СЛЕДСТВИЕ НАЧАЛОСЬ

 

Пустая замызганная комната, зашарканный пол. Над столом портрет Сталина. Под ним сидит высокий, мрачноватый, красивый молодой парень в форме. На петлицах два треугольника: сержант.

Безразличным голосом бросает:

- Когда входите, надо здороваться. Садитесь.

Стул разболтан, еле держится. Ножки прикреплены к полу металлическими угольниками. Парень перебирает бумаги, гулко кашляя. Несколькими четкими, картинными движениями переставляет, с прихлопом, пресс-папье, чернильницу-непроливайку, пепельницу. Похоже - практиковался. Скучным голосом спрашивает анкетные данные. Еще скучнее:

- Вы арестованы по обвинению в контрреволюционных преступлениях. Я буду вести ваше следствие, моя фамилия Фатов. Что-то слишком все это спокойно.

- Так вот, Юркевич, признавайтесь в совершенных вами преступлениях.

- Каких? - отвечаю, - Я никаких преступлений не совершал. Мгновенно преобразился Фатов; вскочил, стукнул по столу кулаком:

- Ах ты, мать-перетак-перемать. Ты еще мне голову будешь морочить? Признавайся! - и мельком взглянул: как действует?

Крик, непрерывный и довольно разнообразный мат. Повторяю одно и тоже:

- Мне не в чем признаваться!

Длилось это час или два. Ни одного конкретного обвинения я не услышал. Был мне, наконец, предъявлен и ордер на арест.

- Думаешь, б...., тебя просто так взяли? Вот сам народный комиссар товарищ Берия подписал, а вот и твой нарком Ефремов завизировал, тебя уж и на работе раскусили, вражина!

В дальнейшем я выяснил: подпись Берии не означала моей особой вредности, в 1940 году стояла она на всех решительно ордерах в Москве. А что до визы моего наркома - попробовал бы не завизировать...

Допрос закончился каллиграфически написанным протоколом, примерно таким:

 

В. - Вы обвиняетесь в антисоветских преступлениях по статье 58 Уголовного кодекса. Следствие предлагает вам добровольно признаться в ваших преступлениях.

О. - Никаких преступлений я не совершал.

В. - Вы лжете. Признавайтесь в ваших преступлениях.

О. - Мне не в чем признаваться.

Еще несколько вариантов подобных вопросов и ответов, потом мне пришлось подписать все «О.» этого удивительного документа. Можно считать - все стало на места. Пожалуй, уже ясно, что:

- конкретного обвинения нет,

- очевидно: взят как ранее привлекавшийся по ст. 58,

- следствие, скорее всего, пойдет «на авось»: а вдруг да выявится что-то,

- судя по началу, следствие будет безжалостным, силовым,

- можно ожидать, что будут нащупывать слабые места: боязливость, растерянность, обидчивость и т.п.,

- участь моя, вероятно, решена заранее, следствие должно обеспечить юридическое оформление.

Все это, в общем, подтвердилось. Хоть мне теперь все стало ясно, но все равно было страшно, и еще как! Все ждал, что Фатов примется меня колотить, а парень он был здоровенный.

Что оказалось для меня важным - это мой опыт политического следствия в киевском ГПУ в 1929 году. Благодаря ему, я смог сейчас не растеряться при аресте и на самом важном, «установочном» первом допросе: я помнил постоянно о том, что недопустимо ни на йоту поддаться нажиму, так как уступить в самой несущественной мелочи было бы все равно, что сунуть палец в шестерни - и затем неизбежно потерять руку. Был я уже знаком и с оскорблениями, и с набором примитивных психологических штучек, с поиском слабых мест, с запугиванием и запутыванием...

Фатов по телефону вызывает вертухая:

- Уведите арестованного.