РЕСТОРАН «ВИДЗЕМЕ»

Рига ошеломила красотой улиц, блеском витрин, обилием зелени. Все это чистое, аккуратное, ухоженное.

На витринах обилие и разнообразие продуктов. Карточек нет и в помине. Покупай, что хочешь и сколько хочешь, были бы деньги. Поражала вежливость и предупредительность продавцов. После Калуги все показалось фантастическим.

 

Это был типичный западный город, каких за войну мы прошли десятки.

Квартиру мне дали быстро, как демобилизованному офицеру. Две комнаты, кухня, веранда. О такой в Калуге даже мечтать было нельзя.

В комнатах стоял чужой стол, чужие кровать, зеркало и наш большой фанерный чемодан, в котором уютно устроился наш грудной сынишка.

Мы начали самостоятельную жизнь, как умели, в чужом городе, среди чужих людей, без жизненного опыта и почти без денег.

Мы были молоды, счастливы, самостоятельны, и это казалось главным.

Деньги были на исходе, я перепробовал несколько работ: был заведующим сапожной мастерской, массовиком в доме отдыха, но это материально не обеспечивало, и пришлось вновь взяться за аккордеон.

Я устроился в ресторан. Там проработал мало, но запомнил надолго.

В Риге, на углу улиц Валдемара и Дзирнаву в полуподвале пятиэтажного дома находился ресторан «Видземе».

Недавно он носил немецкое название «Фокстротдилле», и здесь веселили немецких офицеров. Но с приходом наших войск его закрыли, а потом переоборудовали и переименовали, и стал он шикарным первоклассным рестораном с названием «Видземе».

Место бойкое, людное, в центре города.

Рядом эспланада с толпами гуляющих. Недалеко морской порт и вокзал.

Днем ресторан заполняла приезжая и отдыхающая публика, желавшая поглазеть или перекусить.

Ресторан был действительно шикарный, и посмотреть было на что. Там можно было вкусно покушать, отдохнуть в красивой обстановке, познакомиться с идеальным обслуживанием, а обслужить там умели.

С улицы, с самого угла вниз, в ресторан, вели три ступени, а дальше тяжелая массивная дверь с узкой стеклянной щелью посредине, за которой стоял дюжий швейцар в униформе. Был он величествен и невозмутим, умел успокоить назойливого или расшумевшегося посетителя. Взглянув на вошедшего, он на месте

 

определял, впускать его или отказать. Спорить с ним было бесполезно. Ошибок он не допускал.

Под стать швейцару был и гардеробщик. Оба вежливые, предупредительные, чисто выбритые, в отутюженных униформах и начищенных до блеска ботинках, они впечатляли и вызывали уважение.

От маленького зальчика при входе шел длинный вестибюль, одну его сторону украшали зеркала, а над ними — красивые бра. Другая сторона была задрапирована сплошными тяжелыми портьерами, закрывавшими кабинеты. Ноги утопали в мягкой ковровой дорожке.

В конце вестибюля вас встречал метрдотель. Это была сама галантность и доброжелательность. За время, пока вы шли по вестибюлю, он успевал рассмотреть -вас, вашу одежду, прическу, манеры и соответственно этому вести себя и предлагать место в зале, а главное оценить вас.

Из-за того, что две стены были зеркальными, зал казался большим. Столики расставлены в двух уровнях и отгорожены барьерами с цветами или зеленью так, чтобы посетители не мешали друг другу.

Весь пол застелен ковром, и официанты бесшумно скользили по залу. Только в центре — маленькая паркетная площадка для танцев, а в углу — эстрадка для маленького оркестра.

Все было продумано до мелочей, создавало уют и располагало к отдыху. Общую картину дополняли молодые опрятные официанты в черных пиджаках и галстуках-бабочках.

Видимо, ресторан был рассчитан на солидную денежную публику, заполнявшую его по вечерам, и за ним установилась хорошая репутация. Иных туда просто не пускали. Исключение составляли морские офицеры, но они подчинялись общему настрою и старались держаться пристойно.

Вечером на эстрадке тихо играл инструментальный квартет. Это были профессионалы. Играли западную музыку на слух, и мне с ними было очень трудно. О помощи или совете не могло быть и речи, назвался музыкантом — ну, и давай.

Я даже не знал их мнения, говорили они только по-латышски. От этого чувствовал себя не в своей тарелке и считал в отношении себя бестактным.

Иногда исполняли музыку и по заказу для танцев. Здесь я уже был на коне и разворачивался во всю. Немецкое танго «KomZuruck»,

 

польское «Regen tropfen», ну, и, конечно, всем известная «Роза-мунда» принимались с удовольствием.

Настоящая ресторанная жизнь начиналась поздно вечером, когда публика полностью менялась. Предварительно зал приводился в порядок, метрдотель окидывал его своим хозяйским оком, и публике разрешалось войти. Вечерние посетители были почти одни и те же. Официанты знали их вкус и подавали дорогие вина и блюда.

Они беседовали, тихо спорили, о чем-то договаривались.

К ним подсаживались, видно, их знакомые, и о чем-то переговорив, удалялись. Чувствовалось, что там происходили деловые встречи.

Другие приходили с дамами, чтобы провести вечер.

Обратил внимание на то, что за одним и тем же столиком появлялись две блондинки, временами исчезали, затем снова появлялись. Спросил у товарища, кто, мол, они. Он скривил губы и коротко сказал: «Мауки». Тогда я не понял, но потом узнал, что это по-русски проститутки. Заметил, что распоряжался ими метрдотель. Понял и назначение отдельных кабинетов.

По жесту метрдотеля одна из блондинок поднималась и шла в кабинет, где был накрыт столик на две персоны, а возле — два дивана, и на одном из них сидит клиент. В нужный момент метрдотель становился спиной к портьере, закрывавшей вход в кабинет, и так стоял, пока там происходила «беседа» с дамой.

Вскоре произошел из ряда вон выходящий случай, нарушивший размеренную ресторанную жизнь этого заведения.

Как-то в ресторан зашли четыре кавказца. Прилично одетые, степенные, они не вызвали никаких подозрений и сразу вписались в общий колорит.

Сидели, пили коньяк, разговаривали, но вот их беседа стала шумной, начались тосты. Разговор стал громким, и на них обратили внимание.

Когда мы кончили играть очередное танго, младший кавказец подошел к дирижеру, достал пачку денег и сказал:

— Сыграй Шамиля.

— Что, пожалуйста? — ответил дирижер.

— Ты что, не понимаешь? Шамиля, — повторил кавказец. Дирижер смутился, замялся, потом ответил:

— Нет, не можем.

— Что мало? — удивился кавказец и добавил денег.

 

Вижу, действительно, музыканты не могут. Тогда я тихо шепнул соседу, что могу, и он по-латышски перевел дирижеру. Тот заулыбался и быстро ответил:

— Сейчас, господин, товарищ, сыграем.

Кавказец довольно закивал головой, отошел к своему столику, позвал официанта. Тот принес тарелочку, а на ней стопку коньяка. Кавказец взял стопку, положил на тарелочку сторублевку и поставил на нее стопку, после чего велел официанту отнести все это и поставить на пол в центре зала. Официант растерялся и шарил глазами метрдотеля. Увы, того в зале не было.

— Ты что, не понимаешь, давай, неси! — приказал кавказец, а сам вышел, поднял руки, щелкнул пальцами и, крикнув: «Асса», понесся по кругу. Я заиграл Шамиля. Музыка эта простая, и скоро все музыканты подхватили ее.

Кавказец кружил по залу легко и грациозно, все время ускоряя темп. Танец был стремительный, зажигающий, а танцевал он мастерски. Танцор все ускорял и ускорял темп. Ноги его мелькали в каком-то сумасшедшем ритме. Это был сплошной вихрь. Чувствовалось что-то необузданное, дикое, в то же время прекрасное, чарующее.

Зал замер и, затаив дыхание, следил за танцором. Наконец, танец достиг невероятного темпа, мои пальцы едва успевали скользить по клавишам, но тут танцор резко остановился, упал перед тарелочкой на одно колено, нагнулся, взял зубами за край стопку с коньяком, запрокинул голову и выпил, не пролив ни капли. Потом так же держа в зубах, поставил ее обратно и пошел на свое место.

Зал взорвался громом аплодисментов. Дико и непривычно было это для западного города.

Публика была в восторге, а метрдотель долго выговаривал всей прислуге за это.

Дирижер подошел ко мне и, протягивая пачку денег, сказал: «Это твои, ты их заработал». Я категорически отказался, хотя денег было много, и он согласился поделить на всех музыкантов.

За этот случай метрдотель выговаривал и нашему дирижеру, а тот, оправдываясь, иногда кивал в мою сторону. Разговора я не понял. Говорили они по-латышски, но мысли забрались нехорошие. Чувствовал себя я там белой вороной, неприязни ко мне открыто не проявляли, но и дружбы тоже.

 

Вообще чувство беспокойство и тревоги не покидало. Я все время ожидал подвоха и видел, что за внешним шиком и блеском ресторана скрывается грязь и обман. Это было не для меня.

Несмотря на хороший заработок, я задумал уйти. Осуществлению задуманного вскоре помог случай. И я ушел без записи в трудовой книжке и даже, не получив расчета.

Однажды вызвали меня в кабинет директора ресторана, там сидел незнакомый человек.

Осмотрев меня, сходу спросил:

— Воевал?

— Да. Воевал.

— Офицер?

— Да, лейтенант.

— В каких частях?

— В первой гвардейской танковой армии.

— Член партии?

—Нет.

Я понял, что все он это знает и задает вопросы для формы, а сам изучает меня.

Манера обращения, точность и конкретность вопросов сразу напомнили давно забытое, но сразу всколыхнувшееся и всплывшее из глубины памяти. Это был человек оттуда.

Он замолчал, глядел на меня и о чем-то думал.

Потом, также молча, перевернул лицом вверх фотокарточку, лежавшую перед ним и, не спуская с меня глаз, спросил:

— Видел этого?

Посмотрев на фото, я ответил: «Нет, не видел». Тогда он перевернул другую фото и вновь спросил. И вновь я ответил отрицательно.

— Они бывают здесь. Увидишь, сообщи. Когда? С кем? Запомни телефон. Скажешь, что звонит музыкант. Понял? Я кивнул.

— О разговоре никому. Иди.

Домой шел в сквернейшем настроении. Разные мысли роились в голове. Почему выбор пал на меня? Или меня подставили, как русского? Много мыслей было в голове, но одна сидела твердо: больше я туда не пойду и это окончательно.

Так я и сделал