ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ПРАКТИКА

 

Второй курс прошел без событий. В институтскую жизнь я 'вполне врос. Появилось множество новых друзей, в том числе и среди «стариков», которым то и дело приходилось помогать с домашними заданиями, что-нибудь объяснять, давать свои конспекты.

Места на производственную практику после 2-го курса распределяла комиссия из «стариков», на которых лежали многие административные функции. Вот и получил я, благодаря кому-то из них, одно из лучших назначений - предмет общего вожделения - на одесский завод им. Октябрьской революции, бывший плужной Гена. Еще был только 10-й послереволюционный год и предприятия были больше известны по старым хозяевам.

В Одессе поселили меня, вместе с компанией других практикантов, приглашенных на тот же завод, в ободранном общежитии на пыльной Старопортофранковской улице. Подобный невероятный клоповник увидел я лишь два года спустя в киевской Лукья-

 

новской тюрьме. Нещадно прожгли мы паяльными лампами стены и кровати и зажили довольно весело. Компания подобралась из десятка студентов различных вузов со всех концов страны, и оказалась удачной, со сходными вкусами.

На заводе приняли нас с холодком. Растыкали кого куда, лишь бы не крутились под ногами; но я с удивлением узнал, что буду получать 75 рублей в месяц. В 1927 голу - капитал!

Не могу сказать, чтобы много почерпнул на этом заводе. На рабочие места практикантов тогда не ставили, контроля над нами не было - ходи, смотри... Завод был огромный и крайне бестолковый. Старые рабочие только вздыхали - то ли было при хозяине...

Первые недели две мы с интересом «ходили и смотрели». Потом надоело. Нашли укромный маленький пляж на задворках выходящей на море заводской свалки (завод помещался на Пересыпи), в рабочее время купались, загорали. А иной раз и вовсе: утром едет на завод кто-нибудь один, перевешивает на доске все 12 марок, остальные - на городской пляж.

Одесса 1927 года была еще вполне нэповской. На улицах хватают за рукава, то кустарь-сапожник: «Молодой человек, шимми!» (модные тогда остроносые туфли), то портной: «Погуляйте, и через два часа вам будут готови бруки!» Предлагают контрабанду - духи, презервативы, чулки. Говорили, что контрабанду возят на парусных фелюках из Турции.

На окраинах жизнь проходит наполовину на улице. В переулках к ночи выносятся на тротуары раскладушки, для прохлады, и семьи укладываются спать. На улице и примусы шумят; идешь сквозь ароматы южной снеди, жареной рыбы.

Тогда в Одессе еще в изобилии ловилась скумбрия, на дебаркадерах длинными рядами сидели удильщики. То и дело вылетали из воды сверкающие рыбины, в августе как раз был ход скумбрии, и ее продавали на каждом углу, жареную и свежекопченую. А ведь на свете нет ничего вкуснее нежнейшей свежекопченой скумбрии - только в Одессе: скумбрия не терпит перевозки.

Великолепный одесский говор с выразительной жестикуляцией. От него теперь осталась только наигранная бледная тень.

В Одессе я впервые всерьез влюбился. В работницу соседнего с нашим завода - милую и очень красивую еврейскую девочку, рыжую, с бледно-голубыми глазами. Почти каждое утро ехали мы с

 

ней в одном трамвае, я узнал, как ее зовут - обращались к ней подруги. А заговорить так и не решился, хоть она явно была бы не против, но вот - был как связанный. Никогда не умел подойти к незнакомой девушке.

На практикантскую зарплату купил себе приличный костюм, первый в жизни. Стоил 35 рублей.

Возвратился с отличным отчетом о практике: хвалили! А я лишний раз убедился в важности хорошей липы.

До начала занятий успел навестить тетку, что учительствовала в местечке Каменка, в нескольких километрах от села Кривого. Однажды я туда прогулялся. Прошел к дедовскому дому, ставшему больницей имени доктора Юркевича. Зашел в огромный, убранный уже сад. Спустился к пруду.

А на улице заговорил со мной парень, мой ровесник. Полюбопытствовал, кто я и что. Я и сказал, что вот - внук доктора. А он на это:

- Так вы, наверно, интересуетесь, как бы землю забрать назад?

Боже мой! Уж и не помню, как я выбрался из Кривого. До Каменки - бегом, не мог в себя придти от конфуза... Надо же - «забрать землю»!

Ваг такое было у меня посещение «родового гнезда». Если бы не этот «удачный» разговор, то нашлось бы там много семей, где меня прекрасно бы приняли в память деда и отца.

А снова попал я в Кривое лишь в 1963 году, спустя 26 лет.