КОНЕЦ ПУТИ

В Усть-Кожве строили мост через Печору. Еще летом водой завезли материалы, технику, и все это валялось прямо на берегу. Трудно представить, как здесь разбирались в этом нагромождении металла, ферм, разыскивая нужное. Сотни строителей копошились в этой свалке, они что-то несли, что-то везли, что-то грузили на автомашины. Стройка напоминала разворошенный муравейник. Сновали туда-сюда люди, автомашины, краны.

Особенно людно было у реки, где обрывалась насыпь, и уже вырисовывались контуры моста. За зиму, пока река скована льдом, строители спешили соединить берега хотя бы основанием этой стальной громады.

Горели костры, стояло безветрие, и дым поднимался высокими столбами, туманя чистое морозное небо. Солнце большим красным шаром катилось по горизонту. Розовое небо, косые лучи солнца, длинные тени создавали фантастический марсианский пейзаж.

Возле автобазы, ожидая отправки, стоял десяток автомашин, нагруженных пустыми железными бочками. Рядом топтались шо-

 

фера-зэки и грелись, кто как мог. Договориться с ними удалось быстро. Водители брали по два человека на машину: одного в кабину, другого в кузов с тем, чтобы в дороге пассажиры менялись местами.

От Усть-Кожвы до Ухты триста километров дорогой-ледянкой. Это, когда вдоль трассы, а где и напрямик через тундру проложены две колеи и залиты водой. Получалось два ледовых желоба, по которым катились машины, две туда и две обратно. Казалось, что ледовая дорога ровная, гладкая, но фактически машины ехали, как по булыжной мостовой, подскакивая на ухабах и грохоча пустыми бочками. Вот в такой тряске, грохоте, возле железа на ветру, в мороз за двадцать градусов предстояло ехать часов девять-десять.

Трясло, толкало и болтало ужасно, не давая мерзнуть. Через час менялись местами и, сидевший в кузове, переходил в кабину. Тут уж другое дело: и теплее и не так трясло. И час проходил, как мгновение. Затем снова в кузов на тряску, на мороз. К концу пути растрясло так, что, казалось, все кишки переболтались. Болели руки, ноги, хотелось сойти и стать на твердую землю. Наконец, приехали в Ухту. Отыскал вокзал, в буфете напился горячего чаю с хлебом, взял билет и пошел искать поезд.

От Ухты до Котласа регулярного железнодорожного сообщения еще не было. Полотно дороги отсыпали, рельсы проложили, а мостов еще не поставили. Вот и крутились поезда от реки до реки. Поэтому и называли их вертушками.

Но все же это были пассажирские поезда. Разбитые, ободранные, наверно, еще с гражданской войны, вагоны с полками в три яруса, фонарем со свечкой и проводником в лагерном бушлате.

Главное, там можно занять полку и лежать в тепле. Но такое счастье было недолгим — до ближайшей речки. А там все быстро скатывались вниз и бежали через речку к другому поезду. Если его не было, то шли в деревянный сарай или холодный недостроенный вокзал.

От Ухты до Котласа километров пятьсот. Со всеми пересадками трое суток пути, и ни одного буфета, ларька, или еще чего-нибудь в этом роде, где можно купить кусок хлеба и стакан чая. Свой, насквозь промороженный, кончился, и сумка была пуста. Забыть о голоде помогал лишь сон. Спали поэтому много, впрок.

 

Но чуть поезд останавливался, все просыпались и выскакивали из вагонов.

И так — трое суток, постоянно начеку, без еды и питья, в полумраке со свечкой. Годы, проведенные в лагере, приучили ко всему: голоду, холоду. Поэтому, пока терпелось, терпели, зная, что это последнее испытание. Позади полторы тысячи километров нечеловеческого пути из другого мира, из другой страны, имя которой ГУЛАГ, где нет людских законов, где царит произвол, насилие, где правит тризну смерть...

Поезд стал, все высыпали из вагонов. Перед глазами был настоящий вокзал с надписью «Котлас». Эта станция была пограничной. Здесь проходила граница двух миров: реального и мира, именуемого ГУЛАГ. Здесь начиналась дорога в другой мир.

О билете не думал. Это потом. Сперва надо поесть. Нашел ресторан, расположился за столиком. В меню было три наименования первых, столько же вторых, чай и компот. Официант спросил:

«Что подать?» «Дайте, — говорю, — сверху донизу». Он накрыл стол на три персоны, а я смотрел и улыбался. Все три супа съел одним махом. В животе бурчало, разливалась приятная теплота. Пока принесли второе, все улеглось. Справился со вторым. Пообедав, пошел брать билет и, когда положил его в карман, только тогда почувствовал и поверил, что я свободен.

Домой в Калугу приехал седьмого января 1941 года на первый день Рождества.

Мама хлопотала что-то по дому. Увидев меня, всплеснула руками и тихо опустилась на стул. Пять лет назад во время обыска она металась по комнате, не зная, что делать. А когда меня уводили, смотрела сухими, полными отчаяния глазами.

Теперь же слезы радости текли по ее щекам. Мама, добрая мама, сколько горечи и унижений испытала ты за эти годы. Все вынесла, вытерпела, выжила. Спасибо тебе, родная!