ЗАПАДНЯ

Наш эшелон шел на юг. Проехали Калугу, Брянск, железнодорожная станция которого с ее множеством путей была забита войсками. Огромное количество людей и техники стягивалось на Украину. Видимо, готовилась новая крупная операция.

 

Конотоп, Нежин и т.д. Конечным пунктом оказалась Шепетовка.

Прибьши мы к самому началу операции. Фронт был уже прорван на Львовско-Сандомирском направлении, и в прорыв устремилась армада танков Первой гвардейской танковой армии. Сметая все на своем пути, она стремительно мчалась вперед, не встречая серьезного сопротивления. Паника и страх летели впереди нее на много километров.

Сходу пересекли государственную границу и вошли в Польшу. Форсировали Вислу южнее города Сандомир, но наскоком взять его не удалось, немцы оказали ожесточенное сопротивление. Попытались окружить его, тоже не получилось. Узкий восьмикилометровый клин, вбитый в немецкую оборону, заканчивался тупиком, упиравшимся в высотку.

Так получилось, что в ходе боев в острие клина оказался наш второй самоходный артдивизион.

Завязались тяжелые бои. Немцы стояли насмерть. Стрельба не прекращалась ни днем, ни ночью. Соединившая нас узкая полоска земли простреливалась насквозь и справа, и слева, и постоянно то тут, то там перерезалась противником.

Боеприпасы подвозились с перерывами, раненые эвакуировались с трудом. Так прошло несколько дней. Положение становилось все хуже. Подкрепление не поступало. Снаряды на исходе, горючее тоже. Нет хлеба, нет воды. Днем по рации связаться невозможно.

Немцы почувствовали нашу слабость и стали наседать еще сильнее.

Командир приказал закопать самоходки до пушек в землю, превратив их в огневые точки. Между ними вырыли траншеи и заняли оборону, отбивая наскоки немцев.

За эти дни к нам стали стекаться солдаты разбитых подразделений, даже подошли два танка. Все это включилось в круговую оборону.

Ночью по рации связались со штабом бригады, доложили обстановку. Те требовали держаться, не отходить, ждать помощи.

Следующую ночь мы сообщили, что этот выход на связь последний: снаряды кончились, аккумуляторы сели, обороняться нечем, помощь тоже не пришла.

Нам разрешили действовать по обстановке и принимать решение на месте. Технику врагу не сдавать.

 

Командир дивизиона собрал военный совет. Решили объединить остатки горючего и боеприпасов, погрузить раненых и личный состав и ночью пойти на прорыв, а это восемь километров под кинжальным огнем противника. К счастью, оказалось это не так. Немцы только вокруг нас сосредоточили свои огневые средства, а дальше было пусто.

Горючего хватило на две самоходки и один танк, остальные днем подожгли.

Где только возможно рассадили на броне людей и ночью ринулись на прорыв.

Немцы сразу нас засекли и мгновенно небо усеяли фонариками осветительных ракет. Били по нас со всех сторон. Это был какой-то кошмар. В бой мы не вступали, знали, наше спасение в скорости, и механики выжимали из машин все, что могли.

Наша тридцать четверка, как таран, пробивала нам дорогу. Мы продолжали рваться вперед. Кто падал с машины раненый или убитый, оставался на поле боя. Кто был привязан, и его настигала пуля, оставался мертвым на броне.

Так было, когда мы прорывались через кольцо окружения. Дальше стало значительно тише, и только, когда мы приблизились к линии обороны, поднялась опять стрельба.

Вдруг мы заметили, что снаряды и мины начали рваться в расположении немцев. Это наши, поняв, в чем дело, открыли огонь по противнику.

Скоро мы были у своих. Бой стих. Осветительные ракеты догорели.

Далеко не все вернулись живыми. Многие погибли, лежа на броне.

Сойдя с самоходки, я почувствовал невероятную слабость и, рухнув на траву, мгновенно уснул.