ПЕРЕБИРАЮСЬ В МОСКВУ

 

Получив на руки справку о прекращении дела 1940 года «за отсутствием материалов обвинения» (это и была реабилитация), осенью 1955 года я уволился со своего серпуховского заводика. Прописался к жене, в ту же комнату в коммуналке на Кропоткинской, ровно после 15-летнего перерыва. Устроился на работу в одно СКБ.

Жил я дома, в семье, был хорошо устроен с работой - словом, жил, как все вокруг меня. Будто и не было этих 15 лет, ушедших кошке под хвост, да еще в лучший - средний - период жизни. Но понадобилось еще много времени для того, чтобы как-то разогнуться, чтобы проникнуться ощущением, что я уже не второго сорта человек. Не скажу, чтобы это давалось просто. В иные моменты сидишь в гостях или в театре, и ни с того ни с сего - мысль: «А что я здесь делаю, ведь мне это не положено». Еду в метро - и вдруг: «А вот сейчас кто-то подойдет и скажет: "пройдемте, гражданин"» - и знаешь, что пойдешь без вопросов.

Со временем такое реже случалось, но не исчезло полностью.

Первое время я, конечно, чем-то выделялся среди подобных мне служилых москвичей. Люди наблюдательные сразу узнавали, что перед ними - бывший» зек. Среди вернувшихся из лагерей я был один из ранних, и на меня даже мода существовала первое

 

время, специально приходили на меня поглядеть довоенные знакомые. К счастью, это прошло, когда нашего брата поприбавилось.

Могу еще сказать напоследок, что за 20 лет моей работы после реабилитации и до пенсии мне не случалось чувствовать ограничений из-за прошлого. Но повышенное внимание со стороны «кадров» и парторганизации было всегда.

Перечитываю написанное, и все кажется мне, что многое я рассказал не так, как надо бы. Я постоянно старался ни в чем не отступать от того, что видел и узнал, и сказать об этом возможно точнее. Берегся эмоций и сгущения красок, а так легко было на это съехать. Пытался быть объективным, сколько мог. А теперь боюсь, что это мне не всегда удавалось.

И вот что мне не нравится: то и дело получаюсь я лучше других, умнее, принципиальнее. Но ведь я таким не был! Вероятно, это можно как-то объяснить и подсознательной борьбой с комплексом неполноценности бывшего зека, да и общечеловеческим свойством памяти - отметать неприятное. Я почти не помню - или не хочу помнить - как я терялся, трусил и пасовал, как молча сносил унижения, длительные и безжалостные, как привык и внутренне почти смирился, что я не человек, а зек, и другим уже не стану.

Всякое со мной бывало - и это поймет каждый, испытавший тюрьму и лагерь.

А занялся я этими записями в надежде, что, может быть, и они послужат тому, чтобы не возродилась гигантская система мучения, унижения и уничтожения людей.

Написать воспоминания мне посоветовал Владимир Дмитриевич Дудинцев после того, как я рассказал кое-какие тюремно-лагерные эпизоды ему и его жене, Наталье Федоровне. При этом Владимир Дмитриевич дал мне несколько очень простых и дельных советов по писательской технике, облегчивших мне работу.

Какие же, на мой взгляд, самые тяжелые последствия этого периода массового угнетения?

Сотни тысяч людей - сотрудников ЧК - ОГПУ - МГБ -КГБ - были заняты уничтожением своих соотечественников: тотальная слежка, аресты, следствие, пытки и казни, содержание в тюрьмах и лагерях... А началось это с первых же месяцев революции. И еще - развелось неизмеримое количество секретных

 

сотрудников, сознательно ставших доносчиками и подлецами ради страха или выгоды.

Мало того, «на воле» очень многие из тех, кто избежал репрессий, были убеждены, что не может быть, чтобы людей брали совсем уж зазря, твердо верили, что «органы» знают все тайны о каждом и соответственно с этим действуют. С таким убеждением жилось, конечно, спокойнее, даже если забирали близких.

Были такие и среди моей родни. Есть они и сейчас вокруг нас. Их много, они убеждены, что при Сталине была справедливость и отсутствующий ныне порядок.

Пройдет еще время, заговорят они в полный голос и скажут, что и лагерей-то никаких не было, все это выдумки и клевета. Им тем легче стоять на своем, чем меньше остается в живых бывших зеков.

Лагеря были общенародной бедой, по масштабу сравнимой - без преувеличения - со второй мировой войной.

Дай Бог, чтобы нашим потомкам не довелось пережить ничего подобного.

 

 

В октябре 1998 года школа села Кривое

торжественно отметила свой вековой юбилей

и с этого времени носит имя ее основателя

Иосифа Вячеславовича Юркевича.

В школе открыт фамильный музей Юркевичей

(филиал музея Максима Рыльского)