- 154 -

ЦЫГАНКА

Берлинская жизнь скоро закончилась. Мы переехали в небольшой городок Вердер, что расположен западнее столицы. Война его не тронула, и он стоял чистый, ухоженный, купаясь зеленью садов в лучах летнего солнца.

Целыми днями мы загорали на берегу озера, купались в теплой воде и снова загорали. Отдых был прекрасный.

Местное население сперва смотрело на нас с опаской, потом, привыкнув, не чуждалось, но и особенно не сближалось, даже оказывало мелкие услуги, видя, что около нас можно подкормиться.

Но вот прошел слух: скоро поедем домой. Все об этом говорили, но точно никто ничего не знал, и мы жили в ожидании.

 

- 155 -

Наконец получили команду собираться. Боевые машины погрузили на платформы, колесные должны были идти своим ходом. Куда? Никто не говорил, но были уверены, что в Россию. От этого на душе было хорошо и радостно. Наконец тронулись в путь.

Германию проскочили мгновенно. За Одером дорога была разбита до основания. Населения почти не было. Немцы уже ушли, а поляки еще не пришли.

Так и стояли вдоль дороги разоренные хутора с пустыми глазницами окон. Вокруг тишина и запустение.

Но все же без приключения не обошлось. Машины остановились внезапно, свернув на обочину шоссе и подняв густые клубы пыли. Солдаты в пропотелых гимнастерках с разводами соли на спине высыпали наружу в поисках тени и прохлады. Августовское добела раскаленное солнце палило нещадно. Автоколонна остановилась на отдых. Машины шли своим ходом домой, в Россию, из разбитой чужой Германии. Каждый думал о скорой встрече с родными, друзьями, о том, что называется Родина. Но это было впереди, а пока узкое разбитое шоссе в центре Польши, да пышущие жаром грузовики, к которым подойти было страшно, а не то чтобы ехать.

Недалеко от дороги одиноко стоял полуразбитый домик, видно остаток какой-то усадьбы. И вот из него выскочила толпа цыган и цыганят, с воплями и криком ринулись в нашу сторону. Вскоре эта шумная ватага очутилась возле нас.

Они лезли всюду и лапали все, что попадало под руку. Все, чего они касались, мгновенно куда-то исчезало. Пока цыганята носились вдоль колонны, цыганки кричали, хватали за руки, назойливо предлагали погадать. И не было такой силы, что могла их унять или остановить.

Тогда старшина схватил автомат и, крикнув «ложись», дал очередь в воздух, затем вторую пониже, чтобы слышен был свист пуль.

Все сразу стихло. И в наступившей тишине послышалась команда: «По машинам». Шоферы завели моторы, а цыганята, как горох, посыпались наружу из машин. Здесь мы их ловили. Цыганки подняли вой и сбились в плотную кучу. Солдаты окружили их живым, вооруженным автоматами, кольцом. Подошел комбат, поднял руку, моторы стихли, толпа замерла.

«Все, что взяли, положите на землю передо мной, а то... —

 

- 156 -

комбат сделал выразительную паузу. — Срок три минуты. — Он посмотрел на часы и скомандовал, — начали».

Мгновенно на землю посыпалась всякая всячина. И когда они только успели? Были там солдатские звездочки и куски хлеба, индивидуальные перевязочные пакеты и ложки, куски мыла и патроны к автоматам и многое, многое другое.

Видно, немцы заложили в них хорошую порцию страха, что по первой команде они выложили все, что взяли.

Комбат посмотрел на часы и скомандовал:

— Мелюзга, марш домой, а вам красавицы приказываю остаться.

Цыганки насторожились, комбат улыбнулся и продолжил:

— Погадайте, скажите всю правду: что было, что будет, чем сердце успокоится. Только гадайте хорошо, солдаты с фронта едут домой.

Цыганки загалдели, засуетились, выбирая солдатика попроще, когда легче можно провести и выдурить какую-нибудь вещицу.

Все перемешалось, люди собирались в кучки, о чем-то спорили, расходились, цыганки сновали между ними, зазывали, хватали за одежду. Все это напоминало шумную ярмарочную забаву.

Я с любопытством смотрел, как ловко цыганки находили общий язык, узнавали то, что им надо, и говорили человеку то, что он хотел, что ему приятно было услышать.

Ко мне подошла цыганка, пристально посмотрела и спросила:

— Что не гадаешь, пан офицер? Или не веришь?

Была она немолода, а вот сколько лет, сказать не берусь. Красива или безобразна, не знаю, запомнил только огромные черные глаза. Были они загадочные и таинственные, как ночь.

— А что вам верить, говорите вы то, что будет. Здесь и я могу наговорить, а поди проверь. Так что не жди, не буду я у тебя гадать, не верю, и не смотри на меня своими черными глазами.

— Плохие речи твои, пан офицер. Зря обижаешь. А гадать ты у меня будешь. Гадаю я только на злате и серебре. Позолоти ручку.

И она протянула свою смуглую руку. Тонкие длинные пальцы были изящны и, видно, никогда не знали труда.

— У тебя в правом кармане на груди золотой перстенек, дай его мне, а я скажу тебе, что было.

Я удивился. Перстенек, действительно, был в правом кармане

 

- 157 -

гимнастерки. Завернут он был хорошо, и его не увидеть, не прощупать.

— Ты просил сказать, что было. Я тебе, золотой, скажу, все скажу. Только отойдем в сторонку, чтоб другие не слышали.

— Боишься ты своего прошлого. Ой, как боишься, — продолжала она, — а я тебе его скажу одному, сохраню твою тайну.

С этими словами, она взяла меня за рукав и отвела в строну. Я был потрясен. Что известно этой ведьме? Или это какой-то цыганский трюк? А цыганка сказала: «Покажи руки». Я поднял их на уровень пояса. Она смотрела на мои ладони пристальным, внимательным взглядом и тихо начала:

— Ну, слушай, золотой ты мой, неприветливый. До войны сидел ты в тюрьме, в лагерях. Долго сидел, испытал много горя, и сидеть бы тебе еще столько же, если бы перед самой войной судьба твоя резко не повернулась и тебя не отпустили. Мать свою благодари, землю у ее ног целуй. Это она вытащила тебя оттуда...

— А сидел, ты, не за убийство, не за конскую кражу, не за грабеж, а забрали тебя за политику. Страшная эта статья, смотри, не проболтайся, ни во хмелю, ни друзьям-товарищам. Бойся этой тайны. Еще двенадцать лет ты будешь хранить ее, а потом жизнь переменится, и ты перестанешь бояться, и камень с сердца упадет.

Она смолкла, подняла голову и сказала:

— Позолоти ручку, пан офицер.

Я стоял опустошенный, как будто из меня вытащили душу, вынули сокровенное и выставили его всем напоказ. А цыганка стояла с протянутой ко мне рукой и пристально смотрела.

— Хватит, или еще?

— Хватит, — ответил я.

— Тогда позолоти ручку, красавец мой.

Я молча достал и отдал ей золотой перстенек.

— Ты хороший человек, пан офицер. Хочешь, скажу, что у тебя будет?

— Хочу, но ни злата, ни серебра у меня нет.

— У тебя есть немецкие марки. Отдай их мне.

Я согласился. Вновь поднял ладони, вновь склонила голову над ними моя гадалка и вновь полилась ее тихая речь.

— Домой ты вернешься через год. Вскоре женишься, родится ребенок. Еще через год вы уедете далеко-далеко, где проживете всю жизнь. Как будешь жить, не скажу. По-всякому: плохо и хоро-

 

- 158 -

шо. Жена у тебя будет одна. Доживете до преклонных лет. В 70 лет жизнь твоя круто повернется, и ты вернешься на Родину.

Цыганка смолкла.

«Так ли все это будет?» — думал я тогда в сорок пятом, глядя на цыганку.