, что Петрову тройка дала десять лет, а он все ждет и ждет суда. Вот и сюда попал и просидит весь срок, ожидая...

Так санитар рассказал мне о каждом из подопечных.

В углу у двери лежал сифилитик-паралитик. Бандит имел вышку за убийство, но потом помиловали, заменив на десять лет. В лагере снова убил одного. Теперь ему не отвертеться. Расстреляют. Да вот отнялись ноги. Говорит на почве сифилиса. Полгода не встает. Делает все под себя. Перемажется и лежит, никому ничего не скажет, пока вся землянка не провоняет. Вредный, зараза. И будет так лежать без конца, больных у нас не расстреливают. Закон...

Скоро я втянулся в режим жизни дурдома, освоился, делал свою немудреную работу. Как и у Михаила Ивановича, носил дрова, топил печь, убирал помещение, кормил больных. За двенадцать часов так уставал, что придя в зону, сваливался и мгновенно засыпал.

В ночные смены было легче. Больные спали. Вотя, погоняв чертей, тоже засыпал. Вымыв пол и вынеся парашу, я садился у печки и вел разговор с теми, кто не мог уснуть.

Но все же однажды приключился неприятный случай. Как на зло, все спали, и я один сидел у печки в тишине, изредка помешивая железной кочергой дрова. Не знаю как, но на короткое время все же заснул. И проснувшись, увидел, что возле меня стоит псих, пристально смотрит на меня и держит в руке мою кочергу. Что ему придет в голову? Трахнет по черепу — и все. Что делать?

Вспомнил, что врач учил сбивать психов с толку неожиданным вопросом.

— Ты что стоишь? Видишь, печка прогорела, дай-ка кочергу, я помешаю, — и с этими словами я взял у него кочергу. Псих отвел взгляд от меня и уставился в печку.

 

— Садись, что во сне видел?

Он сел, что-то заговорил.

Сразу с души отлегло.

А вот сифилитик-паралитик мучил нас еще месяца полтора. Но однажды, врач-психиатр Александр Моисеевич Шульдер, тоже зэк, при обходе подошел к нему, снял одеяло и внимательно посмотрев на него, ровным и твердым голосом сказал:

— Заложите руки за голову. Тот исполнил.

— Вы слышите только меня и исполняете только мои приказания. Согните ноги в коленях.

Ну, думаю, жди, так он тебе и согнет! Но к нашему изумлению паралитик согнул ноги.

— Опустите ноги с кровати.

Тот опустил.

—      Сядьте.

Тот сел.

— Встаньте, идите.

И паралитик пошел медленно, шатаясь, с руками сцепленными на затылке.

Таким же образом доктор вернул больного обратно и уложил в постель.

— Вы можете встать только по моему приказу! И повернувшись ко мне, сказал:

— Быстро одежду и охрану.

Пришла охрана. Урка, скрипя зубами, одевался. Симуляция окончилась.

Шел декабрь. Лагерь занесло снегом. Только дым поднимался столбом в морозное небо. Мороз захватывал дух.

В один из таких полутемных полярных дней меня снова вызвали в контору.

— Ну вот, видно, дождался. Абезь вызывает, вот бумага. Через час рассыльный вернется, вот с ним и поедешь. Дорога укатанная, по реке доедешь быстро. Приходи через час, я подготовлю бумаги.

То ли от того, что устал ждать, то ли от того, что потерял веру, но радости я не испытывал. Пошел в столовую, попросил вечернюю пайку, дали мне миску каши. Зашел в медпункт, распрощался с врачами, расцеловался с фельдшером Михаилом Ива-

 

новичем, взял мешок, где гремели ложка и кружка, и пошел в контору.

У порога стояли сани с запряженной, покрытой инеем лошадкой. Ездовой уже ожидал в конторе. Нарядчик и другие конторщики пожелали счастливого пути, и мы тронулись. Впереди Абезь — столица Севжелдорлага.