НОВОЕ ЖИЛЬЕ. ГИМНАЗИЯ

 

Осенью 1919 года милая наша Наталья Юстовна переехала в Харьков преподавать в университете. А мы с матерью переехали на тихую и уютную Кудрявскую улицу, выходящую на Львовскую. Прожили мы там в доме №9, квартире 5, я - до 1929 года, в июне которого меня арестовали и выслали на 5 лет в Казахстан, после чего я остался жить в России, а мать - до осени 1943 года, когда ее, вместе с десятками тысяч киевлян, вывезли немцы при отступлении с Украины...

Домовладение это было тогда еще частное, принадлежало украинской немке, Елене Антоновне Мазюкевич, вдове школьного учителя.

Поселились мы там в трехкомнатной квартире, сколько помню - 14, 10 и б метров. В большой мама, в средней я, а меньшую вскоре заняла переехавшая из Москвы в Киев Лариса Павловна, прожившая с нами до своей смерти в 1929 году.

Кудрявская, 9 - два двухэтажных дома, двор с дровяными сараями и сад, примыкавший к огромному Глубочицкому оврагу. До революции в одном из этих домов какое-то время жил писатель Михаил Булгаков. Состав населения двора - типичный для Киева интернационал: пять украинских семей, две русских, две еврейских, две немецких. В числе украинцев жил у нас галичанин, униатский священник, отец троих детей, очень бедный, служивший в срубленной военнопленными гуцулами деревянной церковке на Некрасовской улице - чудесной, чисто карпатского стиля. Ее, конечно, разобрали в 30-х годах. Священник это, о. Щепанюк, был прекрасно образованным человеком и имел должность папского нунция (уполномоченного) по Киеву. В дальнейшем он был арестован и из лагерей не вернулся. Я учился в школе с его сыном и дочкой; они не пострадали.

Нас, детей, был полон двор, и жилось нам привольно. Можно было с большим, правда, риском, забираться в сады, тянувшиеся вдоль Глубочицкого Яра, рыться в военном барахле, которое сбрасывали в овраг из соседних казарм, с реальным риском подорваться на гранатах, и, кстати сказать, ребята подрывались то и дело.

В новой квартире мама так-сяк обзавелась минимумом мебели и посуды. В первые год-два еду готовили, как и все в Кие-

 

ве, на угольной жаровне. Керосина не хватало даже на освещение. В 1918-19 годах электричества и в помине не было, вспоминаю «коптилки» из снарядных патронов и даже сальные «каганцы» -черепок с растительным маслом или топленым салом - и фитилек, при таком освещении и уроки готовили.

В кухне у нас стояла круглая жестяная жаровня, и разжигать ее надо было щепочками, а потом осторожно подкладывать уголь и раздувать.

Уголь развозили угольщики на телегах, продавали на ведра. Едет такой вот, с головы до ног черный, и зычно кричит:

- У-голь-я на-да?! - и люди выходят с ведрами за ворота.

Достаточно керосина стало при НЭПе, и по Киеву зашумели примусы и зачадили керосинки. Керосин тоже продавали на улице, из бочки на телеге, и продавец выкликал: «ка-ра-син!», так, что это «син» отражалось гулким эхом от стен домов. И не хочешь, а услышишь.

Осенью 1918 года мать отвела меня в школу, о которой стоит рассказать подробно.

Первая Украинская гимназия имени Т.Г.Шевченко... С начала или середины XVIII века - первое среднее учебное заведение на украинском языке. Конечно, вскоре появились и другие украинские средние школы, но ведь наша-то была первой!

Хорошо припоминаю праздничный подъем, постоянно царивший у нас в первые годы учения, частые посещения нас разными выдающимися деятелями Киева, и даже иностранцами -французами, немцами, членами различных делегаций, которых в 20-е годы много приезжало в СССР.

Надо сказать, что русские в Киеве - чиновничество, купечество, да и - что скрывать - часть рабочих и интеллигенции настроены были против всего украинского. Антисемитизм также был издавна свойственен Киеву, но евреи не были такой новостью,- как украинцы, как бы внезапно вынырнувшие в виде равноправной нации.

Еще были живы традиции знаменитого на всю царскую Россию «Союза Михаила Архангела» - черносотенного общества.

Надо было видеть, какие толпы и как горячо приветствовали деникинцев при их вступлении в Киев.

 

Конечно, все это передавалось и детям, и у нас было достаточно стычек с русскими ребятами, обзывавшими нас «хохлами», а еще хуже - «украйонцами», это уже был верх оскорбления. Для них у нас было слово «кацап».

У многих русских гимназистов можно было увидеть трехцветный монархический бантик на груди. Случался и у наших ребят желто-голубой украинский.

Сумбурное было время.

Но вернусь к нашей гимназии. Первый год занимались мы по разным чужим школам во вторую смену, затем в 1919 году заняли большую амбулаторию поликлиники Покровского монастыря, с множеством кабинетов (из них получились классы), большим залом ожидания (рекреационный зал) и чердаком, полным связками старых историй болезней, пошедшими на тетради: бумаги-то ведь не было.

Директором гимназии, ее душой, был Владимир Федорович Дурдуковский. Свою странную фамилию он нам объяснил так: среди его предков был казацкий предводитель по прозвищу Дурус Дукс - суровый вождь по-латински (у казачества образованность не была редкостью).

Один брат Владимира Федоровича был сельским попом, другой - певцом. Сам Владимир Федорович тоже прекрасно пел. Образование получил он духовное, был очень религиозен и в первый год существования гимназии, да и частично во второй, все ученики, от мала до велика, должны были выстраиваться перед уроками в рекреационном зале и исполнять хором «Отче наш» и «Царю небесный, утешителю».

Был Владимир Федорович педагогом великого таланта и отдавал себя целиком гимназии, она была его единственной семьей.

Наша гимназия несла на себе отпечаток его яркой и сильной личности.

В 1920 году гимназия наша стала трудовой школой (аналог теперешней средней школы), и Владимир Федорович должен был, конечно, пожертвовать латинским языком, не говоря уж о «законе божьем», но все же отстоял два иностранных языка, которые вели у нас очень примечательные преподаватели.

Что до «закона божьего», мать сразу же позаботилась об освобождении меня от этого идеологически вредного предмета, и я, а

 

также еврейский мальчик Юра Миллер и еще кто-то из неправославных могли гонять по коридору во время этого урока лишь бы тихо. Но я из любопытства или чувства противоречия стал в конце концов ходить на «закон». Уж очень интересны были библейские истории, что рассказывал нам о. Лепковский, веселый, высокообразованный старый священник, в дальнейшем - глава украинской автокефальной православной церкви до ее «самороспуска» в 1930 году; сам он из лагерей не вернулся.

В общем, трудшкола наша мало изменилась по сравнению с гимназией. Разве что классы стали называться группами - следствие наивного убеждения того времени, что с названием меняется и суть предмета. И что учебное заведение становится пролетарским вместо буржуазного, если университет назвать институтом народного образования, гимназию - трудшколой, классы - группами.

Так было во всем. Тюрьма называлась ДОПРом (не помню расшифровку) или димзаком; во всяком случае, в 1929 году я, после нескольких дней в ГПУ, попал в Лукьяновский ДОПР, а не в тюрьму, хоть и не уловил, в чем разница.

В те годы слова, особенно новые и иностранные, подчас имели собственную, как бы шаманскую силу, пока к ним не привыкали.

Заботой Владимира Федоровича, да и остального коллектива учителей, было привить нам любовь к Украине, ее языку, истории, этнографии - без революционной или классовой какой-либо окраски, хотя с первых же дней советской власти это считалось первоочередным в деле просвещения.

Нам внушались Добро, Порядочность, Любовь к народу - но все это нечетко, расплывчато, а тем самым и не очень убедительно. Тем более в жестокие 20-е годы, когда за стенами школы не было и следа того прекраснодушия, которому нас учили.

И все же человечность и талант Владимира Федоровича держали школу, и выпускала она образованных людей. Тем более, что он сумел «протащить» для нас восьмой класс вместо положенных в то время семи.

Ему пришлось быть подсудимым на известном харьковском процессе «Союза освобождения Украины» в 1930 году. После войны, пройдя многолетние лагеря, Владимир Федорович вернулся в

 

Киев с нарушенной психикой. Рассказывали, что когда он встречал на улице кого-нибудь из знакомых, то подходил и просил прощения, а за что - понять было нельзя. После освобождения он прожил недолго.

Мать в 1918 году пошла в нашу школу преподавательницей физкультуры, одновременно работала на различных курсах по переподготовке учителей - таких курсов было в то время множество. А года через три ушла сначала в педтехникум, затем университет и пединститут, преподавать теорию физвоспитания детей школьного и дошкольного возраста, но еще какое-то время оставалась в нашей школе классной руководительницей.

Физвоспитание «устаревшими» лесгафтовскими методами хорошо у нее получалось, и среди ее бывших воспитанников впоследствии оказалось много классных спортсменов.

Из недостатков школы нужно назвать один, но существенный: форменный культ личности Т.Г.Шевченко. Получалось, как будто в нем - начало и конец всей украинской культуры. Бесконечные заучивания, разборы, во всех классах плакаты с цитатами, переложения для школьных спектаклей и т.п. Религиозный Владимир Федорович забыл библейское «не поминай имени господа Бога твоего всуе» - и в результате все шевченковское так нам навязло в зубах, что я, например, лишь лет через 20 смог взять в руки великолепную книгу «Кобзарь».

Хочется рассказать кое о ком из учителей.

Преподаватель немецкого. Бургард Освальд Федорович (конечно - «Асфальт Тротуарович» у школьников), украинский немец. Прекрасно образованный и воспитанный человек, огромной эрудиции. Тихий, с добрыми глазами. Печатал прекрасные переводы на украинский немецких классиков - припоминаю Гейне и Гете.

Много наших учителей кончили печально. Моя мать избежала этой судьбы: тогда еще вроде помнили революционные заслуги. Но когда меня сослали в 1930 году, ее постепенно лишили работы в вузах, и до войны она проработала воспитательницей - а иногда и няней - в детсадах.

В 1943 году немцы, отступая, вывезли из Киева, в числе прочих, и мать с группой сирот, которых она опекала в оккупирован-

 

ном Киеве. Оказалась она с ними в «лагере для перемещенных лиц» в Аугсбурге (Бавария). Затем в результате широкой акции ООН по устройству потерявших гражданство людей переехала с большой группой украинцев в США. Осела в Филадельфии, умерла в 1967 году, 84 лет от роду.

При школе был небольшой детдом, человек на 50, назывался по-старинному «бурса», и жили в нем сироты, главным образом, из западных областей и дети беженцев. Предмет особой заботы Владимира Федоровича. Жилось им в голодные годы очень трудно и, может, поэтому многие из них «вышли в люди».

Научные работники, литераторы, окончившие нашу школу, чаще всего были бывшими «бурсаками». Среди них известная украинская поэтесса и писательница Агата Турчинская, директор московского ЭНИМСа Владзиевский, Надежда Пучковская - сотрудница Филиппова, ставшая академиком-офтальмологом.

Два лета - в 1919 и 1920 годах - существовала «колония» для детей учителей и врачей, в основном, из нашей школы - аналог будущих пионерлагерей.

Мы занимали несколько больших пустующих дач в Боярке, в 25 км от Киева. Жили мы великолепно, были на полном самообслуживании: готовку, стирку, заготовку дров и грибов и т.п. выполняли только сами ребята. Почти все воспитатели были учителя из нашей школы.

А продукты поставляла нам знаменитая в те годы АРА, американская благотворительная организация – American Relief Association; или Administrftion, теперь уж не помню, накормившая, вероятно, не одну сотню тысяч, если не миллионов, голодных людей в СССР, притом бесплатно. Знаменитые «аровские» посылки:

ящик с пакетом муки, банкой свиного лярда, несколькими банками сгущенки. В США каждый мог заплатить несколько долларов, и посылка уходила либо по указанному адресу, либо без адреса, на усмотрение АРА. Присылались и вороха ношенных вещей, распределявшихся обычно по организациям, и какими же шикарными они казались!

В колонию доставляли американский геркулес, концентрат горохового супа, тростниковый сахар, сгущенка - это была пища богов.

 

Вспоминаются походы групп колонистов под руководством воспитателя - выменивать в соседних селах продукты на газетную бумагу, столь необходимую для самокруток. Всегда принимали нас отлично, продукты скорее давали просто так, чем выменивали.

Из школьных соучеников назову очень талантливого композитора Виктора Томилина, погибшего в 1941 году на ленинградском фронте, и писателя Вадима Собко.