ГЛАВА VII
Чужбина есть чужбина. Но даже здесь человек может приспособиться и постараться выжить. Конечно, Легионово не сравнишь с Моздоком и Фрайбургом. Теперь в полную силу занимался музыкой. Инструмент, который постоянно возил с собой еще из Моздока, требовал капитального ремонта. Нужны были хорошие струны и волос для смычка.
Музыкантов во взводе пропаганды набралось человек тридцать. Мы репетировали, готовили программу, в которую, кроме классических произведений, включили и народные. Сначала я просто солировал, потом стал ру-
ководителем небольшого оркестра. Мне даже присвоили звание группенфюрера. Это унтер-офицер, командир отделения, хотя полномочий никаких. Любой немецкий солдат, не говоря об офицере, мог делать со мной все, что заблагорассудится, например, унижать, оскорблять, наказывать за любой промах.
Мы часто давали концерты в Легионово и в других польских городах, где находились туркестанские подразделения. Счастливые были мгновения для военнопленных, когда могли забыться под звуки мелодий. Старался исполнить музыку разных народов и чувствовал, что, слушая меня, все люди понимали этот язык. Музыка вдохновляла, обнадеживала, согревала в трудные минуты и было мне от того тепло на душе.
Немцы не скрывали, что Туркестанский легион может быть в любой час использован в войне против партизан на территории Украины, Белоруссии и Польши. Уалихаюмхан не возражал против таких действий, но все чаще становились случаи дезертирства, побеги совершали целые группы легионеров. Люди уходили в сторону бывшей польско-советской границы, к которой с боями приближалась наступающая Красная Армия.
Тогда немецкое командование решило перебросить легион подальше от линии фронта, во Францию. В декабре 1943 года местом дислокации Туркестанского легиона стал небольшой городок Альби на юге Франции, в восьмидесяти километрах от Тулузы. Весь штаб Туркестанского легиона перебросили туда.
Простые и жизнерадостные французы понравились мне. Недаром в 1926 году они с неописуемым восторгом принимали казахского выдающегося певца Амре Кашау-баева, выступавшего на Всемирной выставке в Париже. За исполнение народных песен он был тогда удостоен серебряной медали.
Накануне нашего приезда немцы постарались распространить среди жителей слухи о том, что в Альби прибывают ужасные дикари-азиаты, с которыми лучше не связываться. Видимо, агитация подействовала. Сначала французы отнеслись к нам не только недоверчиво, но, можно сказать, даже высокомерно.
Но это длилось недолго. Через некоторое время сдружились с местными жителями. Расскажу небольшой эпизод.
Мне нужно было заказать футляр для скрипки и под
этим предлогом стал выходить в город, чтобы найти мастерскую. Это оказалось несложно. Старый столярный мастер, с которым я впоследствии подружился, любил послушать музыку. Вскоре француз обещал сделать футляр из фанеры, поскольку другого материала не было. Когда заказ был готов, мастер познакомил меня с двумя молодыми ребятами. Я плохо говорил по-французски, но мог объясниться.
Позже выяснилось, что они были связаны с Сопротивлением и с пониманием выслушали мой рассказ о настроении среди легионеров, желавших перейти на сторону партизан. Мои новые друзья откровенно советовали с этим не торопиться.
— Еще не время! Надо ждать момента, чтобы высадились союзники, открытия второго фронта на севере или на юге Франции. А пока следует разъяснять обстановку, готовить туркестанцев к массовому переходу на сторону Движения сопротивления и ни в коем случае не допускать кровопролития.
Наверняка не я один говорил об этом с французами-патриотами. Многие туркестанцы так же, как и я, находили связи, различные контакты. Однако все предпочитали молчать, боялись предательства и расправы.
В мае 1944 года Туркестанский национальный комитет проводил в Вене свой первый Курултай. Руководители «Туркестанского государства» называли это мероприятие историческим. Собирались в одном из венских концертных залов, рассчитанном на триста человек. В те дни он был переполнен. Основной доклад сделал вице-президент комитета С. Алмамбетов. Говорили, что он же зачитал приветственные телеграммы Гитлера и генерала Власова. Пленарные заседания, на которых провозглашались планы построения Туркестанского государства, меня не интересовали, поэтому в свободное время от репетиций, концертов предпочитал бродить по улицам Вены, где любой дом и каждый камень пропитаны историей и музыкой.
Я видел много европейских городов, разрушенных войной, но Вена в мае 1944 года была почти полностью сохранена. Мосты через голубой Дунай, собор святого Стефана, здание Венской оперы, Бельведерский парк и многочисленные архитектурные памятники великим композиторам прошлого и настоящего производили неизгладимое впечатление.
После окончания Курултая мы исполнили обычные классические произведения и популярные узбекские, казахские народные мелодии. В программу концерта предписали включить и несколько песен, воспевающих Германию, Гитлера, Уалихаюмхана. Популярные казахские и узбекские мелодии исполняли с новыми текстами. Кто составлял их не, знаю, но слова были приблизительно следующие: «Гитлер, мы пойдем за тобой, за Уалихаюм-ханом освобождать Туркестан».
Кроме музыкальной части в программу взвода пропаганды входил показ двух драматических спектаклей по пьесам узбекских драматургов. Их поставил М. Батыргереев, а также исполнил главные роли. В первом сыграл Срыма Датова, во втором полковника Красной Армии, которого басмачи взяли в плен и расстреляли.
В Вене я в последний раз видел Галыма Абсалямова. Он приходил на наши концерты, затем вместе бродили по городу.
Через несколько дней нас вернули в Альби. Как во Франции изменилась обстановка! На многих заводах и железнодорожных узлах проходили забастовки рабочих. Почти не таясь, поговаривали, что гитлеровцам скоро придет конец и «Флорес франсез де интерьер», то есть французские внутренние вооруженные силы готовят всеобщее вооруженное восстание против оккупантов. Ядром всех сил были партизаны.
Вместе с Досаем Кадыровым, тоже музыкантом, уроженцем Киргизии (он умер совсем недавно) мы часто захаживали в небольшое кафе, которое между собой называли «Лена-кафе», потому что каждый раз там встречали девушку Елену Бертран. Заведение принадлежало ее родителям. Лена успевала приготовить на кухне, подавала посетителям кофе, вино очень быстро, изящно и красиво. А еще она любила слушать мою игру на скрипке, мелодии Верди, Визе, Брамса, особенно «Цыганские напевы» Сарасате, очень популярного в то время во Франции.
Немцы сюда не заглядывали, зато кафе постоянно посещали наши легионеры и французские патриоты. Был такой случай.
В один из вечеров кто-то предупредил, что немецкие солдаты окружают дом, в котором находилось «Лена-кафе». Перепуганная девушка сообщила нам, что это,
наверняка, ищут ее брата и ему грозит смерть. Что делать?
Необходимо было что-то предпринять. И я быстро придумал следующее: узнав, где находится ее брат, быстро поднялся на второй этаж, разделся и лег в постель, а молодой человек переоделся в мою фирму. Товарищи увели его из кафе под видом сильно захмелевшего легионера, а немцы, обшарив кафе, никого не нашли. Приблизительно через час мне принесли одежду, и я, как ни в чем не бывало, вернулся в лагерь. После того случая французы стали относиться ко мне с еще большим доверием.
В первых числах июня союзники высадились в Нормандии, где происходили тяжелые изнурительные бои с немцами.
«Пора уходить,— подумал я и поделился своими планами с М. Батыргереевым и с теми товарищами, которым доверял.
Но мы колебались, уходить или подождать. Французы советовали подождать. Поскольку бронированные войска немцев находятся еще вокруг Альби и нам далеко не уйти.
В начале августа заметил за собой слежку, об этом сообщил М. Батыргерееву и друзьям-французам. На следующий день вечером мы договорились встретиться на мосту через Гаронну, чтобы принять конкретное решение.
Но утром мне и М. Батыргерееву приказали немедленно явиться с вещами на вахту для отправки в Стау-денс. Все знали, что там расположен лагерь смертников и поняли: кто-то нас предал.
Под вооруженным конвоем нас повезли в Тулузу. Не помню как, но узнали по дороге, что 15 августа американцы высадили десант на побережье Средиземного моря и вместе с французскими партизанами начали громить немецкие гарнизоны.
Вокруг началась всеобщая паника. В этой суматохе трудно было понять кто, куда, зачем и почему направляется. Где американцы, где французы, где немцы? Англо-американская авиация непрерывно бомбила. Мы с Мухаметгали скрылись, захватив пакет, который везли с собой конвоиры. В том пакете был приказ о нашем расстреле, как перебежчиков.
Где пешком, где на машинах бежали мы по дорогам Франции, чаще по тропинкам, через брошенные жителя-
ми села и небольшие городки, лишь бы подальше от Альби и Тулузы, от Туркестанского легиона.
Легионерскую форму не сбросили, и потому, если натыкались на немцев, они принимали нас за «своих».
— Кто такие?
— Туркестанский легион! Приказано охранять эту дорогу
— Отправляйтесь в часть. Американцы в тридцати километрах!
Вскоре я потерял Мухаметгали и присоединился к группе французских партизан. Мы быстро нашли общий язык, ночами вместе пробирались на железнодорожные станции, забитые никем не охраняемыми составами, вскрывали вагоны с продовольствием, раздавали населению.
Через несколько дней и ночей добрались всей группой до города Монтелимара и укрылись в подвале какого-то полуразрушенного дома, чтобы дождаться прихода французской армии или американцев. Несколько раз принимали участие в перестрелке с отступающими в панике немецкими частями. Однажды ночью услышали по радио радостную весть о том, что французские партизаны собственными силами освободили юг.
В Марселе меня поразило Средиземное море (море видел впервые). Оно производило огромное впечатление. Временами спокойное, тихое, но в нем ощущалась скрытая сокрушительная сила. Вот тогда впервые подумал, что самое страшное уже позади и никогда больше не повторится.
Многое в лагере было совсем иным, чем во Фрайбурге, Легионе, не говоря уже о Моздоке. И прежде всего чувствовалось внимательное отношение к нам со стороны англичан. Сочувствовали и хорошо кормили. Мы по-яучали даже конфеты, печенье, сигареты. Впервые в жиз-'ни попробовал сухое молоко, яичный порошок, белый пышный хлеб, испеченный из канадской пшеничной муки.
Но и требования к нам со стороны администрации сборного пункта были высокими. Дисциплину требовали не советско-русскую, а европейскую, к которой, к сожалению, не были приучены. Например, не допускались бессмысленные споры, крики, шум, соблюдался элементарный порядок. Подошел, скажем, к раздаче, получил свою порцию — отойди спокойно в сторону и не вздумай лезть повторно. А с нашими как было? Поел раз и опять
лезет с миской и кружкой, а то и несколько раз. Дикость наша, жадность? Или так воспитывали, может, мозги устроены по-другому? Ему скажешь:
— Ну, что ты делаешь? Стыдно перед американцами. Не позорься!
А он огрызается:
— Тебе, что, больше всех надо? Не лезь, куда не просят!
Сколько раз удивлялся там, в Европе, их отношению к общечеловеческим ценностям культуры и искусства. Вот случай, который останется в памяти на всю жизнь.
Проходит мимо меня английский солдат и насвистывает себе под нос. Что бы вы думали? Мелодию из первого фортепианного концерта Чайковского! Значит, он настолько хорошо знал классическую музыку, тут не важно русскую, немецкую или французскую, что, любя, свободно насвистывал. Еще раньше, во Фрайбурге это было, удивился тому, что немецкое радио передавало финал четвертой симфонии П. И. Чайковского. По нашим советским меркам понять это было просто невозможно. В разгар войны против Советского Сюза, разрушив в Клину памятник великому композитору, немцы на всю Германию транслировали его музыку!
— Как же это может быть? — спросил я какого-то немца.— Вы же его ненавидите!
— В Германии любят Петра Ильича Чайковского,— возразил тот.— До войны слушали его произведения в исполнении прекрасного русского скрипача Мирона Полякина. Он приезжал к нам.
О прекрасном исполнении Мирона Полякина говорили и в Италии. Там тоже помнили гастроли талантливого скрипача в тридцатые годы.
— Ооо!— говорили с восторгом итальянцы.— У вас есть Полякин.
Несколько раз слушал его игру по радио, когда был студентом музыкального училища. Звезда Мирона Полякина, ученика Ауэра, как и моего учителя Лесмана, засияла раньше, чем мир узнал имя Давида Ойстраха.
Извините, забегаю вперед, но хочу закончить рассказ о влиянии русского искусства на Западе. Работая в Советском посольстве в Риме, я ходил на репетиции оркестра знаменитого театра Ди Адриано. Там побывал в музее Ф. И. Шаляпина. Целый зал, где долгие годы (а ведь
то были годы фашизма) итальянцы бережно хранили костюмы, головные уборы, парики, фотографии и ноты великого артиста. Каким же уважением пользовался Федор Иванович у итальянцев, если они так берегли память о его выступлениях в стенах этого великолепного театра!
Однако пора вернуться в Марсель, откуда нас на нескольких транспортных судах американцы перевезли в Неаполь и высадили на берег.
Был ясный теплый вечер, когда длинной, казалось, бесконечной колонной мы двинулись в путь. Не помню, а скорее всего не знал тогда итальянских названий населенных пунктов, через которые проходили. Запомнилось только, что все деревни были сказочно красивы, и больше всего меня волновало, что иду я по земле Верди, Паганини, Вивальди, Карузо. Их музыка звучала в моей душе.
Нас посадили на другое судно, которое доставило в город Таранто, расположенный на юге Италии. Оттуда через Египет и Иран должны были вернуться в Советский Союз.
В августе 1944 года союзники освободили лишь юг Италии, а северную часть занимали немцы. Война продолжалась, хотя, казалось, была от нас далеко.
Однажды староста лагеря объявил, что английскому командованию для выполнения особого задания требуются несколько человек, выходцев из советской Средней Азии, предпочтение отдавали казахам.
Поскольку я часто играл на скрипке и был, как говорится, у всех на виду, первым вызвали меня, после подобрали еще двоих. Английский майор Оиандер из штаба 8-й Армии объяснил, что вопрос согласован с советской военной миссией и забрал нас в штаб. Было решено перебросить всех троих за линию фронта в тыл 162-й дивизии Туркестанского легиона, находившейся на севере Италии. Предстояло связаться с туркестанцами и уговорить людей переходить на сторону союзников. Офицер предупредил, что задание очень сложное, опасное, если немцы обнаружат, придется применить оружие. Сдаваться не рекомендуется, отказываться от задания не советуют. Надо во что бы то ни стало помочь землякам. Несколько дней искали место перехода через линию фронта, обговаривали детально придуманную легенду о том, как мы оказались в распоряжении 162-й
дивизии. Вдруг по какой-то причине задание отменили, переброска не состоялась.
Английское командование передало нас в распоряжение советской военной миссии в Италии. Меня оставили при майоре Румянцеве и лейтенанте Сорокине, а двоих земляков вернули в Таранто.
Долго и очень подробно беседовали со мной представители Особого отдела полковники Рюмин и Яковлев, расспрашивали о пребывании в немецких лагерях, Туркестанском легионе и лагере перемещенных лиц. Все рассказал, как было, и, знать, ничего не смутило их в моем повествовании, если в конце концов предложили поработать в военной миссии в Риме.